4
«Кавказский пленник» был задуман еще на Кавказе, работал над ним Пушкин в Гурзуфе и затем продолжал его отделку в Кишиневе, Каменке и Киеве. Беловой текст поэмы помечен «23 февраля 1821 Каменка». После этого написан эпилог, датированный «Одесса 1821 15 мая». Таким образом, на создание поэмы Пушкин потратил около шести месяцев (с конца августа 1820 г. до конца февраля 1821 г.). В сентябре 1821 г. Пушкин предложил Н. И. Гречу напечатать новую поэму. Но на нее заявил претензии Н. И. Гнедич, которому и переслал беловую рукопись Пушкин в конце апреля 1822 г. Претерпев большой урон в цензуре, поэма вышла в свет в конце августа. Ее давно ждали. Выход в свет этой поэмы был встречен уже без тех споров, которые возникли после напечатания «Руслана и Людмилы». Читатели и критика признали достоинства нового произведения Пушкина, и после уже никто не оспаривал у него первого места в ряду русских поэтов.
О первоначальном замысле поэмы можно судить по черновому ее началу, сохранившемуся в записной книжке Пушкина. В этом черновике поэма называлась «Кавказ». По-видимому, окончательное название поэма приобрела в последние дни работы над ней.
Черновик начинается эпизодом пленения героя. Первый отрывок дает характеристику горцев:
Один, в глуши Кавказских гор,
Покрытый буркой боевою,
Черкес над шумною рекою
В кустах таился...
Наступает вечер:
И вдруг пустыни мертвый сон
Прервался... пыль взвилась клубами,
Чу! Гром колес! Черкес кипит,
Уж он верхом, уж он летит...
За этим идет описание самого пленения:
Зачем, о юноша несчастный,
Навстречу гибели спешишь?
Порывом смелости напрасной
Своей главы не защитишь!
Тебя настигнул враг летучий.
И слабого питомца нег
К горам повлек аркан могучий...
Далее следует описание того, как черкес влачит за собой пленника, описание, в несколько переработанном виде включенное в окончательный текст поэмы, в ту часть первой песни, где герой наблюдает нравы горцев. В окончательной редакции картина похищения уже не имеет отношения к собственной судьбе героя.
Исключив рассказ о пленении героя из окончательного текста поэмы, Пушкин ни в чем не изменил самого существа повествования, и данная сцена первоначального текста вполне согласуется с окончательным текстом. Из него мы узнаем, кем был герой в представлении Пушкина. Пленник захвачен черкесом не в бою, а во время путешествия. Он не офицер, а путник,27 «слабый питомец нег». Впрочем, указание на это находим и в окончательном тексте, в стихах:
Отступник света, друг природы,
Покинул он родной предел
И в край далекий полетел
С веселым призраком свободы.
Это существенно потому, что Пушкин явно желал придать герою свои собственные черты. Бегство от света в «край далекий» Пушкин применял к себе в элегии «Погасло дневное светило»:
Я вас бежал, отечески края...
Такое же сходство в изображении чувств героя и автора замечается при сравнении «Посвящения» с текстом поэмы. «Посвящение» Раевскому написано в элегических тонах. Сильно искаженное в печати цензурой, оно содержало те же мотивы «бегств», но со значительным усилением политических мотивов и указанием на обстоятельства, широко известные читателям:
Тебе я посвятил изгнанной лиры пенье...
Я рано скорбь узнал, постигнут был гоненьем;
Я жертва клеветы и мстительных невежд;
Но сердце укрепив свободой и терпеньем,
Я ждал беспечно лучших дней...
Тот же мотив свободы присутствует и в тексте поэмы, причем политический смысл этого слова легко угадывается читателем. Точно так же присутствует и мотив гоненья:
Не плачь: и я гоним судьбою...
Совпадают со стихами «Посвящения» и слова об измене в сердцах друзей (ср. «Минутной младости минутные друзья») и о том, что пленник был жертвой
И неприязни двуязычной,
Те же мотивы, что в элегии «Погасло дневное светило», содержат и такие стихи:
В Россию дальный путь ведет,
В страну, где пламенную младость
Он гордо начал без забот,
Где первую познал он радость,
Где много милого любил,
Где обнял грозное страданье,
Где бурной жизнью погубил
Надежду, радость и желанье,
И лучших дней воспоминанье
В увядшем сердце заключил.
Близки к лирическим настроениям Пушкина и признания Пленника Черкешенке. Итак, нельзя отрицать желания Пушкина внушить впечатление тождественности душевного облика поэта и Пленника. Недаром в черновом письме Н. И. Гнедичу (29 апреля 1822 г.) он писал о «Кавказском пленнике»: «... в нем есть стихи моего сердца». Ясно сказано это же и в «Посвящении»:
Ты здесь найдешь воспоминанья,
Быть может, милых сердцу дней,
Противуречия страстей,
Мечты знакомые, знакомые страданья
И тайный глас души моей.
«Противоречия страстей» и составляют центральный узел душевного конфликта героя поэмы. Сюжетно это выразилось в любовной драме Пленника. Таково же было изображение поэта в элегии «Погасло дневное светило». П. А. Вяземский писал А. И. Тургеневу по поводу данной элегии (27 ноября 1820 г.): «Мне жаль, что в этой элегии дело о любви одной. Зачем не упомянуть о других неудачах сердца? Тут было где поразгуляться».28 Однако в данном случае Вяземский не вполне угадал роль любви в замысле Пушкина. Любовь является для него типическим и поэтическим воплощением страсти вообще. Испытание страстями претворялось в романический сюжет. Пушкин не умалчивает «о других неудачах сердца», но для развития действия, для столкновения персонажей, равно как и для личного лирического излияния, поэзия подсказывала Пушкину именно тему любви. Это не препятствовало художественному обобщению, и для читателя ни поэт в элегии «Погасло дневное светило», ни Пленник в поэме не казались традиционными образами «несчастного любовника». За романическим фоном чувствовались и легко угадывались иные «неудачи сердца».
В старой пушкинской литературе при истолковании «Кавказского пленника» искали либо биографической основы, либо сюжетного заимствования. Так, П. И. Бартенев сообщал, что сюжет поэмы основан на рассказе некоего Немцова, дальнего родственника и московского знакомого Пушкина. Этот Немцов, «любивший выдумывать про себя необыкновенные анекдоты», якобы «однажды рассказывал при Пушкине, будто, живя на Кавказе, попался в плен к горцам и был освобожден черкешенкой, которая в него влюбилась».29 подобного сюжета, стали искать другой источник. Так, было сделано указание на Шатобриана. Долгое время это указание пользовалось успехом, хотя основывалось на комбинации сюжетов разных произведений Шатобриана, из которых одно, хотя и написанное ранее поэмы Пушкина, появилось в свет много позднее. Наконец, указывался рассказ Ксавье де Местра «Кавказские пленники». Однако простое поверхностное знакомство с этим популярным рассказом должно было бы без всякого дополнительного анализа убедить, что ничего общего рассказ и поэма между собой не имеют.30 Все попытки свести поэму к тому или иному источнику оказались наивными. Однако наивным было бы, если бы мы приняли поэму Пушкина за простой психологический автопортрет и вполне отождествили самого поэта с его героем.
Мы уже видели, что в «Руслане и Людмиле» образ рассказчика, данный в самой поэме, расходился с тем образом поэта, который отразился в эпилоге. Совершенно то же наблюдаем мы и в «Кавказском пленнике». Ни предмет эпилога, ни тон его не совпадают с лирическим образом, отпечатавшимся в самой поэме. Поэтому читатель вправе задать вопрос: где же искать истинный образ поэта?
На этот вопрос отчасти отвечает то истолкование намерений автора, которое дает Пушкин в письме к В. П. Горчакову (октябрь — ноябрь 1822 г.): «Характер Пленника неудачен; доказывает это, что я не гожусь в герои романтического стихотворения. Я в нем хотел изобразить это равнодушие к жизни и к ее наслаждениям, эту преждевременную старость души, которые сделались отличительными чертами молодежи 19-го века».
— воплощение черт, отличительных для молодежи 20-х годов. Это характер собирательный, вернее, обобщенный. Но лирическая система романтической поэмы требовала автопортретного изображения. Обобщенное изображение современника давалось на основе самонаблюдения. В поле зрения попадали те черты, которые были общими для поколения.
Сознаваясь в неудаче характера героя, Пушкин объяснял ее тем, что сам он в романтические герои не годился. Это весьма существенное признание в противоречии, возникшем при создании первой крупной романтической вещи. Пушкин чувствовал, что он совсем не таков, как требовалось бы для замышленной романтической поэмы. Пушкин насильственно переносил на себя черты героя современной молодежи. То, что было уместно для лирического стихотворения, отражающего настроение временное, не годилось для создания характера, где психологические черты героя должны были быть даны как органические основы его поведения.
Это противоречие, возникшее на первых же шагах Пушкина по пути романтической поэзии, скоро сказалось. Романтический период в творчестве Пушкина не был длительным. Через два года после окончания «Кавказского пленника» он приступает к созданию «Евгения Онегина».
Обобщенный характер Пленника не является по художественной системе реалистическим. Реалистическое обобщение связано с типизацией, т. е. с обогащением характера подробностями, с разработкой его индивидуальности и жизненной полноты. Типическое изображение — это отражение общего в частном. У Пушкина мы наблюдаем в его поэме обратное: освобождение героя от всех черт, которые выходили бы за пределы общих. Об этом пишет он сам в черновике письма Н. И. Гнедичу (29 апреля 1822 г.): «Характер главного лица (а всего-то их двое) приличен более роману, нежели поэме — да и что это за характер? кого займет изображение молодого человека, потерявшего чувствительность сердца в каких-то несчастиях, неизвестных читателю». Пушкин сознательно упрощает рассказ, избегая всяких подробностей и посторонних эпизодов: «... легко было бы оживить рассказ происшествиями, которые сами собою истекали из предметов». От всего этого Пушкин отказался. Отсюда некоторая абстрактность, схематичность характера, напоминающая произведения классицизма.
«Те, которые пожурили меня за то, что никак не назвал моего финна, не нашел здесь ни одного имени собственного, конечно, почтут это за непростительную дерзость».
В поэме герой именуется преимущественно «пленник», иногда «русский», однажды «европеец». И Черкешенка обращается к нему, называя его «русский» или в единичных случаях «пленник» и «невольник». Здесь уж не приходится говорить о реалистической психологии в изображении героев. Точно так же и героиня именуется «черкешенка» или, чаще, просто «дева» (обычно в сопровождении какого-нибудь эпитета: молодая, юная, бедная, либо в сочетании «дева гор»).
Общей схематичностью поэмы объясняется и отсутствие других участников действия, о чем писал Пушкин в том же черновике письма Гнедичу: «Черкес, пленивший моего русского, мог быть любовником молодой избавительницы моего героя. Мать, отец и брат ее могли иметь каждый свою роль, свой характер — всем этим я пренебрег».
«Полтаву». В 1830 г. он писал: «Кавказский Пленник — первый неудачный опыт характера, с которым я насилу сладил» («Опровержение на критики»). Впрочем, и раньше он сурово осудил созданный им характер Пленника. Однако именно как первый опыт современного характера, Пленник нашел отклик в среде молодежи, которая не была так строга, как сам взыскательный художник. Не один читатель сравнивал себя с Пленником и мечтал о подобных же приключениях. Самая необычайность приключения пленяла воображение молодых людей, искавших опасности и подвигов.
«Простота плана близко подходит к бедности изобретателя», — писал Пушкин Гнедичу. Эта простота соответствует схематичности поэмы. Дано одно положение, один конфликт. Герой изображен как «друг природы». Воплощением нетронутой девственной природы является Черкешенка, в которой соединены женственные черты искренности, наивной непосредственности, самоотвержения. Герой прошел через испытание страстями и отравлен европейской цивилизацией. Пленник скрывает в себе «жар мятежный». Черкешенка, перед которой впервые открывается мир страстей, знает только открытую младенческую любовь:
Впервые девственной душой
Она любила, знала счастье...
«нежной и покорной».
Образ Черкешенки, быть может, еще более абстрактен, чем характер Пленника. Поэт не дает прямой характеристики своей героини, обращаясь преимущественно к характеристике косвенной. Ее появление сопровождается элегическими стихами, проникнутыми чувством грусти и жалости. Этот тон задан первыми строками, возвещающими ее появление:
Среди глубокой тишины
Идет, украдкою ступая?
Диалоги в поэме представляют собой, собственно, монологи. Каждый из двух действующих лиц говорит для себя и о себе. Это душевные излияния, и критика сурово осуждала Пушкина за неуместную откровенность и оскорбительные признания Пленника. Но по существу речи героя — это элегии, которые легко выделить из поэмы и превратить в самостоятельные стихотворения. Так, элегия «Я пережил свои желанья» в беловом автографе имеет подзаголовок «Из поэмы: Кавказ», написана она в духе жалоб Пленника. Эту элегию Пушкин, видимо, собирался ввести в речь Пленника во второй песне, после стихов:
Без упоенья, без желаний
В поэме имеется еще тема, равнозначная сюжетному действию и восполняющая его. Конфликт поэмы заключен в противоречии между иссушающими страстями европейской цивилизации и нетронутой первобытной природой. Этот конфликт заключен в душе самого героя. С одной стороны, он «жертва страстей», с другой — «друг природы». Тема природы лишь отчасти нашла воплощение в обрисовке Черкешенки. В поэме она находит место в описаниях Кавказских гор и черкесского быта.
Пушкин особенно ценил описательную сторону своей поэмы. В предисловии ко второму изданию 1828 г. он писал: «Сия повесть, снисходительно принятая публикою, обязана своим успехом верному, хотя слегка означенному, изображению Кавказа и горских нравов». В заметках 1830 г. он говорит о «Кавказском пленнике»: «... он был принят лучше всего, что я ни написал, благодаря некоторым элегическим и описательным стихам» («Опровержение на критики»). В «Путешествии в Арзрум» Пушкин рассказывает, как он нашел в Ларсе список «Кавказского пленника» и добавляет (цитирую черновой, более полный текст): «Всё это молодо, многое неплохо, но многое угадано. Сам не понимаю, каким образом мог я так верно, хотя и слабо, изобразить нравы и природу, виденные мною издали».
Верность описания — качество, отмеченное и в цитировавшемся ранее черновом письме Гнедичу. Там Пушкин говорит: «... ». Здесь же он указывает на отличие своих описаний от романтических: «Местные краски верны, но понравятся ли читателям, избалованным поэтическими панорамами Байрона и Вальтера Скотта» (Пушкин, по-видимому, имеет в виду стихотворные произведения Вальтера Скотта).
Пушкину удалось в «Кавказском пленнике», быть может впервые, достичь точности описаний, хотя и они даны с некоторым элегическим налетом, как наблюдения героя. Эту манеру описаний мы находим во всех южных поэмах, и только в «Евгении Онегине» она подвергается значительному изменению. В описаниях южных поэм постоянно присутствует лирическое чувство любования грандиозностью и необычностью описываемого. Поэтому они перебиваются восклицаниями («Великолепные картины!»), подбор слов подчеркивает грандиозность пейзажа: «громады», «колосс», «огромный», «величавый» и т. п.
Впрочем, от таких прямых описаний следует отделить краткие описания времен дня. По большей части это явления перифрастического стиля, характерного для того «возвышенного» языка, каким написана поэма. Пушкин здесь не говорит «утром», «днем», «вечером», а всегда прибегает к описательному иносказанию:
Уж меркнет солнце за горами;
Вдали раздался шумный гул...
Когда же рог луны сребристой
Блеснет за мрачною горой...
.............
Редел на небе мрак глубокий,
...
Такие же перифразы мы находим и в других местах поэмы: так, Пушкин не скажет просто, что Черкешенка обучала Пленника своему языку, но
И памяти нетерпеливой
Передает язык чужой...
В этих перифрастических описаниях, если они не переходят в более детальную картину, присутствует еще в значительной степени условный литературный элемент. Такова постоянная луна, сопровождающая таинственные эпизоды поэмы.
Всё мертво... на брегах уснувших
Лишь ветра слышен легкий звук,
И при луне в водах плеснувших
Примечания
27 Этим объясняется описка Пушкина, присутствующая в двух беловых автографах и перешедшая в первое издание поэмы:
Живи — и путник
В черновой рукописи, Чегодаевском автографе и позднейших изданиях: пленник.
28 Остафьевский архив князей Вяземских, т. II. СПб., 1899, стр. 107.
29 П. И. . Пушкин в Южной России. М., 1914, стр. 69. Автор высказывает еще менее вероятное предположение, что Пушкин изобразил актрису Истомину — «родом черкешенку». Но Истомина не была черкешенкой. Она исполняла роль черкешенки в балете Дидло на сюжет поэмы Пушкина.
30 Жирмунский. Байрон и Пушкин. Л., 1924, стр. 40—43. Ср.: А. И. . К вопросу о литературных источниках «Кавказского пленника» Пушкина. Сборник статей к сорокалетию ученой деятельности академика А. С. Орлова, Изд. АН СССР, Л., 1934, стр. 153—163.