14
К числу других замыслов, получивших еще меньшее завершение, следует отнести дошедшие до нас планы поэм о гетеристах, об Актеоне, о Бове, о Мстиславе.
Поэма о гетеристах связана с собственными наблюдениями и встречами Пушкина. В Кишиневе Пушкин знал братьев Ипсиланти и был свидетелем подготовки к греческому восстанию в дунайских княжествах. Александр Ипсиланти, являющийся одним из героев поэмы, перешел Прут с отрядами повстанцев 23 февраля (6 марта) 1821 г. и скоро добился значительных успехов. Однако он скоро оказался в затруднительном положении, так как национальные интересы местного населения не совпадали с целями греческих вожаков. В разношерстном войске Ипсиланти возникли разногласия. Сам Ипсиланти оказался не на высоте положения в таких трудных обстоятельствах. Турки начали наносить поражения. Ипсиланти бежал в Австрию (27 июня н. с.), где был интернирован, а оставшиеся отряды под предводительством других вождей продолжали сопротивляться туркам. Часть заперлась в монастыре Секу, но турки взяли монастырь и истребили повстанцев; другая часть под огнем турок переправилась у Скулян на русский берег 29 июня 1821 г. Пушкин видел в Кишиневе участников Скулянского сражения. Он записал их рассказы в ряде заметок. Позднее в повести «Кирджали» он воспользовался этими записями. Вообще события греческого восстания получили широкое отражение в письмах и заметках Пушкина.
Вот весь план поэмы: «Два арнаута хотят убить Александра Ипсиланти. Иордаки убивает их — поутру Иордаки объявляет арнаутам его бегство. — Он принимает начальство и идет в горы — преследуемый турками — Секу».
От поэмы остались лишь малоразборчивые строки:
Поля и горы ночь объемлет.
В лесу, в толпе своих...
Под темной сению небес
...Ипсиланти дремлет.
Мы видим, что главным героем поэмы должен был явиться Иордаки. Чтобы раскрыть содержание этого плана, обратимся к позднейшей повести Пушкина «Кирджали», где кратко излагаются события, положенные в основу данного плана:
«Александр Ипсиланти был лично храбр, но не имел свойств, нужных для роли, за которую взялся так горячо и так неосторожно. Он не умел сладить с людьми, которыми принужден был предводительствовать. Они не имели к нему уважения, ни доверенности. После несчастного сражения, где погиб цвет греческого юношества, Иордаки Олимбиоти присоветовал ему удалиться и сам заступил его место. Ипсиланти ускакал к границам Австрии и оттуда послал свое проклятие людям, которых называл ослушниками, трусами и негодяями. Эти трусы и негодяи, большею частию, погибли в стенах монастыря Секу или на берегах Прута, отчаянно защищаясь противу неприятеля вдесятеро сильнейшего».
Приблизительно то же рассказывает Пушкин в своих французских заметках о восстании Ипсиланти, сделанных в Кишиневе в 1821 г.: «Иордаки-Олимбиоти был в армии Ипсиланти. Они вместе отступили к венгерской границе. Александр Ипсиланти, угрожаемый убийством, бежал по его совету и издал свою громоподобную прокламацию. Иордаки во главе 800 человек пять раз одерживал победу над турецкими войсками и заперся в монастыре Секу. Преданный евреями, осажденный турками, он поджег порох и взлетел на воздух».
Решительное сражение, о котором пишет Пушкин, произошло 19 июня 1821 г. при Драгошанах. После этого сражения Ипсиланти бежал, а Георгаки Олимпиот (Иордаки Олимбиоти) отступил со своим отрядом в город Пятры, а оттуда в расположенный в сорока километрах от города на реке Быстрице монастырь Секу. Именно здесь 24 сентября 1821 г. и погиб Георгаки со всем своим отрядом. В заметках Пушкина упоминается и его товарищ Фармаки (Формаки), отступавший вместе с ним. Фармаки был отрезан от главного отряда, взят в плен и казнен в Константинополе.
Прокламация Ипсиланти, о которой пишет Пушкин, начиналась следующим образом: «Солдаты!.. нет я не оскверню этого прекрасного и почетного имени, применяя его к вам. Подлое стадо рабов, измены и козни, вами подстроенные, принудили меня оставить вас. Отныне всякая связь между нами порвана. Я скрою в глубине души стыд при воспоминании, что был вашим предводителем. Вы изменили своим клятвам, вы предали бога и родину; вы предали меня тогда, когда я надеялся победить или умереть вместе с вами».111
Необходимо отметить и те стороны похода Ипсиланти, о которых умолчал Пушкин в своем плане. Как говорилось, главной причиной неудачи Ипсиланти было противоречие между целями его похода и интересами местного населения. Ипсиланти преследовал задачи освобождения Греции от турецкого владычества. Сам он, как и главные его сотрудники (князь Кантакузен и др.), принадлежал к греческой аристократии, ему были чужды широкие народные интересы. Между тем в Молдавии и Валахии местное население знало греков преимущественно в качестве помещиков или чиновников турецкой службы (фанариоты). В придунайских княжествах в это же время развивалось местное национальное крестьянское движение, цели которого были во многом противоположны целям Ипсиланти. Для молдавских и валашских крестьян победа Ипсиланти сводилась в лучшем случае к смене господ и к укреплению помещичьей власти фанариотов. Общий враг (турки) создавал иллюзию возможности объединить отряды восставших крестьян с отрядами Ипсиланти. Во главе местных отрядов находился Тудор Владимиреско. Вот как писал о нем Пушкин в письме из Кишинева, адресованном, вероятно, В. Давыдову (март 1821 г.): «Теодор Владимиреско, служивший некогда в войске покойного князя Ипсиланти, в начале февраля нынешнею года вышел из Бухареста с малым числом вооруженных арнаутов и объявил, что греки не в силах более выносить притеснений и грабительств турецких начальников, что они решились освободить родину от ига незаконного, что намерены платить только подати, наложенные правительством. Сия прокламация встревожила всю Молдавию. Князь Суццо и русский консул напрасно хотели удержать распространение бунта — пандуры и арнауты отовсюду бежали к смелому Владимиреско, и в несколько дней он уже начальствовал 7000 войска». Сведения Пушкина были не точны: Владимиреско предводительствовал не греками, а валахами (румынами), хотя в его отрядах находились и греки. Вообще в повстанческих отрядах национальный состав был весьма пестрым. В том же письме Пушкин пишет: «Ипсиланти идет на соединение с Владимиреско. Он называется Главнокомандующим северных греческих войск и уполномоченным Тайного Правительства». Встреча Ипсиланти и Владимиреско состоялась в конце марта в Бухаресте. Сразу определилось различие целей обоих предводителей. Сначала дело не дошло до открытого разрыва, но и соединения не произошло. Пушкин получал сведения, шедшие с греческой стороны. В своем дневнике 2 апреля 1821 г. он записал: «С крайним сожалением узнал я, что Владимиреско не имеет другого достоинства, кроме храбрости необыкновенной. Храбрости достанет и у Ипсиланти». Запись эта свидетельствует, что о разногласиях знали уже в Кишиневе. В мае Ипсиланти велел арестовать Владимиреско по обвинению в сношении с турецкими властями. После двухдневного разбирательства Владимиреско был казнен в Тарговиште. Войско его распалось; часть отрядов присоединилась к Ипсиланти.
Ипсиланти чувствовал, что в такой обстановке у него нет надежд на победу над турками, и весь его расчет строился на том предположении, что Россия выступит против Турции на стороне греков. Действительно, слухи о том, что Россия объявит войну Порте, усиленно поддерживались. Поездка Ермолова в Любляну рассматривалась как подготовка к этой войне. На самом деле Александр, напуганный волнениями Семеновского полка и революциями на юге Европы, вполне подпал под влияние Меттерниха. В любом революционном движении он видел «гения сатаны» и приписывал все восстания козням какого-то мифического парижского комитета. Меттерних цинически писал: «Не Россия нас ведет, а мы ведем императора Александра, и по очень простым причинам. Он нуждается в советах, а всех своих советников он растерял. Он рассматривает Каподистриа как карбонарского вожака. Он не доверяет ни своей армии, ни своим министрам, ни своим дворянам, ни своему народу. В таком положении вести невозможно».112Об отношении Александра к греческому восстанию лучше всего говорит его письмо А. Н. Голицыну из Любляны 10 марта 1821 г. Извещая Голицына о полученных сведениях, касающихся похода Ипсиланти, он пускается в такие рассуждения: «Это безумец, который, вероятно, и сам погибнет, и вовлечет в свою гибель много жертв: у них нет ни пушек, ни средств, и вполне правдоподобно, что их раздавят. Нет сомнения, что толчок этому повстанческому движению был дан тем же центральным управляющим парижским комитетом, с намерением сделать диверсию в пользу Неаполя и помешать нам в уничтожении одной из этих сатанинских синагог, созданных единственно для пропаганды и распространения антихристианских учений. Ипсиланти в письме ко мне открыто заявляет, что он принадлежит к тайному обществу, основанному с целью освобождения и возрождения Греции. Но все тайные общества в конечном счете приводят к парижскому центральному комитету. Пьемонтская революция имеет ту же цель. Это создание еще одного очага для проповеди того же учения в надежде парализовать результаты христианских начал, исповедуемых Священным союзом».113 Александр в мистически-контрреволюционном азарте не только не помог Ипсиланти, но и заверил Порту в том, что он не окажет никакой поддержки повстанцам. Ипсиланти был исключен из списков русской армии, ему было объявлено, что никакой помощи от России он не получит, а Витгенштейн, командовавший Второй армией, расположенной на южной границе Европейской России, получил приказ о строжайшем нейтралитете.
Пушкин с восторгом принял известие о греческом восстании. Ему казалось, что революционная волна подкатилась к границам России и он накануне великих событий. К этому времени относится его стихотворение «Война»:
Война! Подъяты наконец,
Увижу кровь, увижу праздник мести;
Засвищет вкруг меня губительный свинец.
И сколько сильных впечатлений
Для жаждущей души моей!
Стихи оканчивались:
Покой бежит меня, нет власти над собой,
И тягостная лень душою овладела...
Что ж медлит ужас боевой?
Что ж битва первая еще не закипела?
Распространился слух, что Пушкин бежал к грекам.
Более близкое соприкосновение с греческими коммерсантами в Одессе несколько охладило пыл Пушкина. В ряде писем (см., например, письмо Вяземскому 24—25 июня 1824 г.) он дает нелестную характеристику «соотечественникам Мильтиада». Это, впрочем, не отразилось на его отношении к греческой революции в целом, тем более что главные события происходили в Морее, на подлинной родине греков.
О событиях, связанных с походом Ипсиланти, Пушкин знал от участников этого похода. «Не завернешь ли по дороге в Кишинев? я познакомлю тебя с героями Скулян и Секу, сподвижниками Иордаки», — писал он Вяземскому 5 апреля 1823 г.
Именно Иордаки и должен был стать героем задуманной поэмы. Об этом деятеле восстания до нас дошли противоречивые сведения. О нем говорили либо с восторгом, либо с явным недоброжелательством. То его изображали как античного героя, то как разбойника, известного своим вероломством.114 Такое противоречие оценок можно уловить и в отзывах Пушкина о сподвижниках Иордаки. Но в плане поэмы, по-видимому, преобладало восторженное отношение к герою. Участие в его отрядах разбойников не могло особенно смущать автора «Братьев разбойников», тем более что самое понятие «разбойник» в применении к событиям того времени на Балканском полуострове не совпадало с нашими представлениями о грабителях на большой дороге. Греческие клефты тоже рассматривались как разбойники; на самом деле это были партизанские повстанческие отряды. Гибель Иордаки в монастыре окружила жизнь его ореолом героизма. Так и хотел изобразить его Пушкин. Скептические ноты в характеристике участников восстания Ипсиланти появились у Пушкина позднее.
От поэмы остались только приведенные строки ее начала. Судя по ним, поэма должна была строиться по романтическому образцу: прежде всего дается пейзажное описание, соответствующее настроению событий. Такое описание придавало изложению оттенок лиризма, характерный для романтической поэмы. О том, что мы имеем дело с замыслом относительно крупных размеров, свидетельствует наличие плана. Вместить такое количество событий в небольшое стихотворение было бы невозможно. Восстановить общий ход поэмы нельзя, так как для этого нет данных.
Пушкин имел возможность неоднократно встречаться с представителями южного славянства, так или иначе связанными с национальным движением. И среди участников похода Ипсиланти были славяне. Пушкин записывал их рассказы и песни. В своих воспоминаниях о Пушкине Липранди говорит о «двух современных исторических, народом сложенных песнях, которые... в особенности занимали Александра Сергеевича. Первая, из Валахии, достигла Кишинева в августе 1821 года; вторая — в конце того же года. Куплеты из этих песен беспрерывно слышны были на всех улицах, а равно исполнялись и хорами цыганских музыкантов. Кто из бывших тогда в Бессарабии и особенно в Кишиневе, не помнит беспрерывных повторений: „Пом, пом, пом, помиерами, пом“ и „Фронзе верде шалала, Савва Бим-баша!“. Первая из них сложена аллегорически на предательское умерщвление главы пандурского восстания Тодора Владимирески по распоряжению князя Ипсиланти в окрестностях Тырговиста. Вторая — на такую же предательскую смерть известного и прежде, а во время гетерии храбрейшего Бим-баши-Саввы, родом болгарина, подготовившего движение болгар, коим Ипсиланти не умел воспользоваться... Александр Сергеевич имел перевод этих песен; он приносил их ко мне, с тем, чтобы проверить со слов моего арнаута Георгия».115
Наряду с участниками похода Ипсиланти и другие славяне, деятели славянского движения на Балканах, привлекали внимание Пушкина. Идея освобождения славян близка была и русским, одушевленным идеями свободы и революции. Именно на юге эта славянская идея послужила основанием к организации тайного революционного общества Объединенных славян. Возможно, что Пушкин и не был посвящен в политические планы этого общества и не знал о проекте славянской федерации, но трудно допустить, что до него не доходили разговоры на подобные темы. По рассказам Липранди, Пушкин мог получать сведения о славянском движении от своего приятеля Н. С. Алексеева, который занимался выпиской из архива дипломатических сношений с Сербией по поручению Киселева. «Главное же, Пушкин очень часто встречался у меня с сербскими воеводами, поселившимися в Кишиневе, Вучичем, Ненадовичем, Живковичем, двумя братьями Македонскими и пр., доставлявшими мне материалы. Чуть ли некоторые записки Александр Сергеевич не брал от меня, положительно не помню...От помянутых же воевод он собирал песни и часто при мне спрашивал о значении тех или других слов для перевода».116 «свояченица хозяина продиктовала ему какую-то славянскую песню; но беда в том, что в ней есть слова иллирийского наречия, которых он не понимает, а она, кроме своего родного и итальянского языка, других не знает, но... завтра кого-то найдут и растолкуют».117
Из подобных песен и рассказов возникло стихотворение «Дочери Карагеоргия», написанное еще в первое время кишиневской жизни, 5 октября 1820 г. Карагеоргий сам одно время был в Хотине, там жила его семья. Портрет Георгия Черного, нарисованный Пушкиным, является во всех отношениях воображаемым. Он выдержан в строго романтической манере:
Покрытый кровию святой,
И ужаса людей и славы был достоин...
.................
Таков был: сумрачный, ужасный до конца.
Эти намеки на реальные факты биографии Георгия (убийство отца) приобретают здесь весьма нереальную окраску. Они еще очень далеки от того образа Георгия Черного, какой позднее мы встретим в «Песнях западных славян».
отрядов перешел Прут у Скулян и некоторое время жил в Кишиневе. Однако, известный своими разбоями, он не мог пользоваться правом убежища и по требованию турецких властей был им выдан. Эта выдача произошла в дни пребывания Пушкина в Кишиневе. Подробности истории Кирджали Пушкин узнал от чиновника канцелярии Инзова — Лекса. Еще в Кишиневе Пушкин начал стихотворение, посвященное этой выдаче Кирджали турецким властям. Стихотворение осталось незаконченным. Оно было озаглавлено Пушкиным «Чиновник и поэт» и представляет собой любопытный автопортрет Пушкина:
«Куда вы? за город, конечно,
Зефиром утренним дышать
И с вашей музою мечтать
Уединенно и беспечно?»
— Нет, я сбираюсь на базар,
Люблю базарное волненье,
Скуфьи жидов, усы болгар
И спор и крик, и торга жар,
Нарядов пестрое стесненье.
—
И жадной черни лай свободный.
«Так, наблюдаете, ваш ум
И здесь вникает в дух народный».
Так, «вникая в народный дух», Пушкин ловил впечатления от толпы, от черни, обогащая живыми наблюдениями рассказы о народных волнениях.
«Каравия, Пендадека и Дука были отвержены кишиневским греческим обществом, но я не находил нужным делать того же, напротив, как говорится, приголубил их, особенно Дуку, и в частных беседах с ним извлекал из него то, что мне было нужно. Пушкин часто встречал их у меня и находил большое удовольствие шутить и толковать с ними. От них он заимствовал два предания, в несколько приемов записывал их, и всегда на особенных бумажках. Он уехал в Одессу. Чрез некоторое время я приехал туда же на несколько дней и, как всегда, остановился в клубном доме у Отона, где основался и Пушкин. Он показал мне составленные повести; но некоторые места в них казались ему неясными, ибо он просто потерял какой-то лоскуток и просил меня, чтобы я вновь переспросил Дуку и Пендадеку и выставил бы года лицам, и точно ли они находились тогда в Молдавии. Рассказчики времени не знают. „С прозой беда!“ присовокупил он, захохотав. „Хочу попробовать этот первый опыт“. Я это исполнил, с дополнением еще от случайно в это время ко мне вошедшего Скуфо, также одного из проклятых Ипсилантием, и вскоре передал Пушкину».118 Липранди утверждает, что у него были копии законченных рассказов Пушкина, и сообщает их названия: «Дука, молдавское предание XVII века» и «Дафна и Дабижа, молдавское предание 1663 года».119
Однако есть возможность восстановить содержание повестей Пушкина. В «Сыне отечества» 1836 г. (т. 1, февраль, отд. I, стр. 230—239) была напечатана молдавская легенда «Дабижа» (за подписью «Болеслав Хиждеу»). Она и передает содержание предания, рассказанного Пушкиным. Истрат Дабижа был молдавским господарем. У него была прекрасная дочь Домница Дафна. Подделываясь под тон молдавских преданий, Хиждеу пишет: «Богат и велик господарь Истрат Дабижа: но он богат не золотом венгерским и не серебром ляшским, как Василий Лупула, а богат дочерью Домницею Дафною». Точно так же, следуя стилю предания, описывается красота Дафны: «И прекрасна была дочь его Домница Дафна, прекраснее брындуши, развивающейся раннею весною, прекраснее яблока домнинского, созревающего поздней осенью. Стан ее был так строен, как одобешская лоза или как византийская тополь, возвышающаяся над берегами Днестра. Глаза у ней были голубые, словно лицо неба, а брови черные, словно крыло ворона. Светлые русые волоса, словно золото, носимое на волнах реки золотой Быстрицы, вились узорчатыми локонами около шеи ее, белой как грудь дунайского лебедя».120При дворе Истрата служил молодой арнаут Василий Дука. Он любил Дафну, но Дафна не любила его. Дука известен был своим умом, но душа его была мрачна и коварна. Однажды во дворце Дабижи было празднество. Дафна решила расстаться с миром и уйти в монастырь. Василий Дука был мрачен и суров. По поручению Истрата он вышел с пира, и здесь у него родился план овладеть Дафной против ее воли. Он поджег дворец и во время пожара вывел из дворца Истрата и Дафну. На следующий же день Истрат, благодарный за спасение дочери и не подозревая коварства, выдал Дафну замуж за Дуку, а вместе с тем произвел его в чин великого вистерника. По летописям, это произошло в 1663 г. После смерти Дабижи (1666 г.) Дука стал господарем. Рассказ заканчивается словами: «Не долго княжна знала радости брака! говорит летописец Нестор Уреке. Дука, получив господарство, завел у себя гарем и держал шестерых наложниц. От брака с Дафною он имел только одного сына, Константина, который был господарем с 1693 по 1696 и с 1701 по 1704 год».
Другое предание — о Дуке — изложено А. Хиждеу на страницах последнего номера «Вестника Европы» Каченовского (1830, № 23 и 24, декабрь, стр. 181—197). В журнале повесть называется «Дука. Молдавское предание». Речь идет о том же Василии Дуке. Начинается рассказ с пятого года господства Дуки. Под тираническим правлением Дуки Молдавия бедствует. Дуку народ ненавидит за его злодеяния. И пока князь находится с войском под стенами Вены, его противники обдумывают, как прекратить жестокости тирана и вернуть стране свободу и счастье. И вот в старом замке в Формосе собрались заговорщики, съехавшиеся со всех сторон. Здесь решено было свергнуть Дуку и избрать господарем Стефана Петричейко. Дука вернулся домой с небольшим отрядом. Войско его полегло в бессмысленном походе. Зато Дука привез пленницу из сераля великого визиря и ее объявил княгиней. На пиру у Дуки собрались его бояре. Но когда провозгласили здравицу за князя Дуку, боярин Табакану воскликнул: «За здравие и долгоденствие великого господаря князя Стефана Петричейки!» Замок был окружен заговорщиками. Явившийся Стефан схватил Дуку и заключил его в тюрьму, наложив на него колодки. Предание кончается сценою смерти Дуки. Его в разорванном плаще везут на телеге. Увидев проходящую старуху с ковшом молока, он властно требует этого молока. Старуха сперва отказывает, так как дети ее голодают: «Ты верно и сам слышал о сребролюбии господаря Дуки. Он разорил богатую Молдавию». Но решив, что колодник сам жертва Дуки, она сжалилась над ним: «Подкрепи себя молоком; но если в сие самое время злой губитель пирует, то да превратится сладкий напиток в отраву для него!». Дука выпил молоко и здесь же начал исходить кровью. Таков был конец тирана.121
Две эти повести представляют внутреннее единство: это рассказ о возвращении и гибели тирана. Коварный захват власти, восстание недовольных, жалкая смерть — воздаяние за разорение страны — всё это представляло несомненный интерес для Пушкина, тем больший, что услышал эти предания он от участников революционного похода, героев Скулянской битвы, собственная судьба которых так привлекала Пушкина.
Примечания
111 Pouquevilleégénération de la Grèce. 2-me éd., t. II, 1825, p. 474.
112 Н. К. Шильдер. Император Александр I. Его жизнь и царствование, т. IV. Изд. 2-е, СПб., 1905, стр. 471, примечание 246. (Подлинник на французском языке).
113 Вел. кн. . Император Александр I, стр. 431. (Подлинник на французском языке).
114 См.: Н. В. Измайлов. Поэма Пушкина о гетеристах. Пушкин. Временник Пушкинской комиссии, вып. 3, Изд. АН СССР, M. — Л., 1937, стр. 339—348.
115 —222.
116 Там же, стр. 212—213.
117 Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников, стр. 217.
118 Там же, стр. 223.
119 Там же, стр. 224.
120 «Полтавы» Пушкин воспользовался образным зачином молдавской повести.
121 «Молдавские предания, записанные Пушкиным» (Пушкин. Исследования и материалы. Труды Третьей Всесоюзной пушкинской конференции. Изд. АН СССР, М. — Л., 1953, стр. 213—240).