6
К осени 1824 г. относится новый замысел Пушкина, который продолжал занимать его до конца жизни. Замысел этот не связан с другими замыслами того же времени и вообще в творчестве Пушкина занимает особое место. В 1824 г. он получил осуществление в форме «исторической элегии» под названием «Клеопатра».
Непосредственно после чернового текста «Второго послания к цензору» и приписанного здесь же, вероятно позднее, на свободном месте четвертого подражания Корану начинаются черновики этой элегии, продолжающейся отрывочно на разных листах той же тетради. Закончив эти черновики на стихе:
И молча долго им царица любовалась,
Пушкин поставил характерный знак разделения. Этот черновик Пушкин начал переписывать набело в другую тетрадь, куда, между прочим, переписывал «Подражания Корану» и «Второе послание к цензору». «Клеопатра» переписана после послания к цензору и третьего подражания.
В беловой копии стихотворение уже имеет название, которого не было в черновике. И здесь беловой текст кончается на том же стихе, после которого стоит такой же разделительный знак (подобный же знак стоит и внутри стихотворения, после стиха «Главы их упадут под утренней секирой»). Позднее в данный текст внесены поправки. Так, первоначально первые четыре стиха белового текста читались:
Царица голосом и взором
Свой пышный оживляла пир.
Все, Клеопатру славя хором,
В ней признавали свой кумир.
После переделок стало:
Чертог сиял — гремели хором
Певцы при звуках флейт и лир.
Царица голосом и взором
Свой пышный оживляла пир...
Дальнейшая работа относится уже к более позднему времени, и к ней мы еще вернемся.
Исторический источник элегии указан самим Пушкиным в черновике. Перед стихами в черновой тетради сделана надпись: Aurelius Victor. Цитату из латинского автора, послужившую основой для стихотворения, Пушкин полностью привел в позднейшей своей неоконченной повести «Мы проводили вечер на даче...». В переводе (точнее пересказе) Пушкина латинский текст звучит: «Клеопатра торговала своею красотою — многие добровольно купили ее ночи ценою своей жизни».
Стихи Пушкина основаны на этих скудных данных. Всё остальное принадлежит его поэтическому воображению. Стихотворение построено по типу исторических элегий. В нем все сведено к речам главного персонажа — Клеопатры — и скупой обрисовке места и обстоятельств действия. В отличие от общеизвестного текста, включаемого в «Египетские ночи», стихотворение 1824 г. имеет иную форму и иную композицию. Написано оно не однообразно четырехстопным ямбом, а так, как писались иногда элегии: куски четырехстопного ямба чередуются с кусками шестистопного, в которых иногда появляются отдельные стихи четырехстопного ямба и реже пятистопного.
Последовательность эпизодов такова: после описания пира следует первая речь Клеопатры — вызов на «страстный торг». Несколько стихов рисуют общее смущение, затем снова короткая реплика царицы и выход трех претендентов. После этого еще слово Клеопатры, ее клятва:
И снова гордый глас возвысила царица:
«Забыты мною днесь венец и багряница!
Простой наемницей на ложе восхожу...» и т. д.
Затем вынимают жребий, и стихотворение оканчивается характеристикой троих, купивших ночи Клеопатры: Аквилы (первоначально названного Аргилаем), Критона и безымянного юноши:
Огонь любви в очах его пылал,
Во всех чертах любовь изображалась, —
Он Клеопатрою, казалося, дышал,
И молча долго им царица любовалась.
Стихотворение отличается скупостью описаний. Нет почти никаких подробностей пира. Кроме уже приведенных двух первых стихов, одна лишь деталь упомянута в стихах:
И вдруг над чашей золотой...
Она задумалась...
Содержание стихотворения заключается только в речах Клеопатры и в беглых характеристиках трех претендентов. Концовка построена на контрасте между жестокостью вызова и тем умилением, какое невольно почувствовала Клеопатра при взгляде на последнюю жертву торга — на влюбленного в нее юношу. Действие ограничено тем, что дает цитата из Аврелия Виктора: Клеопатра была страстна и блистала красотой. Она продавала свою любовь ценой жизни любовников. Находились покупатели ее красоты. Ни одной черты, дополняющей этот текст, Пушкин не ввел. Единственное, чем он дополнял действие, это указанием на место действия — пир — и характеристикой троих, осмелившихся принять вызов Клеопатры. По-видимому, Пушкин и не ставил задачей выходить за пределы данных римского историка. Он внес в сообщение Аврелия Виктора только то, что превращало историческую справку в художественную картину.
Трудно решить, что заставило Пушкина обратиться к этому сюжету. Быть может, подражания Корану послужили начальным толчком, чтобы мысленно переселяться в чуждую обстановку, далекую по нравам и образу мысли от привычного уклада жизни. Кроме мусульманского мира в «Подражаниях Корану», он изобразил рыцарскую Испанию в романсе «Ночной зефир», вспомнил античный миф об Ифигении в послании Чаадаеву. Вообще сопоставление разных эпох, разных стран, разных укладов жизни все чаще встречается в произведениях Пушкина. В 1824 г. его еще манит романтическая экзотика, юг, сильные страсти. Но случайно ли возникла перед ним мысль о Клеопатре при чтении Аврелия Виктора, или же в этом сюжете нашли свое выражение какие-нибудь личные лирические настроения, мы решить не можем, и ничто не наталкивает на решение этого вопроса.
Так или иначе, сюжет этот не был брошен Пушкиным, и он неоднократно еще возвращается к нему. При этом стихотворение меняет свой характер: сюжет из лирического превращается в объективно исторический.
Коснемся здесь вкратце дальнейшей судьбы данного сюжета, так как она в некоторой степени разъясняет и характер работы 1824 г.
Следующая стадия обработки стихотворения отражена в беловом автографе, относимом к осени 1828 г.31 Этот автограф дает новый текст, отличающийся от прежнего тем, что стихотворение все написано однообразно четырехстопным ямбом, то есть размером, каким обычно элегии не писались. В остальном всё осталось по-прежнему. Тот же состав стихотворения, та же его композиция. Стихотворение оканчивается стихами, записанными в двух редакциях:
И грустный взор остановила
Царица гордая на нем.
И на полях:
И с умилением на нем
Под этим вариантом росчерк.
Вероятно, к этому времени относятся и поправки на беловом тексте редакции 1824 г., доведенные до стиха «И ложе смерти их зовет» (т. е. до того места, где кончается четырехстопный ямб). Дальнейшая работа на рукописи 1824 г. не отразилась. Эта переработка сохранилась на других страницах той же тетради, среди черновых набросков, представляющих собой поправки к посланию Ф. Глинке. Эти наброски датируются летом 1828 г.
«Клянусь... о матерь наслаждений») и кончая стихом «Глава счастливцев отпадет» отмечена на полях общей скобкой и знаком переноса. Однако этот знак нигде в рукописи не повторен, а потому мы должны догадываться, куда именно эта речь Клеопатры должна быть перемещена.
Все издания воспроизводят композицию, данную В. А. Жуковским в посмертном издании (т. 10, 1841, стр. 263—266) в составе неоконченной повести «Египетские ночи». Жуковский поставил клятву Клеопатры после стихов:
И с умилением на нем
Царица взор остановила.
В самом деле, вряд ли Пушкин стал бы изменять концовку стихотворения. Самая клятва, после того как вынуты жребии, звучит неоправданно. Да и непонятно, почему, сделав помету о переносе, Пушкин не сделал тут же рядом, на раскрытом листе, помету в соответствующем месте. Другое дело, если нужно было перевернуть лист; а этого Пушкин мог и не сделать, занявшись другими поправками по соседству. По-видимому, Пушкин предполагал просто соединить обе реплики Клеопатры в одну. И в самом деле, после страшной клятвы Клеопатры гораздо понятнее стихи:
Рекла — и ужас всех объемлет,
И страстью дрогнули сердца...
К сожалению, та естественная композиция стихотворения почему-то не была принята ни в одном издании. Причиной тому было предвзятое мнение, что мы имеем фрагменты неоконченного стихотворения Пушкина. Так, уже Жуковский не ограничился подобной перестановкой, но дополнил свою композицию еще одним отрывком, начинающимся стихом: «И вот уже сокрылся день». А В. Я. Брюсов даже сочинил «окончание» «Клеопатры».32
«Клеопатры» на этом не остановилась. В 1835 г. Пушкин задумал прозаическую повесть, в которую он вводил стихотворный рассказ о Клеопатре. Первоначально такой рамкой для стихов была неоконченная повесть «Мы проводили вечер на даче...». Впоследствии Пушкин хотел внести эти стихи в другую повесть, также оставшуюся неоконченной; — «Египетские ночи». До нас дошла работа Пушкина над стихами о Клеопатре для первой повести.
Одно из действующих лиц — Алексей Иванович — в светском обществе рассказывает о сообщении Аврелия Виктора о Клеопатре и затем продолжает: «Кажется, одной Клеопатре вошло в голову оценить себя такою ценою. Я предлагал* сделать из этого поэму; он было и начал, да бросил». На вопрос: «Что ж из этого хотел он извлечь? какая тут главная идея? Не помните ли?» — Алексей Иванович отвечает: «Он начинает описанием пиршества в садах царицы египетской». Далее следует поэтический пересказ этой неоконченной поэмы, частью прозой, частью цитатами из стихов. Стихи отчасти совпадают со стихотворением 1824 г. в его окончательной обработке, например:
«Клеопатра угощает поклонников. Гремит музыка. Евнухи разносят вина Италии. Народ теснится на порфирных ступенях.
И вдруг над чашей золотой
Поникла дивною главой.
Пир утих... ».
К этому времени относятся новые черновые наброски стихов о Клеопатре. Как прозаический пересказ, так и новые стихи по стилю резко отличаются от скупых и лаконических строк начального замысла. Пушкина увлекают археологические подробности. Он воспроизводит обстановку пира, останавливается на красочных деталях придворного быта египетской царицы. В прозаическом описании мы читаем:
«Темная, знойная ночь объемлет африканское небо; Александрия заснула; ее стогны уснули, дома померкли. Дальний Фарос горит уединенно в ее широкой пристани, как лампада в изголовье спящей красавицы.
«Светлы и шумны чертоги Птоломеевы: Клеопатра угощает своих друзей; стол обставлен костяными ложами: триста юношей служат гостям, триста дев разносят им амфоры, полные греческих вин; триста черных евнухов надзирают над ними безмолвно.
Порфирная колоннада, открытая с юга и севера, ожидает дуновения Эвра; но воздух недвижим — огненные языки светильников горят недвижно; дым курильниц возносится прямо недвижною струею: море, как зеркало, лежит недвижно у розовых ступеней полукруглого крыльца» и т. д.
Не менее красочны и подробны в описаниях стихи:
В своей блистательной столице
Спокойно властвует она.
Покорны ей земные боги,
Полны чудес ее чертоги.
Горит ли африканский день,
Всечасно роскошь и искусства
Ей тешат дремлющие чувства.
Все земли, волны всех морей
Как дань несут наряды ей,
То в блеске яхонтов сияет,
То избирает тирских жен
Покров и пурпурный хитон,
В своей триреме золотой
Плывет Кипридою младой...
Еще больше подробностей в черновиках этих новых стихотворных набросков:
Покорны ей земные боги,
В златых кадилах вечно там
Сирийский душат фимиам;
Звучат тимпаны, флейты, лиры,
Блистают дивные кумиры...
в его «Сравнительных жизнеописаниях» встреча Клеопатры с Антонием. Царица «плыла вверх по Кидну на лодке, коей передняя часть была позолоченная; поднятые паруса были пурпуровые; гребля производилась серебряными веслами по такту флейты, при звуке свирелей и гитар. Сама Клеопатра возлежала под золотым наметом, убранная с таким великолепием, с каким представляется Венера. Мальчики, уподоблявшиеся живописным Эротам, стояли по обеим сторонам и развевали ее. Прекраснейшие из ее прислужниц, убранные нереидами и харитами, одни были у кормила, другие на веревках: берега наполнены были благоуханием от великого множества курений».33
Описание Плутарха показывает, к какой исторической точности стремился Пушкин. Это сказалось в стихотворных отрывках 1835 г. в том, что уточняется место действия — Александрия, иносказательно делается намек на исторические события: «земные боги» — это Юлий Цезарь, Марк Антоний, Помпей. Пушкин стремится географически точно воссоздать быт древнего Египта:
Все земли, волны всех морей
Как дань несут наряды ей,
Она беспечно их меняет,
То избирает фивских жен
Тяжелый пурпурный хитон...
Пушкин упоминает сирийский фимиам, вина Италии. В узкие рамки избранного сюжета он вводит картину античного мира, последнюю вспышку придворной роскоши Египта накануне его гибели.
Этот замысел 1835 г. сохранился только в набросках и отрывках. По-видимому, в новой обработке Пушкин хотел ввести стихи в «Египетские ночи» в качестве импровизации итальянца. Тема этой импровизации определяется словами Чарского: «Я имел в виду показание Аврелия Виктора, который пишет, будто бы Клеопатра назначила смерть ценою своей любви и что нашлись обожатели, которых таковое условие не испугало и не отвратило...» Следовательно, и в новой форме стихотворение замыкалось в тот же сюжет: вызов Клеопатры, принятый ее обожателями. Нет никаких указаний на то, чтобы новое стихотворение, или поэма, выходило за пределы этого задания. Нельзя предположить, чтобы Пушкин задумывал «продолжение» (например, описание ночей, казни и т. д.).
Отрывки этого замысла 1835 г. разбросаны в разных местах. Кроме листов, содержащих прозаическое изложение со стихотворными цитатами, имеются еще три отдельных листка со стихотворными набросками, а также черновые наброски в рабочей тетради. Если привести эти отрывки в последовательности, то изложение идет так: сперва описывается наступающая ночь, чертоги Клеопатры, приготовления к пиру, самый пир. Клеопатра задумалась. Поэт рисует ее тоску и пресыщение. Далее следует переработка текста 1824—1828 гг., начиная со стиха «И пир утих и будто дремлет» и кончая стихом «Ценою жизни ночь мою». На этом работа 1835 г. обрывается по крайней мере в тех рукописях, которые до нас дошли.
Среди этих набросков 1835 г. имеется один листок, претерпевший особую судьбу в истории изданий сочинений Пушкина. На этом листке находятся стихи:
И вот уже сокрылся день,
Восходит месяц златорогий.
Покрыла сладостная тень.
Фонтаны бьют, горят лампады,
Курится легкий фимиам.
И сладострастные прохлады
В роскошном сумрачном покое
Средь обольстительных чудес
Под сенью пурпурных завес
Блистает ложе золотое.
«продолжения» стихов о Клеопатре 1828 г. (в составе «Египетских ночей», куда их отнес Жуковский по смыслу рассказа).
Между тем отрывок этот писан в 1835 г. Он написан на клочке той же бумаги, на которой писаны стихи 1835 г. (известные под шифром ПД, 216). Почерк совершенно такой же, как на автографе прозаического изложения (ПД, 217). Кроме палеографических данных, за принадлежность этого отрывка к группе набросков 1835 г. говорят и его стилистические особенности. Здесь проявляется забота об археологических деталях, названа Александрия. Имеются фразеологические совпадения со стихами 1835 г., например со следующими:
Покорны ей земные боги,
Полны чудес ее чертоги...
В златых кадилах вечно там
...
Прозаическая программа начинается с наступления ночи: «Темная, знойная ночь объемлет африканское небо; Александрия заснула; ее стогны утихли, дома померкли». Далее программа переходит к описанию пиршественных чертогов: «Порфирные львы с орлиными головами изливают воду из клёвов позолоченных. Гости на ложах из слоновой кости. Гремит сладострастная музыка. Сирийский фимиам курится в кадильницах. Широкие опахала навевают прохладу».
Отличие стихов от прозаической программы в том, что в этой программе Пушкин сразу описывает пир, а в стихах говорится о его подготовке («Земным готовятся богам...»). Итак, отрывок этот является не продолжением, а относится к начальной части задуманной композиции. Золотое ложе Клеопатры, упоминаемое в конце отрывка, здесь введено как деталь описания чертогов Клеопатры. В композиции Жуковского это упоминание осмысляется как переход к описанию купленных ночей, и весь отрывок получает смысл, которого не придавал ему Пушкин, так как ни в первом, ни во втором варианте он не предполагал никакого «продолжения» в форме рассказа о происшествиях, связанных с исполнением клятвы Клеопатры. Так неправильное приурочение отрывка придало ему совершенно превратный смысл, и от подобного понимания уже не могли освободиться редакторы сочинений Пушкина до наших дней.34 Сравнение стилистической обработки сюжета о Клеопатре в 1824 и 1835 гг. показывает, как за одиннадцать лет изменилась художественная система Пушкина. «Историческая элегия» особого построения (несколько напоминающая построение «дум» Рылеева, за исключением их строфичности) превращается в объективное повествование, отрывки поэмы приобретают эпический характер. Психологическая ситуация, оторванная от обстановки, связанная с исторической эпохой только именами, окружается археологическими подробностями. В самой психологии героини выдвигается на первый план мотив пресыщения, гармонирующий с обстановкой обреченной на гибель роскоши падающего государства, мотив не столько индивидуально-психологический, сколько исторический.35
«Клеопатра» является не единственным психологическим сюжетом, привлекшим внимания Пушкина в годы его михайловской ссылки. Мы знаем, что именно здесь, в Михайловском, у Пушкина возникли планы произведений, осуществленные им позднее, осенью 1830 г. в Болдине. В рабочих тетрадях Пушкина сохранился план «Скупого рыцаря», набросанный им в Михайловском. По свидетельству современников, по приезде в Москву Пушкин сообщал о задуманных им пьесах «Каменный гость», «Моцарт и Сальери» и др. Эти пьесы являются психологическими этюдами, отнесенными к разным эпохам и разным народам. Но для этих сюжетов Пушкин избрал драматическую форму, которая еще в классический период литературы являлась основным жанром, в котором разрабатывались психологические конфликты. К драматической форме Пушкин приближался в своих поэмах. В Михайловском он поставил перед собой задачу написать несколько драматических пьес, но осуществил только один замысел — исторической хроники.
Примечания
31 Самый автограф не датирован. Отнесен он к 1828 г. потому, что написан на бумаге с водяными знаками «А. О. 1825», которую Пушкин применял в 1828 г. На той же бумаге написана статья о «Бале» Баратынского, стихотворение «Не пой, красавица, при мне» (в ранней редакции), «Анчар», отрывки «Полтавы» и строфы 54—55 седьмой главы «Евгения Онегина». Так как самая бумага относится к 1825 г., то не исключена возможность, что «Чертог сиял...» написано и ранее 1828 г. Но в бумагах Пушкина нет ни одного автографа на бумаге этого сорта, писанного не в 1828 г.
32 См.: «Стремнина», I, М., 1916. Об этом окончании говорится в кн.: В. М. . Валерий Брюсов и наследие Пушкина. Пгр., 1922. Автор убедительно доказывает, что по своему стилю и замыслу «окончание» В. Брюсова находится в противоречии со стихотворением Пушкина.
33 Плутарховы сравнительные жизнеописания славных мужей. Перевел с греческого Спиридон Дестунис, ч. 12-я, 1820, стр. 167. (Антоний.) Этот рассказ Плутарха почти буквально воспроизведен Шекспиром в «Антонии и Клеопатре», действие 2-е, явление 2-е. Пушкин, по-видимому, обращался не к Плутарху, а к Шекспиру, притом во французском переводе. Описывая плавание Клеопатры по Кидну, персонаж Шекспира Энобарб говорит:
...she did lie
In her pavillon (cloth of gold, of tissue)
’erpicturing that Venus...
(«Она возлежала в палатке под тканью из золота, из парчи, превосходя красотой эту Венеру...»).
Во французском переводе Летурнера в изд.: Oeuvres complètes de Shakspear, traduites de l’anglais par Letourneur. Nouvelle édition, revue et corrigée, par F. Guizot et A. P. (Amédée Pichot). Paris, t. 3, 1827, p. 62: «Couchée dans son pavillon, sur un lit d’or et du plus riche tissu, ele effaçait cette Vénus fameuse...» («Возлежа в палатке на золотом ложе и на самых драгоценных тканях, она затмевала эту славную Венеру...»).
Стих «Блистает ложе золотое» показывает на зависимость Пушкина от Шекспира в переводе Летурнера. В свою очередь, эта зависимость освобождает нас от необходимости археологических разысканий на тему, каковы были пиршественные ложа в Египте времен Клеопатры. Впрочем, замечу, что о золотом ложе Клеопатры пишет Плутарх, говоря о ее смерти (см.: Плутарховы сравнительные жизнеописания славных мужей, стр. 285).
34 «К истории создания Египетских ночей». См. его книгу: Новые страницы Пушкина. М., 1931, стр. 148—205. Бонди разделял общее мнение о незаконченности стихотворения 1824—1828 гг. Поэтому вслед за Жуковским он присоединяет отрывок «И вот уже сокрылся день» к данному стихотворению как непосредственное его продолжение, хотя и допускает его более позднее происхождение. В названной работе он пишет: «Трудно точно установить, к какому времени относится (скорее всего, также к концу 20-х годов) черновик с текстом (вполне доработанным) нескольких стихов продолжения „Клеопатры“». Приведя весь этот отрывок, Бонди пишет: «Этим отрывком заканчивается история стихотворения „Клеопатра“. Позднее Пушкин снова вернулся к стихотворному изложению этой темы, но эти стихи были уже непосредственно связаны с прозаическим замыслом „Египетских ночей“ (стр. 178—179). В академическом издании Бонди, снова присоединив этот отрывок в качестве продолжения к стихотворению «Клеопатра», датирует его сентябрем — ноябрем 1830 г. (т. 3, второй полутом, стр. 1170). Дата эта ошибочна: отрывок одновременен с набросками 1835 г. и к стихотворению «Клеопатра» 1824—1828 гг. отношения не имеет.
35 «Мы проводили вечер на даче...». На замечание хозяйки: «Этот предмет должно бы доставить маркизе Жорж Занд, такой же бесстыднице, как и ваша Клеопатра. Она ваш египетский анекдот переделала бы на нынешние нравы» Алексей Иванович отвечает: «Невозможно. Не было бы никакого правдоподобия. Этот анекдот совершенно древний; таковой торг нынче несбыточен, как сооружение пирамид». Этот «историзм» анекдота, мне кажется, пресекает все попытки продолжить рассказ Пушкина, механически продолжая последние его реплики между Алексеем Ивановичем и Вольской, т. е. перенесением такого же действия в современную обстановку. Да и как представить себе в роли Клеопатры героиню, введенную в рассказ фразой: «Ах, ах, не рассказывайте, — перервала Вольская, вдова по разводу, опустив чопорно огненные свои глаза?».