7
Новый 1825 г. ознаменован в творчестве Пушкина созданием ряда крупных лирических стихотворений. Среди них имеется еще одна историческая элегия — «Андрей Шенье», написанная летом.
Элегию эту Пушкин ценил очень высоко. Написал он ее, вероятно, вскоре после того как подготовил к печати свой сборник стихотворений, так как в первоначальном оглавлении этого сборника ее нет, а появляется она только в окончательном составе сборника.
Когда Пушкин узнал о смерти Александра I, он писал П. А. Плетневу (4—6 декабря 1825 г.): «Душа! я пророк, ей-богу, пророк! Я „Андрея Шенье“ велю напечатать церковными буквами во имя отца и сына»... Об иносказательном смысле стихотворения он писал еще раньше П. А. Вяземскому (13 июля 1825 г.): «Читал ли ты моего „А. Шенье в темнице“? Суди о нем, как езуит — по намерению».
Итак, Пушкин не скрывал аллегорического смысла данной элегии. По указанной им связи со смертью Александра I вскрывается и смысл «намерения».
В самом деле, нетрудно угадать, что в А. Шенье, заключенном в тюрьму и приговоренном к казни, Пушкин изобразил самого себя. В связи с этим перемещены и исторические оценки. А. Шенье, занимавший правый фланг в общественном мнении якобинской диктатуры, здесь изображен как защитник прав народа, проповедник свободы. С другой стороны, Робеспьер фигурирует как представитель самой черной тирании. Правда, в дворянских кругах начала XIX в., либерально настроенных, был еще так силен испуг от событий периода якобинской диктатуры, что весьма резкие характеристики деятелей Конвента не считались противоречащими самым радикальным взглядам в сфере внутриполитических вопросов; к подобным оценкам все привыкли и принимали их без критики. Но у Пушкина, по-видимому, было здесь и другое намерение. Именно иносказательный смысл всего произведения требовал сокрытия «намерения» за благовидными формами. Цензура не могла возражать против изобличения тирании в лице якобинцев. Точно так же не вызывало подозрения в цензуре возвеличение А. Шенье, о котором было известно, что он выступал в качестве защитника Людовика XVI и смерть его на эшафоте была всем известна задолго до того, как были напечатаны его произведения.
Впрочем, выбор А. Шенье в качестве героя элегии был не случаен. Пушкин ознакомился с его произведениями вскоре после опубликования их Латушем в 1819 г. По этому сборнику и по предисловию издателя, содержавшему краткие и не во всем верные сведения об авторе, он и составил представление о поэте, погибшем во время французской революции. По-видимому, Пушкин читал стихи Шенье еще в Петербурге.36 Появление сборника, изданного Латушем, явилось событием в литературной жизни Франции. В стихах А. Шенье увидели что-то родственное романтической поэзии, зарождавшейся во Франции. Брат Виктора Гюго Евгений приветствовал сборник на страницах парижского «Литературного консерватора». Связь поэзии Шенье с романтизмом стала общим местом литературной критики. Это мнение оспаривал Пушкин. Его замечания по этому вопросу находятся в черновике письма Вяземскому 4 ноября 1823 г.: «... говоря о романтизме, ты где-то пишешь, что даже стихи со времени революции носят новый образ, и упоминаешь об А. Шенье. Никто более меня не уважает, не любит этого поэта, но он истинный грек, из классиков классик... От него так и пышет Феокритом и анфологиею. Он освобожден от итальянских concetti и от французских antithéses, но романтизма в нем нет еще ни капли». Пушкина привлекало в стихах Шенье то воспроизведение античных форм и духа «Феокрита и анфологии», которое было утрачено классиками XVII и XVIII вв., чисто внешним образом подражавшими поэтам Рима и Греции. Верность духу греческих поэтов Пушкин ценил в переводах Н. И. Гнедича, удивлялся верности, с какой угадывал Дельвиг греческую поэзию сквозь несовершенные переводы, сам пробовал воспроизвести стиль антологических стихотворений в своих «подражаниях древним» (как он назвал в 1825 г. раздел в сборнике своих стихотворений).
Степень знакомства Пушкина с произведениями А. Шенье вполне определяется его заметкой 1825 г., может быть предназначавшейся в качестве примечания к элегии «Андрей Шенье»: «A. Ch. погиб жертвою Французской революции на 31 году от рождения. Долго славу его составляло несколько слов, сказанных о нем Шатобрианом, два или три отрывка и общее сожаление об утрате всего прочего. Наконец творения его были отысканы и вышли в свет 1819 года».
Итак, Пушкин располагал изданием 1819 г. и заметкой Шатобриана в примечании к «Гению христианства», где дана беглая характеристика поэта и приведены фрагменты его стихотворений (1802 г.).
Издание 1819 г., экземпляр которого сохранился в библиотеке Пушкина, содержит критико-биографическую заметку Латуша (датированную 14 августа 1819 г.), стихотворения Шенье, разбитые на отделы: Идиллии, Элегии, Послания, Оды и Разные стихотворения и несколько политических статей, включая сюда и написанное поэтом письмо Людовика XVI Конвенту.
Таким образом, Пушкин мог составить представление не только о Шенье-поэте, но и о Шенье-публицисте. По-видимому, публицистика А. Шенье его мало заинтересовала, и Пушкин ограничился знакомством с его политическими стихотворениями. В качестве публициста А. Шенье напечатал несколько статей в умеренной газете «Journal de Paris», являвшейся органом Клуба 89 года (Байи, Лафайет и др.) и, следовательно, весьма резко и очень справа нападавшей на членов Якобинского клуба, в число которых в эти дни входили не только будущие якобинцы, но и жирондисты и даже еще более умеренные по политическим взглядам. Самые жестокие нападения А. Шенье на народные общества относятся ко времени до образования Клуба фельянов, составившегося из правого крыла членов Якобинского клуба.
Конечно, А. Шенье не был сторонником феодальных привилегий, абсолютной монархии, иностранной интервенции. Воспитанный на идеях энциклопедистов, он «принял революцию» в 1789 г. Но он уверовал в спасительность конституционной монархии и всячески противился революционной ломке политического и социального строя Франции, выражавшейся в повседневном вмешательстве народа в политические события. Именно революционный ход событий, уличная борьба, обострение противоречий вызывали сопротивление А. Шенье, пытавшегося и в революционное время скрываться в тихое уединение и предаваться мирным наслаждениям дружбы, поэзии, любви.
По условиям времени в своих публицистических произведениях А. Шенье пользовался общей терминологией. Он писал о свободе, о равенстве, о верховной власти народа и т. д. Таким образом, в его писаниях можно найти фразеологию революционного порядка, но лишь если отвлечься от внутреннего содержания его полемики. В либеральной пушкинской литературе иногда его называли жирондистом. В действительности же он был значительно правее. Он высмеивал не только Колло Дербуа. Не в меньшей степени предметом его насмешек был Бриссо.
Следовательно, политическое поведение А. Шенье не давало материала для того, чтобы изобразить его трибуном свободы. Конечно, для Пушкина соотношение между различными направлениями французской революции представлялось несколько иначе: в «Кинжале» он восхвалял Шарлотту Корде как защитницу свободы и изобличал Марата как проповедника насилия и тирании. А. Шенье тоже воспевал Шарлотту Корде, но для Пушкина всё было искажено той интерпретацией революционных событий, какую он с детства воспринял из уст пристрастных историков, а Шенье был свидетелем всех этих событий. Кроме того, не следует забывать следующих строк его гимна Шарлотте Корде:
Calme, sur l’échafaud, tu méprisas la rage
D’un peuple abject, servile et fécond en outrage,
Et qui se croit encore et libre et souverain.37
«Андрея Шенье»:
Но ты, священная свобода,
Богиня чистая, нет, — не виновна ты,
В порывах буйной слепоты,
В презренном бешенстве народа,
Сокрылась ты от нас...
Таким образом, даже при тех представлениях о ходе развития революции во Франции, какие внушены были Пушкину его воспитанием, выбор А. Шенье в качестве поборника свободы был бы не оправдан без того «намерения», которое руководило Пушкиным при создании стихотворения.
Меж тем именно историческую часть стихотворения Пушкин озаботился построить так, чтобы внушить читателю представление о точности и документированности стихотворения. Он снабдил элегию примечаниями, заимствованными из стихов Шенье и статьи Латуша. В текст стихотворения введено несколько биографических указаний. Получилась картина точного воспроизведения исторической истины.
Гораздо ближе к истине содержащаяся в элегии характеристика Шенье как поэта. Поэзия Шенье была близка Пушкину. Он перечитывал книжку стихов Шенье и переводил оттуда отдельные стихотворения. В 1823 г. он начал переводить гекзаметрами стихотворение Шенье «Слепец». Обращение к форме гекзаметров знаменательно: Пушкин как бы хотел вернуть стихам Шенье присущую им античную форму, которая невозможна на французском языке. В 1824 г. Пушкин перевел пятую элегию Шенье («Ты вянешь и молчишь...»).
Характеристика, данная в письме к Вяземскому, выбор стихов для переводов, собственные «Подражания древним», в какой-то мере родственные поэтической системе воспроизведения античных форм в современной поэзии в идиллиях Шенье, показывают, что Пушкина привлекала определенная сторона творчества А. Шенье: его картины (преимущественно небольшие фрагменты), в которых, с одной стороны, сохраняется верность образцам античной поэзии, а с другой — находят выражение чувства современного человека. Как понимал Пушкин этот дух античной поэзии, показывает его характеристика произведений Дельвига, писанная несколько позднее, в 1827 г.: «Какую силу воображения должно иметь, дабы так совершенно перенестись из 19 столетия в золотой век, и какое необыкновенное чутье изящного, дабы так угадать греческую поэзию сквозь латинские подражания или немецкие переводы, эту роскошь, эту негу, эту прелесть более отрицательную, чем положительную, которая не допускает ничего напряженного в чувствах? тонкого, запутанного в мыслях, лишнего, неестественного в описаниях» (Отрывки из писем, мысли и замечания, 1928). Черновой текст несколько дополняет данную характеристику: «... оградить себя от прозаического влияния остроумия и умничанья от игривой неправильности романтизма, дабы сохранить полноту и равновесие чувств».
Итак, в подражаниях древним, в которых Пушкин видел основное характеристическое качество А. Шенье, он ценил свойства, противоположные как позднему классицизму («остроумие и умничанье»), так и романтизму в его отклонении от идеала ясности и соразмерности.
А. Шенье не имел необходимости угадывать греческую поэзию сквозь переводы. Мать его была гречанка, и он получил основательное классическое образование. Тем с бо́льшим основанием применима к нему характеристика Пушкина.
Однако если мы обратимся к элегии Пушкина, то увидим, что в монологах героя отразились не его идиллии (так назвал Латуш эклоги Шенье), а преимущественно его элегии более интимного содержания, воспевающие друзей, пиры и любовниц, то есть замкнутые в тот круг тем, которые характерны и для распространенной в русской поэзии элегии начала 20-х годов, в том числе и для ранних элегий Пушкина. Вместо того чтобы дать индивидуальный портрет поэта в своеобразии его творчества, Пушкин останавливается на тех чертах его поэзии, которые сближали облик Шенье с самим Пушкиным.
Вполне сознательно, руководимый «намерением», Пушкин превратил историческую элегию о последнем дне Шенье в лирическое стихотворение явно личного характера, с неприкрытыми намеками на собственное положение заключенного в глухой деревне по тираническому произволу Александра. В исторической части можно видеть сознательную заботу о прикрытии иносказания.
Именно с исторической части и начинается развитие темы стихотворения. После краткого вступления, посвященного памяти поэта, Пушкин переносится в темницу, где заключен Шенье, в день 7 термидора, когда решена была его участь и он ждал с минуты на минуту отправления на казнь.
Монолог Шенье начинается с перечисления исторических событий, свидетелем которых он был. Дается как бы краткий обзор событий революции — от клятвы членов Генеральных Штатов до якобинской диктатуры при Конвенте. Именно эта часть привлекла особое внимание цензора и была изъята из печатного текста. Запрещенные стихи имели особую судьбу, дальнейшее надо читать, исходя из «намерения» автора.
Пропущенные стихи кончались выражением твердой уверенности и в окончательном торжестве политической свободы. Здесь уже история уступала место аналогиям с современностью, и дальнейшее надо читать, исходя из «намерения» автора.
Дальнейшие слова монолога содержат «воспоминанье» — краткий обзор собственной жизни. И здесь-то параллелизм с ходом поэтической жизни Пушкина особенно заметен.
«Погасло дневное светило». Отправным пунктом в подобных воспоминаниях была бурно проведенная молодость, испытание страстей, горацианские мотивы ранней лирики:
Пора весны его с любовию, тоской
Промчалась перед ним. Красавиц томны очи,
И песни, и пиры, и пламенные ночи,
Всё вместе ожило; и сердце понеслось
Далече... и стихов журчанье излилось...
Путь поэта, как он описан в монологе Шенье, совпадает с творческим путем Пушкина, изображенным в его южных элегиях. Правда, отдельные мотивы перекликаются с мотивами собственных элегий Шенье, но сгруппированы они в порядке, не соответствующем их действительной последовательности в жизни Шенье.
Начальные стихи определяют развитие дальнейшей части монолога:
Рожденный для любви, для мирных искушений,
Зачем я покидал безвестной жизни тень,
Свободу, и друзей, и сладостную лень?
Эти стихи имеют соответствие со стихами элегий Шенье:
Je suis né pour l’amour, j’ai connu ses travaux...
или:
O jours de mon printemps, jours couronnés de rose,
A votre fuite envain un long regret s’oppose...38
Но несмотря на такие соответствия стихам Шенье, в монологе героя в равной степени мы найдем и характерные мотивы собственной лирики Пушкина, преимущественно ранней. Таковы, например, стихи, к которым нетрудно подыскать параллели из собственных элегий Пушкина:
На шумных вечерах друзей любимый друг,
Я сладко оглашал и смехом и стихами
Сень, охраненную домашними богами.
Рисуется в эпикурейских и горацианских мотивах та индивидуалистическая лирика, которая характерна для раннего периода творчества Пушкина. И далее намечается резкий перелом, совпадающий с тем переломом, который Пушкин почувствовал, когда писал первые политические стихотворения: «Вольность», «Чаадаеву» и др.:
Я кинулся туда, где ужас роковой,
Где страсти дикие, где буйные невежды,
И злоба и корысть!
Тогда Пушкин писал:
Беги, сокройся от очей,
Цитеры слабая царица!
Свободы гордая певица?
Теперь наступило время решить: правилен ли был этот шаг и следовало ли избирать дорогу гражданской поэзии?
И прежде всего поэт выражает свои сомнения и колебания:
Мне ль было управлять строптивыми конями
И что ж оставлю я? Забытые следы
Безумной ревности и дерзости ничтожной.
Погибни, голос мой, и ты, о призрак ложный,
Ты, слово, звук пустой...
О нет!
Умолкни, ропот малодушный!
Гордись и радуйся, поэт:
...
И далее идут стихи о выполненном долге, находящие близкое соответствие с формулой, вложенной в уста Книгопродавца в «Разговоре книгопродавца с поэтом»:
Поэт казнит, поэт венчает;
Злодеев громом вечных стрел
В потомстве дальном поражает...
Ты презрел мощного злодея;
Твой светоч, грозно пламенея,
Жестоким блеском озарил
Совет правителей бесславных...
... у столба сатиры
Разврат и злобу я казнил
И... грозящий голос лиры
Неправду в ужас приводил.
этих словах выражается гордость поэта:
Гордись, гордись, певец; а ты, свирепый зверь,
Моей главой играй теперь:
Она в твоих когтях. Но слушай, знай, безбожный:
Мой крик, мой ярый смех преследует тебя!
Ты всё пигмей, пигмей ничтожный.
Последние слова имели определенный смысл. Недаром Пушкин в конце января 1826 г. писал Жуковскому об Александре: «... я не совсем был неправ, подсвистывая ему до самого гроба».
И вера в падение тирании, в победу свободы торжественно звучит в последних словах героя элегии:
... и он уж недалек:
Падешь, тиран! Негодованье
Воспрянет наконец. Отечества рыданье
Разбудит утомленный рок.
Зовут... Постой, постой: день только, день один:
И казней нет, и всем свобода,
И жив великий гражданин
Среди великого народа.
«применений». Однако цензор вычеркнул только те слова А. Шенье, в которых перечислялись события французской революции. Заключительная часть стихотворения осталась нетронутой.
Когда сборник стихов Пушкина был уже распродан и возникал вопрос о его переиздании, П. А. Плетнев, ведавший издательскими делами Пушкина, писал ему в Михайловское: «... в другой раз некоторых пиес уже не пропустят...» (27 февраля 1826 г.). Пушкин сейчас же подумал об «Андрее Шенье»: «Ты говоришь, мой милый, что некоторых пиес уже цензор не пропустит; каких же? „А. Шенье“?» (7 марта 1826 г.).
Сборник стихотворений Пушкина, где впервые была напечатана элегия «Андрей Шенье», вышел в свет 30 декабря 1825 г., через две недели после декабрьского восстания, в дни арестов, допросов, розысков. Никто в этих обстоятельствах не стал допытываться до тайного смысла исторической элегии. Зато стихи, вычеркнутые цензурой, разошлись в списках, причем получили совершенно неожиданное толкование. В списке, доведенном до сведения полиции, оказался заголовок: «На 14 декабря». Это явилось поводом к длительному следствию и разбирательству в разных инстанциях, вплоть до самых высоких.
36 — стихотворение «Дориде», напечатанное в январской книжке «Невского зрителя» 1820 г. Последний стих: «И ласковых имен младенческая нежность» — близкая калька стиха Шенье «Et des mots caressants la mollesse enfantine» («Ласкающих слов детская изнеженность», из XXVI элегии изд. 1819 г. «S’ils n’ont point de bonheur, en est-il sur la terre?»). Эту параллель заметил еще П. В. Анненков (Сочинения Пушкина, т. I, 1855, стр. 312), но для вящей убедительности, цитируя Шенье, приблизил его стих к пушкинскому, заменив «des mots» на «des noms» («имен»), как и цитируется доныне во всех изданиях Пушкина.
37 «Спокойная на эшафоте, ты презирала ярость народа гнусного, раболепного, склонного к оскорблениям, всё еще воображающего себя свободным и самодержавным ».
38 «Я рожден для любви, я знал ее трудности... О дни моей весны, дни венчанные розой, напрасно длительное сожаление сопротивляется вашему бегству».