Томашевский Б. В.: Издания стихотворных текстов
Издания типа полных собраний

ИЗДАНИЯ

Издания стихотворных произведений Пушкина были чрезвычайно разнообразны по типу и по назначению. Поэтому обозрение их в общем хронологическом порядке было бы неудобно. Их необходимо разбить по рубрикам. Но чтобы разобраться в этих изданиях, обзору необходимо предпослать несколько слов об их характере. Революция застала почти полное отсутствие на книжном рынке сочинений Пушкина, Объясняется это не только недостаточным количеством изданий, но и исключительно высоким спросом на сочинения Пушкина. Положение это продолжается до настоящего времени. Не так давно рынок бесследно поглотил около 80 000 экземпляров полного собрания сочинений Пушкина. Такое количество экземпляров совершенно не отразилось на своеобразном «пушкинском голоде» на книжном рынке.

Обязанность заполнить брешь в книжном обращении выпала на Литературно-издательский отдел Наркомпроса, возглавлявшийся П. И. Лебедевым-Полянским (в 1919 г. отдел слился с Госиздатом). Пушкин подпал под действие закона о монополии, по которому на пять лет, по 31 декабря 1922 г., издание сочинений классиков было объявлено исключительным государственным правом (по истечении указанного срока монополия была продлена). Осуществлять эту монополию должен был Наркомпрос в лице названного Издательского отдела. За это дело принялись почти одновременно в Москве и в Петербурге. В Москве во главе изданий Пушкина стал В. Брюсов, в Петрограде — коллектив, возглавлявшийся К. Халабаевым; с ним работали по изданию Пушкина А. Слонимский и С. Бонди. С 1923 по 1929 г. в пушкинских изданиях отдела ближайшее участие принимал я, редактируя эти издания совместно с К. Халабаевым³.

И те и другие издания стремились к обновлению текста, но действовали, как мы увидим дальше, разными методами. Ни в Петрограде, ни в Москве не могли сразу издать собрания сочинений Пушкина. Издания начались с тонких брошюр «Народной библиотеки». В работе над этой серией производился радикальный пересмотр текстов. Первая Москва приступила к осуществлению Полного собрания сочинений Пушкина. Оно было поручено редактуре В. Брюсова. Появился в свет только первый полутом первого тома, содержащий лирические стихотворения.

Начиная с 1923 г., вместо «Народной библиотеки» стали выходить другие серии, в которых печатались сочинения Пушкина. До слияния московского и ленинградского Госиздатов работа шла разрозненно. В Москве на место Брюсова пришли другие редакторы. Пушкин печатался там в серии «Классики русской литературы» без обращения к первоисточникам (вообще московский Госиздат предпочитал перепечатку старых текстов новой редакции). В Ленинграде продолжалась работа по пересмотру текстов и выпуск отдельных книжек небольшим тиражом. Когда эта работа продвинулась, был выпущен однотомный Пушкин (первое издание в 1924 г.). На этом собственно кончается первый период ревизии текстов Пушкина. В дальнейшем мы видим перепечатки, по большей части восходящие к тексту однотомного издания. Главную массу этих перепечаток составляют брошюры дешевых серий («Дешевая библиотека классиков» и др. ) В это время произошло окончательное объединение двух Госиздатов с переходом инициативы в отдел классиков при центральном управлении Гиза в Москве (одно время во главе отдела стоял Н. Пиксанов).

Затем несколько раз возникала идея организации большого издания сочинений Пушкина. По этому поводу под председательством П. Н. Сакулина состоялся съезд пушкинистов (март 1928 г.), но из этого ничего не вышло. Попытки возобновить академическое издание тоже не привели ни к чему главным образом потому, что в 1929 г. при ближайшем участии П. Е. Щеголева организовалась московская редакция, приступившая к осуществлению одновременно двух изданий: большого и малого. Из этого предприятия осуществилось лишь малое издание, которое начало выходить в качестве приложения к «Красной ниве» в 1930 г. и закончено было в 1932 г. Второе издание этого же малого собрания, начатое в том же 1930 г., закончилось в марте 1934 (без шестого тома, содержащего комментарий). Так как эти издания предполагалось вести параллельно с большим «академического» типа изданием, то для него была произведена новая и коренная ревизия текстов. К изданию было привлечено большое количество редакторов, по большей части имевших большой текстологический опыт.

К этому сводится в основных чертах история издания Пушкина за последние годы. Я не упомянул лишь о тех изданиях, о которых будет сказано в своем месте, — об изданиях, носивших случайный характер и выходивших не в Государственном издательстве (и не в ГИХЛ, его наследнике по делу издания классиков), а в разных других издательствах.

В дальнейшем обзоре я разобью издания на издания типа полных собраний, на издания избранных произведений, на издания отдельных произведений.

Прежде чем перейти к серьезным изданиям этого типа, необходимо сказать несколько слов о тех коммерческих изданиях, которые имели целью удовлетворить спрос рынка в сочинениях Пушкина и не преследовали задач ревизии текста.

Первая послереволюционная попытка издать полное собрание сочинений Пушкина была сделана в Одессе. Вот полное заглавие этого издания: «Полное собрание сочинений Пушкина. В одном томе. С биографией — литературной характеристикой поэта, составленной Леонидом Гроссманом, многочисленными оригинальными иллюстрациями художника С. Гольдмана, портретом автора, алфавитным перечнем произведений А. С. Пушкина, указателем иллюстраций и оглавлением. Редакция Михаила Лидина. Одесса, 1919».

Издание это представляет собою самую откровенную макулатуру. Редакция сводится по-видимому только к составлению алфавитного указателя (столь обязательно указанного на обложке). В остальном дело ограничилось ножницами и распределением материала по каким-то «новым программам по литературе» (что в свою очередь свелось к нескольким заголовкам отделов в стихотворениях). Издание далеко не полное Оно включает лирику, поэмы, драмы, романы, повести и «Историю Пугачевского бунта» (без примечаний). Нет ни «Путешествия в Арзрум», ни журнальной прозы, ни писем. Что касается текста, то в основу положен какой-то древний текст, на который нанесены поправки из издания Литературного фонда 1887 г. Поправки эти весьма случайны Как на пример, достаточно характеризующий текст издания, укажу на помещенные на стр. 49 «Отрывки из послания Юшкову». Это — не что иное, как фрагмент послания Юдину, которое полностью, с именем Юдина, напечатано в 1884 г. и с тех пор во всех изданиях фигурирует уже в своем настоящем виде. Здесь редактор не справился почему-то даже с изданием Литературного фонда. Впрочем можно думать, что он вообще не смотрел в это издание, а подобную работу проделал какой-нибудь из многочисленных редакторов «однотомных» изданий прежнего времени, а Лидин добросовестно перепечатал чужую недобросовестную работу.

Не далеко ушли от одесского издания два берлинские издания, вышедшие в 1921 г.: изд. «Слово» (с вступительной статьей Н. Яковлева, которого не следует смешивать с Н. В. Яковлевым, автором известных работ о влиянии английских поэтов на Пушкина) и изд. И. П. Ладыжникова. В отличие от издания Лидина они оба анонимны.

«Слова». В нем воспроизводятся тексты, давно забракованные, заимствуемые из изданий XIX в. (т. е. из предшествующих изданиям Морозова и Ефремова 1903 г.). В этом издании, напечатанном в Берлине в 1921 г., свято сохранены все пропуски, сделанные русской дореволюционной цензурой. При этом, непонятным образом, на некоторых страницах заметно обращение к изданиям сравнительно недавним. Разобраться в мотивах, по которым эти редкие тексты и даты подправлены, не представляется возможным. Несколько свежее издание Ладыжникова, по-видимому основанное на издании под редакцией Венгерова, дополненном заграничными публикациями (напр. полностью дана «Гавриилиада»). В некоторых случаях текст Венгерова дополнялся по другим источникам (напр. вслед за венгеровским текстом «Родословной моего героя» следуют «Добавки и варианты»).

Во всяком случае оба издания не имеют никакого значения в истории текста Пушкина. Это рыночный товар, не более. Я отмечаю их лишь как явление, весьма характерное и симптоматическое.

Совсем иной характер носит издание Валерия Брюсова. Вот полный заголовок его: «А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений со сводом вариантов. Под редакцией, со вступительными статьями и объяснительными примечаниями Валерия Брюсова. Том первый. Часть первая. Государственное издательство. Москва, 1920» (цена 80 рублей).

Вышедшая часть содержала лирику.

Издание В. Брюсова вызвало вполне единодушные отзывы в печати. Тем не менее до сих пор можно еще встретить к нему странное доверие, до сих пор еще не все в достаточной мере знают, что оно собой представляет. Поэтому я позволю себе остановиться на нем подробнее.

редактируемом им издании так много промахов, свидетельствующих о неряшливости, о небрежности и даже о неосведомленности.

Начнем с текста. Неряшливость в издании сочеталась с другой чертой В. Брюсова. Он считает вполне допустимым подправлять Пушкина, свободно изменяя те стихи, которые ему не нравятся. Черновики же даются в вольном стихотворном пересказе (для придания им большей законченности). При этом, хотя Брюсов и разметил некоторые стихотворения звездочкой, в знак того, что он обращался для установления текста к автографам, но в действительности этого не заметно. Уже один факт этих звездочек показывает, что сквозную проверку по первоисточникам Брюсов не считал необходимой. Большинство же стихотворений, как заявляет сам редактор, перепечатано «из авторитетных изданий». И эти перепечатанные стихотворения обычно перепечатаны неточно, с отступлениями от источника, из которого их брал редактор. Вообще трудно назвать другое издание, в котором текст был бы более искаженным.

В основу построения собрания сочинений В. Брюсов положил принцип жанровой классификации с хронологическим распределением внутри жанров. Определение жанров совершенно произвольно и кажется заимствованным из школьной теории словесности. Из пушкинского понимания жанров редактор не считал возможным исходить. Так в первый полутом выделена «лирика»: Условно принято в редакторском отношении считать лирикой все мелкие стихотворные произведения. Брюсов исключает из их состава стихотворения с повествовательным сюжетом, относя их очевидно к эпосу. Сделано это непоследовательно. Например из ранних лицейских стихов выкинуты «Фавн и Пастушка», оссианические отрывки, но есть «Леда». Выкинута «Русалка» (1819), «Песнь о Вещем Олеге», но есть «Черная шаль». Мотивы отнесения стихотворений к тому или иному жанру не ясны. Поэтому трудно говорить о степени полноты собрания: пропуски не всегда достаточно мотивированы..

Отобранная таким образом лирика распределена по хронологическим эпохам. Для этого жизнь Пушкина разбита на 12 периодов. Периоды эти обычно разграничиваются датами внутри года, так что произведения одного года разделены между двумя соседними периодами. Так как пушкинское творчество охватывает период в 22 года (1814—1836), то более половины годов таким образом разбито на двое. Внутри периодов стихи разбиты по отделам; сперва идут «Законченные и обработанные стихотворения». Из них выделяются мелочи (эпиграммы, отрывки и т. п.), которые подвергаются особой классификации, иногда своеобразной. Так под 1821 г. в особый отдел выделены «Пакости». За этим следуют незаконченные и необработанные стихотворения, за ними черновые наброски, далее особо мелкие отрывки и особо отрывочные строки. В конце каждого отдела помещаются сомнительные по принадлежности стихи (dubia). Получается громоздкая и сложная система. Благодаря мелкой рубрификации оглавление занимает 22 страницы и пользование им почти невозможно. К оглавлению приложен для облегчения пользования им «систематический указатель», то-есть перечень рубрик. Этот перечень занимает две страницы.

Брюсова по-видимому увлекала мысль об абсолютной полноте своего собрания. Поэтому он с крайней тщательностью регистрирует все возможные произведения. Где только можно заподозрить самостоятельный замысел, там сейчас же ставится номер. Поэтому под особыми номерами значатся стихотворения, только упомянутые. Особые номера занимают стихотворения, Брюсову неизвестные, если он имеет какие-нибудь сведения об их существовании. Особо регистрируются отдельные строки черновых тетрадей, так что в качестве особых произведений фигурируют стихи из «Евгения Онегина» (что отмечается в примечаниях; см. стр. 258) и из «Домика в Коломне» (что не отмечено; см. стр. 346). В этом Брюсов шел по стопам Венгерова, которого в его издании весьма интересовало количество номеров. Кстати эта регистрация номеров, бухгалтерия opus’ов настолько распространенная болезнь, что на ней стоит несколько остановиться. По большей части это сводится к механическому учету, в то время как по существу дело обстоит не так-то просто. Те, кто учитывают opus’ы, не задаются вопросом, а что собственно такое отдельное произведение, что такое особый замысел? Для них этот вопрос не возникает. Между тем в действительности Пушкин вовсе не писал, вообще говоря, «отдельные вещи». Их отдельность определялась уже в процессе творчества, которое шло единым, хотя и не ровным потоком. В процессе писания например от большого произведения откалывались мелкие части, приобретавшие самостоятельность. Один замысел переплавлялся в другой (напр. «Таврида» в «Евгения Онегина», «Езерский» в «Медного всадника» с отпадением «Родословной моего героя»). Строки из незаконченных произведений инкорпорировались в новые стихотворения и поэмы. Одним словом единство замысла есть вещь текучая. Черновые наброски, особенно оторванные строки, являются заготовками, не имеющими самостоятельного единства. Они обычно ждут замысла, чтобы включиться в него. Поэтому, если собирать в сборники фрагменты и отрывочные строки, то их надо подвергать какой-то иной, особой классификации, группируя по каким-то особым циклам, критически устанавливаемым. Иначе они только засоряют собрания произведений, имеющих свою самостоятельность и единство.

нормального чтения нарушены. Читатель видит перед собой не Пушкина, а редактора, что действует раздражающе: страница производит впечатление засоренной. Особенно содействует этому изобилие заголовков разных рубрик, редакторских подзаголовков, вообще всякого «аппарата».

Но главный дефект Брюсова — это своеволие, с которым он обращался с текстом. Приписывая себе как поэту право устранять дефекты и оформлять черновики, Брюсов, не обращаясь к первоисточникам и основываясь исключительно на чужих транскрипциях, обычно неверных, недостаточных или непонятных, творит какой-то стихотворный полуфабрикат, по произволу прибавляя лишние слова, отбрасывая то, что ему кажется излишним, руководствуясь одной лишь поэтической догадкой. Мне уже приходилось подробно говорить о методах Брюсова (см. «Книга и революция» 1921 г., № 1, стр. 57—60) и я не буду повторять цитат, доказывающих фальсификацию текста. К вольной обработке текста присоединяется еще стремление дать максимальную внутреннюю полноту произведений. Для этого Брюсов пополняет законченный текст заимствованиями из черновиков, вставляя строки и целые строфы, понятно без всякого критического обследования, куда эти черновые фрагменты относятся. Любопытно, что даже над лицейскими стихами, изучению которых он сам в свое время столько способствовал, он проделывает ту же работу произвольной компиляции на основании данных, взятых из третьих рук, что и было с достаточной очевидностью вскрыто Гофманом в приложении ко второму изданию «Первой главы». Характерно, что сам Брюсов очень ценил свою работу и при каждом искалеченном им стихотворении указывал в примечании, что в таком виде это произведение печатается впервые.

Перед подобным обращением с текстами отступает на второй план все странное в примечаниях и во вступительной статье. Точно так же вряд ли при таких условиях следует регистрировать довольно многочисленные ошибки по библиографии источников, в конце концов естественные и извинительные.

Неудача Брюсова имела две причины: первая та, что редактор просто оказался неподготовленным к такой большой задаче и не справился с тем трудом, который было необходимо проделать; вторая причина — в методологическом подходе к проблеме издания. Полагая, что новое издание в какой-то мере должно превосходить старое, он довел до утрировки и тем самым до естественного абсурда недостатки старых изданий Ефремова и Морозова. Погоню за полнотой он довел до регистрации отдельных строк и до разрушения целостности окончательных редакций восполнением отброшенных черновых частей. Следовательно им совершенно игнорировались (как и его предшественниками) проблемы композиции и структуры отдельных произведений и их собрания. Принцип полноты поглотил и то и другое. С другой стороны, стремление дать весь черновой материал в удобочитаемой форме толкнул Брюсова на путь подработок и поправок подлинных стихов. Проблема научной критики текста осталась ему чужда. Положившись на собственные поэтические силы, он думал личным «вдохновением» заменить критический анализ материала. В результате мы видим картину полного крушения.

Попытка Брюсова была долгое время единственным опытом нового издания, сделанного на основе пересмотра текста. Ленинградская группа не довела работы над текстами до конца, когда по издательским соображениям потребовался выпуск однотомного издания Пушкина. В виду краткости срока пришлось остановиться на типе избранных сочинений, при чем первоначальный план предусматривал дальнейший выпуск двух дополнительных томов, которые должны были довести состав сочинений Пушкина до некоторой полноты как с точки зрения круга произведений, так и по охвату чернового материала (вариантов). Этому плану не суждено было осуществиться. Не осуществились и параллельно возникнувшие планы издания Пушкина вне Госиздата (например план шеститомного издания Пушкинского дома).

Задачи редакции изложены во вступительной статье и в специальном проспекте. Вот выдержка из этого проспекта (1925 г.): «В основу редакции настоящего издания было положено воспроизведение подлинного исторического облика пушкинского творчества. Во избежание субъкетивного произвола редакторы стремились воспроизвести то неосуществленное поэтом издание, планы которого сохранились в его бумагах. Задаваясь целью дать законченное представление о Пушкине-художнике, редакторы, согласно пушкинским планам, ограничились только его художественными произведениями, устранив исторические, критические, автобиографические и прочие работы, а также переписку. При выборе художественных произведений из издания устранено всё безусловно отвергнутое Пушкиным, как например значительная часть лицейских произведений, а также всё то, что определенно для печати не предназначалось. Введено в первую очередь всё, что было объединено Пушкиным в изданных им самим сборниках 1829—1835 гг., в той именно редакции, в какой произведения его в эти сборники включались. Лишь искаженное цензурою восстановлено по первоисточникам. Эти сборники дополнены — по возможности умеренно — произведениями, хотя бы и не опубликованными при жизни поэта, но по своему художественному значению стоящими наряду с напечатанными Пушкиным. Все эти произведения напечатаны в конце соответствующих отделов, дабы читатель легко мог отделить произведения, напечатанные самим Пушкиным, от того «посмертного» наследия, которое при нем не увидело света. Все произведения проверены по первоисточникам, каковыми являлись в первую очередь прижизненные издания, а затем автографы Пушкина и наиболее авторитетные из современных ему копий».

Издание было в общем встречено сочувственно, но в некоторых отношениях оно вызвало возражения. Поскольку состав издания определялся комбинацией пушкинских сборников с редакторскими дополнениями, то пределы этих дополнений диктовались двумя соображениями: во-первых, некоторым критическим тактом, во-вторых, объективным состоянием рукописных первоисточников (там, где приходилось извлекать текст из автографов). Так как редакция ограничивалась включением только таких произведений, которые доведены были до достаточной художественной завершенности, то тексты слишком черновые отвергались. В их числе оказались некоторые стихотворения весьма популярные, хотя и известные в редакторских компиляциях.

Их отсутствие вызвало естественные протесты. Впрочем начиная с третьего издания, круг стихотворений, включенных в издание, был расширен.

В настоящее время, когда текст издания насквозь перепроверен при подготовке последнего собрания сочинений Пушкина в шести томах, можно дать достаточно объективную оценку тексту однотомника. Так как установка в нем была на печатные редакции, то в тех случаях, когда текст был канонизирован самим Пушкиным в печати, обращение к автографам было иногда недостаточным, а иногда его и совсем не было (поэмы, кроме «Кавказского пленника», «Домика в Коломне», «Анджело» и «Графа Нулина»). Между тем обращение к автографам (если при этом соблюдается достаточный такт) дает возможность ввести поправки и найти случайные, механические или цензурные искажения печатного текста. Иногда же самое обращение к автографам было недостаточным. Например хотя отрывок поэмы «Не для бесед и ликований...» и был дважды сверен с автографом, но осталось незамеченным, что имя отца надо читать Гасуб, а не Галуб (что ныне установил С. Бонди). Недостаточно внимательно изучена цензурная рукопись «Сказки о царе Салтане», дающая возможность кое-где поправить печатный текст. Вообще специально для издания автографов собственно не производилось, а редакторы ограничивались считкой с автографом, а это всегда носит характер некоторой спешки и мешает полному овладению материалом.

Но с другой стороны, если требуется дальнейшее изучение первоисточников и должен продолжаться пересмотр как отдельных мест, так и композиции текста в целом, то необходимо отметить благотворные результаты редакторского метода, по которому все корректуры обрабатывались так же, как и подготовленный к печати оригинал. По первоисточникам считывался текст во всех стадиях печати. Это в значительной степени гарантировало подлинность текста и обеспечивало от опечаток. Впрочем совершенного отсутствия опечаток конечно не достигнуто, особенно в повторных изданиях, являющихся перепечатками первого (например очень досадная опечатка в стих. «Моя родословная» — «И крови спесь укоротил» вм. «угомонил», или в «Пире во время чумы»: «» вм. «я предлагаю»).

Первое издание вышло в 1924 г. Оно было повторено в 1925 г. Следующее издание вышло в несколько ином внешнем оформлении, так как было признано, что шрифт первого издания слишком мелок. Одновременно с тем изменено расположение отделов: стихотворения, по традиции занимавшие первое место, были, в согласии с планом Пушкина и с историко-литературным значением этого жанра в его творчестве, перенесены на второе место, после крупных стихотворных вещей. Введены некоторые новые стихотворения. В текст введены некоторые исправления, при чем приняты во внимание новые данные. На этом издании остановилась работа над текстом однотомника. Дальнейшие издания отличаются только тем, что в них вводится вступительная статья Пумпянского и рисунки Алексеева (так как издательство приняло как принцип однотомные собрания печатать с рисунками). Последнее издание было шестое⁴. Общий тираж всех шести изданий — 120 тысяч экземпляров.

Когда выходило шестое издание, шла уже подготовка к шеститомному изданию ГИХЛ. Оно начало выходить в двух вариантах: в приложении к «Красной ниве» и по особой подписке.

В противоположность двум первым изданиям, редактированным одним и двумя лицами, это издание носит коллективный характер.

Предполагалось, что издание будут делать те же лица, которые примут участие в большом издании академического типа (несостоявшемся). Поэтому подготовка к изданию велась в общем в довольно широком масштабе. Редакторы приступили к собиранию материалов, которые могли быть использованы только в большом издании. Этим обеспечивалась сквозная проверка всего текстового материала и переборка всех первоисточников текста.

Но если были некоторые преимущества в том, что редакторы малого издания были одновременно редакторами большого, то это же обстоятельство имело и свою обратную сторону. Малое издание рассматривали как черновое, как первый опыт, на основе которого будет сделана окончательная работа. Общий план издания был слабо проработан и редакторы недостаточно инструктированы. Единственно, что было установлено, это то, что никакого комментария не будет, и вся пояснительная часть относилась к последнему тому, который должен был иметь характер «Путеводителя по Пушкину». Так как число листов было очень плохо подсчитано и первые пять томов (особенно пятый) оказались по объему больше, чем под них отводилось, этот путеводитель уложился не в том, а в полутом (12-й выпуск), то-есть в него вошло не больше половины материала. Отсутствие комментария в примечаниях и неясность вопроса о вариантах затруднила использование в издании черновиков и ранних редакций. Каждый решал этот вопрос по-своему, так что с этой стороны издание лишено какого бы то ни было единства.

Стихотворные произведения занимают три первые тома и начало четвертого. В два первые вошла лирика (под редакцией М. А. Цявловского, при участии Т. Г. Зенгер, Г. О. Винокура, Б. В. Томашевского и Н. В. Измайлова) и сказки (ред. Ю. Н. Верховский). В третий том вошли поэмы и драматические произведения (ред. П. Е. Щеголев, Б. В. Томашевский, В. А. Мануйлов, С. М. Бонди, М. К. Азадовский, Ю. Г. Оксман; два последние в отделе планов). В четвертый том вошел «Евгений Онегин» (ред. Б. В. Томашевский).

но обладает также и одним недостатком; в нем, начиная с некоторой относительной исправности текста, дальнейшая правка текста бесполезна (при определенной квалификации работников), так как корректура, исправляя одни ошибки, вводит другие. Поэтому при среднем составе работников линотипная печать не дает удовлетворительных результатов в работах, требующих большой точности. Она хороша в газете, в массовой публицистической брошюре и т. п., но для передачи художественного текста, где каждое слово и каждая запятая имеют свое значение, набор этот не годится. Мало того: первый вариант печатался в газетной типографии, вообще не приспособленной к такого рода работам. Главная редакция как-то излишне спокойно отнеслась к этому факту, хотя и была предупреждена о готовящихся сюрпризах. В результате издание постигла полная катастрофа. Редакторы принуждены были писать письма в газеты, где в очень резких выражениях квалифицировали настоящее издание с технической стороны⁵. Действительно, по количеству опечаток и по их нелепости это одно из замечательных явлений печатного искусства.

Перейдем теперь к рассмотрению издания. Так как оно является пока последним критическим текстом Пушкина, то по отношению к нему требуется особая внимательность. К нему следует отнестись строже, чем к более ранним изданиям, так как ему предшествовала большая теоретическая работа по Пушкину. Издание это является опытом, за которым должно последовать дефинитивное издание, поэтому важен учет промахов и ошибок. Этим объясняется некоторая придирчивость дальнейшего изложения, которую не следует понимать как желание принизить относительную ценность издания. Я остановлюсь в дальнейшем на некоторых спорных вопросах принципиального характера.

Мелкие стихотворения занимают два первые тома. Редакция принадлежит М. А. Цявловскому при ближайшем участии Т. Г. Зенгер.

Как известно, Пушкин сам не предполагал начинать своего издания со стихотворений. Но по традиции, начиная с Анненкова, стихотворения неизменно выдвигаются на первое место. Уступая традиции, и главная редакция отвела под стихотворения первый том (который уже в процессе издания вырос в два тома).

общем принят хронологический. Разделение дано только по признаку законченности. За основным отделом стихотворений следует «Неоконченное и неотделанное», затем «Черновые наброски», «Коллективное» и «Dubia». Вообще нельзя возражать против рубрификации этого типа. Из всех зол надо выбирать наименьшее. Если решено давать стихотворения в общем хронологическом порядке, то желательно всё же основной отдел как-нибудь разгрузить. Но в данном случае не во всем можно согласиться с дополнительными рубриками. Возьмем первый раздел: «Неоконченное и неотделанное». Первое произведение, здесь напечатанное, — поэма «Монах». Она дошла до нас в чистовом автографе Пушкина, то-есть как произведение вполне отделанное. Нам известны три первые песни. Неизвестно, были написаны дальнейшие песни или нет. Но нельзя на этом основании относить произведение к неоконченным. Получается даже что-то вроде каламбура: если нет конца, то произведение неокончено. И во всяком случае выясняется, что одно дело произведение неотделанное (необработанное, не вышедшее из стадии чернового) и другое — не дописанное до конца. Ведь применяя механически прием перенесения в этот отдел произведений, не имеющих конца, и все отрывки, которые Пушкин спокойно печатал при жизни (например «Родословная моего героя», перевод из «Валенрода» и т. п.), должны были бы быть изъяты из общего отдела и перенесены сюда. Второе произведение: «Ты хочешь ли узнать, моя драгая». Мы вполне понимаем мотивы, по которым редактор изъял это произведение из корпуса стихотворений, но от этого оно не становится ни незаконченным, ни неотделанным. Неясно отнесение в разряд неоконченных и неотделанных таких произведений, как «Недавно я в часы свободы», «Гречанка верная», «Кто знает край», «В начале жизни школу помню я», «Крив был Гнедич поэт», двустишия типа «Авдотья Яковлевна», «С Гомером долго ты беседовал один», «Чем чаще празднует лицей», «И дале мы пошли» и т. д. Ясно, что многие из них отнесены к неотделанным по внешнему виду автографа. Некоторые дошли до нас в черновиках; но от этого они не могут считаться неотделанными, так как эти черновики доведены до предельной обработки. Рассуждая так, мы должны были бы перенести в разряд недоделанных многие стихотворения, имеющиеся в первом разделе, но действительно недоработанные Пушкиным, например «Паж», «Для берегов...» и пр. Например в основном тексте печатается «Я здесь, Инезилья». Романс этот, как известно, был доработан и докончен Пушкиным, и музыку к этим словам написал Глинка. Но М. Цявловский совершенно справедливо заподозрил, что слова, печатаемые с музыкой Глинки, — не подлинные, искаженные именно для пения, что так обычно в русской музыкальной литературе. И он напечатал романс по черновику, далеко не доработанному. Например третья строфа читается:

Ты спишь ли? Гитарой
Тотчас разбужу.
Проснется ли, старый,
Тотчас уложу.

«тотчас» — результат недоделки (запятая внутри третьего стиха — шутка линотипа: ее нет в автографе, нет и в первом варианте издания). У Пушкина второй стих первоначально читался «Тебя разбужу», затем в связи с переделкой первого стиха слово «Тебя» заменено словом «Тотчас», и по-видимому Пушкин просто не заметил, что это слово есть в четвертом стихе. В словах, приложенных к нотам, этого нет; там четвертый стих читается:

Мечем уложу.

Точно так же первый и последний куплеты в черновом автографе начинаются:

Я здесь, Инезилья,
Я здесь под окном...

«Я здесь» — недосмотр. У Глинки:

Я здесь, Инезилья,
Стою под окном...

Всё это свидетельствует о недоработанности черновика. Однако этот текст попал в основной отдел. Также неокончено стихотворение «Стамбул гяуры нынче славят», «Сват Иван» (где даже в одном стихе, вызывающем сильное сомнение в подлинности прочтения, стоит редакторский вопросительный знак), «Странник» (с восстановлением зачеркнутого; стихотворение во всяком случае не только неотделанное, но и неоконченное), наконец отрывочное четверостишие «Забыв и рощу и свободу». Всё это находится в главном отделе, среди вещей законченных.

Но есть еще одна странность — во втором варианте издания среди неоконченных стихотворений находятся все отрывки из писем. Ясно, что к ним мерка неоконченности и неотделанности неприложима. Очевидно отдел плохо назван. Редактор чувствовал необходимость создания какого-то второго отдела, куда должны быть перенесены вещи, мешающие цельности основного отдела, но, убоявшись «субъективности» (то-есть научно-критического всестороннего изучения лирики), он выдвинул механический, формальный признак и стал его прилагать как шаблон к разным вещам. Иногда приходилось по-видимому «кривить душой», то-есть там, где непосредственно ощущалась неправильность формального решения вопроса, шаблон насильственно натягивался или же наоборот: в пользу некоторых стихотворений искусственно решалась неприменимость этого шаблона Ибо в основном второй отдел создан не по заявленным редактором мотивам.

«Dubia» (кстати этот латинский термин, примененный к изданиям Пушкина впервые Брюсовым, производит какое-то педантическое впечатление). В этом отделе мы находим общеизвестные произведения Пушкина, о принадлежности которых Пушкину если и подымался вопрос, то ныне он бесповоротно решен в пользу их подлинности. Таковы «Христос воскрес, питомец Феба», «Noël», «К Чаадаеву». Оказывается, в этом отделе смешано два рода произведений: 1) такие, самая принадлежность которых Пушкину не доказана, и 2) такие, текст которых вызывает сомнения. Но объединение этих двух совершенно разнородных классов тоже звучит каламбуром. Учитывая это, Цявловский во втором варианте издания решил отметить звездочкой те, которые сомнительны по принадлежности. Но в таком случае, что такое второй отдел (сомнительные по тексту)? Неужели для редактора текст стихотворений, включенных в первую часть, совершенно несомненен? Мне кажется, и здесь решение вопроса было механистично и непоследовательно, с уступками слишком прочной традиции. В самом деле, сюда включены произведения, известные по поздним публикациям. Но таких стихотворений масса в первом отделе: «В Сибирь» находится в таком же положении, как и «К Чаадаеву», также известны по поздним публикациям подписи к картинкам к «Евгению Онегину», таковы же стихи «Гонимый рока самовластьем» и многие другие. Нехорошо также, что выделение этого отдела в качестве самостоятельного и равноправного с другими слишком резко нарушает основное правило всякой классификации — единство основания деления. А ведь бывают неотделанные стихи сомнительного текста («Ты просвещением...», известное по более чем сомнительной транскрипции Шляпкина, который ни разу не мог дать правильной передачи подлинника); бывают и коллективные стихи, сомнительные по точности, какова например эпиграмма «Князь Шаликов...» Однако стихи эти значатся не под «Dubia», a в соответствующих отделах. Нам представляется, что выделение в особый отдел сомнительных по тексту излишне: они должны быть даны в конце соответствующих отделов. Странное впечатление производит и сильная текучесть этого отдела. Правда, она свидетельствует о непрерывающейся работе редактора. Но ведь второй вариант издания отделен от первого несколькими месяцами. Если за это время в структуре отдела происходят коренные изменения, то это свидетельствует скорее о зыбкости принципа. Сличая первое издание со вторым, мы видим, что 19 стихотворений передвинулись из несомненных в сомнительные, два из сомнительных в несомненные (при чем в обоих случаях источник остался тот же), два исключены как Пушкину непринадлежащие.

Можно высказать сомнение и в некоторых определениях этого отдела. Так безграмотные вирши «Эгерштрому» выделены в отдел «Dubia» лишь как сомнительные по тексту и безусловно пушкинские. Между тем правописание имени Эгерштром; а не традиционное Эгельстром⁶ показывает, что редактор знаком с работой Б. Л. Модзалевского об Эгерштроме (в сборнике в честь Срезневского). Из этой статьи явствует, что Эгерштром с Пушкиным никогда не встречался, что произведения Эгерштрома были курьезны не по безграмотности, а по совершенному неведению русского языка и элементарнейших литературных правил.

Пушкин, как известно, никогда не писал в качестве пародий просто неграмотных и бездарных стихов. Его пародии достаточно типичны (ода Хвостову и Нравоучительные четверостишия) и в выборе их объекта тоже наблюдается некоторая разборчивость. Источник этих стихов, выплывших в 1857 г., чрезвычайно мутный. Для меня представляется совершенно несомненной вздорность приписывания их Пушкину. Того же порядка и некоторые другие дубии, тоже печатаемые без предохранительной звездочки.

Зыбким кажется мне и отдел «Черновые наброски». У редактора определенно заметна установка на полноту, но на полноту числовую, на максимальное количество отдельных вещей, замыслов, opus’ов. Но, как я говорил, смысл этого слова очень туманен. Отдельность, автономность произведения есть результат уже продвинувшегося творческого процесса. В отрывочных строках этого единства замысла часто нет. Черновое творчество в некоторых отношениях непрерывно. И вот приходится насильственно выдумывать единство замысла там, где оно не сводимо к другому замыслу. Поэтому получается иногда, что строка из «Бориса Годунова» идет за opus. Иногда таким opus’ом является отрывок, который самим редактором квалифицируется как совершенно незначительный и на этом основании исключается из второго издания⁷’ов: если есть хоть малейшее подозрение, что отрывочные строки связаны с каким-нибудь помещенным в собрании стихотворением, они безжалостно отбрасываются, даже если редактор не знает, к какому именно стихотворению эти строки относятся. Например в указателе читаем: «Изгнанье — славно, спору нет» — не введено как относящееся или к стих. Я. Н. Толстому («Горишь ли ты, лампада наша») или к стих. Баратынскому из Бессарабии («Сия пустынная страна»)» (т. 2, стр. 385). Точно так же в том же указателе сказано: «Ужель умолк волшебный глас» [Е. С. Семеновой] — не введено как относящееся к стих. Катенину («Кто мне пришлет ее портрет»)» (стр. 428), между тем как теперь С. Бонди неоспоримо доказал, что это фрагмент большого стихотворения о Семеновой, отлично им прочтенного («Новые страницы Пушкина», стр. 37). Таким образом в отрывочные строки выделяется не то, что представляет интерес в пушкинском рукописном наследии, а то, что увеличивает статистику opus’ов. Есть еще другая черта этого отдела: отрывки эти абсолютно непонятны без комментария; поэтому данное собрание напоминает скорее каталог, чем собрание стихотворений. Здесь не требуется огромный комментарий-исследование. Часто достаточно двух строк. Например если к стих. «Нет ветра — синяя волна» сказать, что это перевод и указать, откуда, то отрывок сразу оживает. Если отрывок совершенно бессодержателен, то он иногда может получить свой смысл от указания, где он найден, в каком соседстве, среди каких тем или около каких стихов. В еще большей степени последнее относится к одному классу opus’ов, нашедшему себе место в дубиях. Это стихи типа «Саранча летела...», «Я влюблен, я очарован», «Послушай, дедушка», «Блажен муж иже», «За ужином объелся я» и др. Всё это — пушкинские bons-mots и как таковые они являются фрагментами анекдотов Вне анекдота они перестают существовать. Что такое «Саранча» без командировки и служебного рапорта? Или «Блажен муж» — без лицейского правила о размещении за обедом? Всё это мертвый набор слов. Должно вообще протестовать против введения этих анекдотов в собрание стихотворений Пушкина (в самом деле, в каком смысле это стихотворения? и как вообще редактор стихотворений представляет себе этот жанр поэзии?) и во всяком случае совершенно немыслимо изъятие bon-mot из осмысляющего контекста.

Чтобы кончить с вопросом об общих принципах композиции, отмечу еще одну очень мелкую, но характерную особенность, накладывающую свою печать на всё собрание. Все стихотворения насквозь пронумерованы. Нумерация вообще вещь удобная, так как она облегчает ссылки. Но ссылок никаких нигде на эти номера нет. Следовательно эти цифры даны как самоценность, как «учет».

Прежде чем перейти к тексту, остановлюсь еще на порядке распределения стихотворений. К сожалению редактор, верный традиции Ефремова, решил изгнать отдел «неизвестных годов». Все стихотворения получили свое положение в общей хронологической линии. Правда, большой процент датируется «предположительно», но степень этой предположительности ничем не уточнена. По-видимому здесь смешаны случаи неуверенной датировки со случаями неизвестной датировки, когда возможные хронологические пределы очень широки, иной раз на несколько лет; в таком случае стихотворение относилось (без особой оговорки) к последнему из возможных годов. В результате получается неверное восприятие стихотворения на ненадлежащем фоне. Но особенно странно поступил редактор с лицейскими стихами. В предисловии говорится: «Стихотворения, имеющие более одной редакции, даются нами в последней редакции. Исключение составляют лицейские стихотворения поэта, которые печатаются в лицейской редакции, т. е. или в печатавшейся Пушкиным-лицеистом или известной по рукописям лицейского времени. Стихотворения этого периода, подвергшиеся сильным изменениям, даются нами вторично под годом последней редакции» (т. I, стр. 70). Здесь много неясного: что такое лицейское стихотворение, что такое лицейская редакция (если этих лицейских редакций несколько). Неясно, почему для лицейских стихов делается исключение и не приложимы ли к стихам не лицейского периода те же самые основания, по которым это исключение сделано. Но совершенно неожиданным является печатание вторых редакций под годом их переработки. Ведь почему-то все другие стихотворения находятся на своих местах и ни одно из них не попало под год своей переработки. Нет ничего более неожиданного, как, раскрыв стихотворения под 1828 г., прочесть «К Каверину. 1817» с обязательным примечанием: «Стихотворение датируется 1828 г. предположительно». Чего еще предположительное, если Пушкин датировал его 1817 годом!

Но если в корне нельзя согласиться с принципом распределения материала и с композицией собрания, то необходимо отметить большие заслуги редактора в области проверки текста. Это одно из немногих изданий, не повторяющих предыдущих. Обращение к первоисточникам освежило текст на всем протяжении издания. Редактор не ограничился уже достигнутыми в изучении Пушкина текстологическими результатами, но, учтя их, постарался продвинуть изучение дальше, и в этом отношении результаты заметны. Издание это, во-первых, значительно расширило круг опубликованных произведений Пушкина, так как собрания, бывшие под запретом, предоставлены были в распоряжение издания. Кое-что было найдено незадолго до начала издания. Расширили состав собрания и собственные изыскания редактора. Обновился и самый текст стихотворений.

Правда, это не значит, что со всеми принципами издания можно согласиться и что в нем нет отдельных промахов; но ошибки его легко исправимы. Поэтому лишь укажу некоторые примеры, касающиеся произведений, которые изданы не совсем так, как этого можно было бы ожидать.

однако полной уверенности и здесь не чувствуется. Отмечу одну частность: почему-то редакторы пренебрегают печатными журнальными редакциями и в частности отбрасывают совершенно журнальный текст стихотворений, увидевших свет после 9 июня 1817 г., т. е. после выхода Пушкина из лицея. Между тем, как явствует из прекрасного труда М. Цявловского «Пушкин в печати», начиная с конца 1815 г. Пушкин прекратил до дня окончания лицея участие в журналах. По-видимому это было сделано не по собственной его инициативе. Поэтому естественно, что стихи 1816 и 1817 гг. стали появляться в печати после выхода Пушкина из лицея. Так в июльском номере «Северного Наблюдателя» уже имеются его стихи, относящиеся к лицейскому периоду. Редактор, вообще принимающий последнюю лицейскую редакцию, отвергает текст журнала на том основании, что есть риск, что за эти три недели, которые отделяют лицейский выпуск от цензурного разрешения книжки «Северного Наблюдателя», Пушкин успел в лицейский текст внести нелицейские поправки. Подобный фетишизм лицейского мундира возможно было встретить среди членов Пушкинского лицейского общества, слишком преданных своему лицею, но в критическом издании это неуместно.

Конечно многие недоразумения и недоуменные вопросы отпали бы, если бы редактор получил возможность мотивировать выбор своего текста, но издание было задумано как «малое», облегченное, вопросы комментария были отнесены в «Путеводитель», объем которого оказался настолько мал, что лирика получила только биографический комментарий. Конечно для массового издания, каким должно было быть Издание «Красной нивы» и ГИХЛ (второе издание даже без «Путеводителя»), текстология является лишним грузом. Но фактически вышло так, что это издание осталось на несколько лет единственным.

Не всегда можно согласиться и с чтением автографов Пушкина. Возьмем для примера стихотворение «Французских рифмачей суровый судия». Сравним последний текст до издания (в сборнике «Стихотворения 1825—1836 гг.». ГИЗ, 1928) со вторым изданием под редакцией М. А. Цявловского. Вот каковы расхождения:

В настоящее время стихотворение это изучено почти до предела. В связи с предпринятым факсимильным изданием тетради 2374, в котором оно находится, над ним проделана работа по точной транскрипции и по сводке. И вот, сличая результаты последней работы с изданием 1931 г., можно утверждать, что не все новые чтения удачны. Оставим стихи 5 и 22: это дань линотипу и в первом варианте издания этих опечаток нет.

—18 по-видимому пропущены потому, что они зачеркнуты в подлиннике. Но ведь перед нами — черновое стихотворение, целиком отвергнутое Пушкиным.

Зачеркивание целых четверостиший, имеющих тесную связь с предыдущим и последующим, не есть исключение этих стихов, а лишь знак, что они подлежат переработке. В том же стихотворении другое четверостишие, зачеркнутое Пушкиным, редактор оставляет, ограничиваясь тем, что заключает его в прямые скобки (потому что там его исключение ведет к грамматической невязке).

Стих 27 в окончательном чтении таков:

Не лучше ль стало б вам с надеждою смиренной.

Очевидно издание 1928 г. было ближе к истине.

Наконец стих 32 дан в издании 1928 г. в связном чтении, предшествовавшем последним поправкам. В издании 1931 г. сделана попытка дать чтение после всех поправок Пушкина. Но как раз в этом стихе Пушкин не довел до конца своих поправок и не дал последнего законченного чтения. В сводке в издании тетради 2374 этот стих дан в следующей форме, тоже вызывающей большие сомнения, как о том свидетельствуют условные конъектурные скобки, указывающие на догадку редактора:

Иль пошлые [кропать] вельможе мадригалы.

Я остановился на этом примере случайно, только потому, что у меня под рукой был проверочный материал, но мне кажется, что он в какой-то степени может характеризовать текстовую работу. Мы видим, что проделана большая работа, но она не является завершающей. Еще много работы впереди⁸.

В конце обоих томов имеются варианты. Однако число этих вариантов поразительно мало. По-видимому и состав их случаен. Я ограничусь одним примером. Стихотворение «Люблю ваш сумрак неизвестный» известно в рукописи в редакции, весьма отличной от печатной. Разница настолько велика, что посмертное издание приняло рукописную редакцию за особое самостоятельное стихотворение и печатало ее отдельно. В виде двух самостоятельных стихотворений фигурируют эти две редакции и у Анненкова, поместившего их рядом. Рукописная редакция начинается с двадцати стихов, отброшенных в печати. Стихи эти очень значительны, и мотивы, по которым они отброшены, не ясны. В стихах этих Пушкин выражает сомнение в существовании загробного мира, что в 1826 г., когда это стихотворение было напечатано, не являлось темой, допускавшей большую свободу суждений. Стихи эти довольно известны и часто цитируются:

Приют отчаянья слепого,
Ничтожество! пустой призрак!
Не жажду твоего покрова!

Однако в настоящем издании, где ревниво сохранены такие однострочные opus’ы как «Мадам Ризнич с римским носом» (в отделе «Dubia»), этот вариант не приведен и сему есть мотивировка: в указателе спокойно сказано: «Ты сердцу непонятный мрак» — другая редакция стих. «Люблю ваш сумрак неизвестный» (т. II, стр. 427). И в самом деле, эти двадцать строк не дают нового opus’a, стихи не лицейские, чтоб давать две редакции, а поэтому под годом написания этого стихотворения мы находим только переделку 1825 г., предназначенную для печати.

под которыми они фигурируют в издании, но и под теми, под которыми они были известны при жизни Пушкина и под которыми их печатали в последних собраниях стихотворений Пушкина. Это большое удобство, так как позволяет разыскать в данном издании стихотворение, известное под неверным названием. Однако не всё в указателе хорошо. Алфавитный порядок в нем установлен по правилам библиотечного каталога, то-есть по первому слову, а не по комплексу всех букв названия, как это обычно принято. Но ведь библиотечные каталоги рассчитаны на алфавит авторов, среди которых редкие анонимные книги, устанавливаемые по названию. Там естественно, что положение в алфавите определяется одним словом. Не то в оглавлении стихов, где большинство названий имеет характер фраз, а не слов (начальные стихи). Для них этот библиотечный принцип неприменим, или вернее неудобен и благоразумно не применялся. Но в конце концов не так трудно овладеть и этой неудобной системой. Хуже другое: страницы указываются только в том месте, где стихотворение фигурирует под тем названием, под которым оно напечатано в настоящем собрании. Здесь даются сведения о времени написания и об источнике текста. Во всех других местах дается только ссылка, против которой на месте страниц оставлено пустое место. В результате читателю приходится проделывать розыски в следующем роде. Он ищет стихотворение на Пущина. В соответствующем месте он читает: См. «Вот, здесь лежит больной студент». Но на букву В в соответствующем месте мы находим: «Вот здесь лежит больной студент». См. «Надпись на стене больницы». И только на букву H мы находим желанное указание «I 238». Таким же образом «Я видел, как она при мне» отсылает вас к «Она цвела передо мною», а здесь мы находим новую ссылку к «Свободы друг уединенный». Не слишком большое удобство представляют и ссылки другого типа: «Ох, тошно» отсылает вас к «Ах, тошно». Под последним названием вы читаете «не введено, как не принадлежащее Пушкину»⁹. Страницы без всякого ущерба и без лишних расходов на бумагу можно было бы сообщать при каждом названии стихотворения. Неудобство ссылок характеризуют цифры: в указателе около 2300 названий; только в 880 случаях указаны страницы.

Работа редактора не прекращалась после выхода в свет первого варианта издания, как это видно и из предыдущего. Изменилось общее число произведений (на два меньше), переменились некоторые датировки, перегруппированы отделы. Некоторые вещи даны по новым источникам, например «Напрасно я бегу...» во втором дано по автографу, в то время как в первом варианте издания — по Анненкову: «Вова» — по копии Матюшкина, а в первом — по тетради Никитенко¹⁰. Всё это доказывает, что работа редактора не остановилась. Следует только пожелать некоторого расширения филологической базы.

Любопытно, что за время, прошедшее после выхода в свет первого варианта издания, не прекратились находки новых стихотворений Пушкина. Таким образом по своему составу издание уже успело устареть. Его надо пополнить публикациями из книги С. Бонда (о которой говорилось уже в настоящем обзоре) и из посмертного сборника статьей П. Е. Щеголева (введены как приложение в том V изд. ГИХЛ).

текст однотомника, даже там, где этот текст явно неисправен, например в «Сказке о попе» и в «Сказке о царе Салтане». В первой сказке традиционные стихи:

Черти встали в кружок,
Делать нечего — собрали полный оброк
Да на Балду взвалили мешок

являются произвольной редакторской компановкой. Пушкин строго выдержал на протяжении сказки парные рифмы, и в этом месте у него сложная и не совсем ясная черновая переработка, над которой следовало бы задуматься. По-видимому в автографе оставлены незачеркнутыми элементы двух последовательных редакций:

Да на Балду взвалили мешок.
II Делать нечего, черти стали в кружок
Да собрали полный оброк.

Неясно также, является ли в предпоследнем стихе чтение однотомника «приговорил» счастливой заменой традиционного «приговаривал». У Пушкина «приговарил» (через «а» в предпоследнем слоге), что вероятно свидетельствует об описке (пропуск слога «ва»), а не о грамматической ошибке. И наконец совсем можно было бы не повторять опечатки однотомника в стихе 1-м на стр. 323 «Вот из моря старый Бес» (следует вылез).

Источником «Сказки о царе Салтане» указана цензурная рукопись (писарская с пушкинскими поправками) 1832 г., но по-видимому и здесь ее заменило однотомное издание Гиза, которому оказано лестное для меня, но излишнее доверие. Дело в том, что текст однотомного издания, как там и указано, печатался по печатной третьей части Стихотворений Пушкина без сверки с рукописным оригиналом этой третьей части. Таким образом текст однотомника не мог учесть всех особенностей этой рукописи. А между тем эта рукопись обладает особенностями, хотя и мелкими, но в некоторых отношениях любопытными. Как я сказал, рукопись эта писарская, но на ней есть поправки Пушкина. Пятый стих сказки был написан так же, как он и напечатан:

То сама на весь бы мир

То на весь крещеный мир.

Чужой рукой пушкинские исправления зачеркнуты и восстановлено первоначальное чтение. Пушкиным наново отменено это восстановление, зачеркнут весь стих и снова написано «То на весь крещеный мир» (одновременно в следующий стих вставлена частица «б»). После этого чужой рукой вторично отменено слово «крещеный» и стих переделан на прежний лад. Итак здесь картина какого-то текстового поединка. Кто-то решительно мешает Пушкину употребить слово «крещеный». Пушкин упорно его отстаивает: «кто-то» побеждает. Ясно, почему была эта борьба и почему победил не Пушкин, а «кто-то» другой. Употребление слова «крещеный» в шуливой сказке, особенно в сочетании с пиром, было кощунством, которое допускалось еще меньше, чем насмешки над царями. Рукопись дает возможность ныне отменить победу этого «неизвестного» и восстановить пушкинскую редакцию двух стихов:

То на весь крещеный мир
Приготовила б я пир.

В море остров был крутой,

Чужой рукой в слове привальный «а» исправлено на «о». Очевидно читавший не понял этого слова; а оно существует, зарегистрировано словарями и значит «такой, к которому можно привалить (причалить)». То, что поправка эта исходит не от Пушкина, доказывает хотя бы то, что тою же рукой слово «Окиян» исправлено на «океан». Так и попало в печать и вызвало оговорку об опечатке. Пушкин не перенес изменения сказочного стиля, но по-видимому не заметил замены одной буквы внутри слова «привальный».

В вариантах к сказкам приведен вариант к сказке о рыбаке и рыбке: эпизод с «римской папой», приведенный также С. Бонди в его книге, а до того опубликованный по его же транскрипции с заметкой Щеголева в «Красной ниве» (1930 г., № 10). Этот пропущенный Пушкиным вариант окончательно устанавливает происхождение сказки Пушкина от померанской сказки, находящейся в сборнике Гриммов.

Третий том издания содержит поэмы. Они приготовлены были разными редакторами и поэтому в них нет редакционного единства. Почти в каждой поэме имеются свои особенности.

«Руслан и Людмила» редактирована П. Е. Щеголевым. В работе над этой поэмой он натолкнулся на то, что смущало вероятно каждого редактора этой поэмы. По общему принципу Щеголев остановился на последней редакции. Эта последняя редакция (1835 г.) совпадает с редакцией 1828 г., т. е. с редакцией второго издания «Руслана», сильно отличающегося от первого. Если сличить эти два издания, то обнаруживается, что поправки 1828 г. имеют целью в первую очередь смягчить «вольтерьянский» дух поэмы. Выбрасываются места наиболее смелые, нескромные, скептические. С поэмы снимается налет дерзкого мальчишества. Наряду с этим в очень немногих местах сделаны стилистические поправки: заменены эпитеты, поправлено склонение слова «карла» и т. п. Таким образом по существу «Руслан и Людмила» 1828 г. есть какой-то компромисс, легко объяснимый биографическими условиями этого года, когда Пушкин, преследуемый за старые «грехи», чтобы получить право на спокойное существование, принужден был отрекаться от увлечений юности. Таким образом с литературной стороны цельностью обладает только первая редакция. И напечатав в первом варианте издания вторую редакцию, во втором издании Щеголев решил дать первую редакцию. Но здесь возникают мелкие стилистические трудности. Вслед за изданием 1820 г. в «Сыне Отечества» № XXXVIII появились прибавления к поэме, впоследствии введенные в повторные издания. Ясно, что они должны быть введены в текст. Труднее решается вопрос о стилистических поправках издания 1828 г. Но третий том во втором издании вышел с черной рамкой вокруг имени редактора. То, что появилось в этом томе, — только сырой материал, которого не успел обработать редактор. Это механическая сверка двух изданий с подстрочными примечаниями. Работа не соответствует даже предупредительному примечанию, в котором указан в качестве источника «Сын Отечества».

— ошибки (стр. 64, ст. 2 снизу). Работа осталась незавершенной.

Кроме того Щеголевым проредактированы «Кавказский пленник», «Братья-разбойники», «Бахчисарайский фонтан», «Полтава» и «Медный всадник». Поэмы эти не представляют больших затруднений, так как их текст вполне точно установлен в печати. Исключение составляют «Кавказский пленник», много потерпевший от цензуры, и «Медный всадник», при Пушкине не появлявшийся в печати.

В приемах редактирования этих двух поэм с П. Е. Щеголевым нельзя согласиться. Вообще чувствуется какая-то усталость редактора и даже небрежность. Так в примечании к «Кавказскому пленнику» сказано: «Текст посвящения, искаженного цензурой в изданиях при жизни Пушкина, восстановлен по автографу Пушкинского дома Академии Наук СССР (так называемая чегодаевская рукопись)». Почему именно выбрана черновая (вернее промежуточная) рукопись, а не чистовая, находящаяся в Ленинградской Публичной Библиотеке? Неужели только потому, что эта рукопись издана факсимильным способом и ею можно заниматься, не выходя из кабинета? Или потому, что Якушкин напутал и дал неверный текст этого посвящения будто бы по рукописи Публичной Библиотеки, а в самом деле в безнадежной компиляции, усугубленной тем, что в своем сравнительном описании трех автографов он пользовался совершенно неверным описанием Чегодаевской рукописи, сделанным Боцяновским (см. Академическое издание, т. II). Но при ближайшем рассмотрении обнаруживается, что в издании ГИХЛ из Чегодаевской рукописи взят один только стих:

Забуду ли, мой друг, кавказские вершины,

(Так как в соседних стихах Кавказ назван совершенно точно, то это изменение никак нельзя назвать цензурным приспособлением.)

Два другие стиха, отличающие чегодаевскую редакцию, даны по однотомнику, т. е. по рукописи Публичной Библиотеки, которую редактор по-видимому не изучал:

в то время как в Чегодаевской рукописи:

И другой стих:

В Чегодаевской рукописи:

Я жертва клеветы, Зоилов и Невежд.

«Кавказскому пленнику» и к «Цыганам». К первому дано, неизвестно для чего, искаженное цензурой посвящение. Ко второй поэме не дано ничего, в то время как в рукописи имеется большое, стихов в 40, обращение Алеко к сыну, знаменующее высшую степень влияния на Пушкина идей Руссо. Известна также интимно-автобиографическая приписка Пушкина в 8 стихов на экземпляре поэмы, подаренном Вяземскому.

«Медного всадника». Щеголев повторил свою работу 1923 г. Об ней будет речь дальше. Надо сказать, что редакция эта была дана Щеголевым без большой убежденности в ее правильности.

Некоторые небрежности заметны и в других поэмах. Так в своей работе Винокур указал на ошибки предыдущих изданий, отбрасывающих эпиграфы у «Бахчисарайского фонтана» и у «Полтавы». В настоящем издании эпиграф у первой поэмы напечатан, а у второй остался невосстановленным, хотя отпали они в старых изданиях по совершенно одинаковым причинам.

«Граф Нулин» дан в редакции В. А. Мануйлова. Это первый труд на поприще текстологии молодого редактора, который был ближайшим помощником П. Е. Щеголева по изданию. Текст поэмы дан обычный. Редактор отверг нашу поправку к стиху 67 («под дождем», а не «под окном»), и мне кажется напрасно. В приложении даны кое-какие варианты из Онегинской рукописи (первая редакция), которые воспроизведены к сожалению не по оригиналу, а по работе Гофмана (в «Неизданном Пушкине»). У Гофмана есть опечатки, перешедшие и в издание ГИХЛ (напр. «Пока не повернула крана»; следует «отвернула». Этой опечатки нет в транскрипции Морозова в IV томе Академического издания; она отмечена была мною в отзыве о «Неизданном Пушкине» в брошюре «Пушкин», 1925, стр. 128).

Неоконченная поэма о Тазите (бывший «Галуб») редактирована С. Бонди, который в данном случае проявил высокие качества текстолога. Важно конечно не то, что он прочел наконец «Гасуб», а не «Галуб», как читалось около ста лет; более важно то, что весь текст проработан насквозь, черновики изучены с учетом концепции произведения и таким образом полностью установлена картина создания Пушкиным этого эпического отрывка. Работа Бонди мотивирована им в его книге.

«Гавриилиада», «Домик в Коломне» и «Анджело» приготовлены к печати мною. Текст их не является новым сравнительно с прежними изданиями под моей редакцией. Впрочем внесены некоторые поправки и дополнения по новым материалам. Отмечу один недосмотр: в примечании к «Анджело» приведен перевод Пушкина из шекспировой «Mesure for mesure» по копии, в то время как до нас дошел подлинник Пушкина (в собрании ИРЛИ), правда, до сих пор не изученный¹¹.

Драматические произведения редактированы П. Е. Щеголевым за исключением «Бориса Годунова» (Б. Томашевский) и «Русалки» (С. Бонди). Из этих произведений новый текст дает только «Русалка». Впрочем и здесь текст произведения был уже настолько изучен, что дополнения и поправки оказались возможны только в мелочах. Нельзя согласиться с методом редактирования «Каменного гостя». Здесь мы вернулись к старинным приемам «подчистки» пушкинского текста. Правда, отступлений от автографа очень мало, но важен принцип. Приведу самый яркий пример. Последняя реплика Лепорелло в первой сцене в автографе не сопровождается никакой ремаркой. Редактор от себя вставляет «про себя». Получается неожиданное и ненужное a parte. Между тем дело объясняется просто. Редактора смутило, что Лепорелло говорит дерзости в присутствии Дон Гуана. В действительности же Дон Гуана на сцене больше нет. В этом месте окончательный текст заменяет собой зачеркнутый первоначальный вариант, где ясно сказано после слов Дон Гуана: «уходит». Пушкин зачеркнул по ошибке ремарку вместе с репликой и забыл ее восстановить. Если бы это сделать — не было бы места ненужным догадкам.

С другой стороны, излишним педантизмом мне кажется восстановление описки Пушкина, неправильно списавшего итальянский эпиграф: Comandatore как в либретто оперы Моцарта. И уж сохранив ошибку Пушкина, надо было бы соответственно и переводить «комендант» или «пристав», а не «командор». В таком издании правильнее метод орфографической правки иностранных текстов, как и сделано по отношению к итальянским фразам в «Египетских ночах».

Некоторые особенности текста являются по-видимому опечатками, например: «Я долго был искусный (вм. усердный) ученик» (стр. 490).

В четвертый том издания входит «Евгений Онегин» под моей редакцией. Текст романа дан по изданию 1833 г. с некоторым раскрепощением цензурных изменений и типографских опечаток. Приложение содержит пропущенные строфы и построено по тому же принципу, как и приложение М. Гофмана к изданию романа 1919 г. В общем это приложение и основано на работе Гофмана, но все тексты наново проверены и дополнены новыми материалами. Такая проверка по автографам позволила внести исправления почти в каждую строфу. Но понятно, что такая работа над романом далеко недостаточна. Пора сделать новый и полный пересмотр всех первоисточников, изученных пока еще совершенно недостаточно.

— единственное издание полного типа за эти годы.

Сделаю в заключение одно замечание общего характера. Учитывая «популярный» тип издания, главная редакция сильно снизила нормы точности в передаче особенностей языка и пунктуации. Правда, наши редакторы вообще склонны в этом к излишнему педантизму. Какая-нибудь большая буква в слове злодейство кажется им священной и неприкосновенной. Орфография (включая сюда и пунктуацию) не есть нечто индивидуальное. Как все элементы языка, орфография в силу коммуникативных свойств речи есть общеобязательная норма. Пушкин ей легко подчинялся и не стремился появляться в печати с своими личными навыками письма, если почему-либо они не были общепринятыми. Понятно, что в современных условиях «новая» орфография является таким же средством передачи речи, каким была старая при Пушкине. Поэтому незачем удерживать старые написания там, где язык сам не изменился. Нивелировка орфографии даже обязательна. Но следует отличать орфографию от особенностей языка, пунктуацию от интонации. К сожалению издание ГИХЛ идет вообще дальше допустимого. Пушкина постоянно лишают его речевых особенностей и омолаживают не только начертания, но и самый язык. Особенно неприятно это в пунктуации, когда редакторы отменяют знаки, йотирующие интонационный строй, заменяя их безразличными знаками, основанными на школьно-синтаксическом разборе.

разыскание нужного произведения.

Все мои предшествующие замечания не имеют целью принизить значения издания ГИХЛ. Это большое предприятие, счастливо доведенное до конца. Оно впервые за всю историю изданий сочинений Пушкина дает текст проверенный и заново пересмотренный. Оно — самое полное и самое исправное из всех изданий.

Но при всем том оно недостаточно. Полное отсутствие комментария при большой нагруженности черновыми текстами делает его немым. Путеводитель, приложенный к первому варианту, недостаточен. Например в части мелких стихотворений вещи в целом остались не комментированными. А второй вариант, как сообщает вкладка, подписанная ГИХЛ, «по редакционным соображениям» (надо понимать — по издательским), издан «не в шести томах, как предполагалось, а в пяти», то-есть без всякого ориентирующего в текстах аппарата. Смысл многого, находящегося в издании, скрыт от читателя. Отсутствует такого рода аппарат и в выпускаемом ныне ГИХЛ втором издании; печатается оно без участия редакторов первого издания, которые поэтому не могут нести ответственности за вносимые издательством исправления. В итоге в настоящее время необходимость в полном собрании сочинений Пушкина остается такой же острой.

³ «Пушкин в «Народной библиотеке». — «Книга и революция» 1923, № 1(25), стр. 11.

⁴ В 1933 г. вышло новое издание однотомника с нового набора. Здесь к фамилиям редакторов текста присоединена фамилия ответственного редактора В. Буша. Я принужден дезавуировать это издание. Оно произведено без редакторской корректуры и выпущено с нового набора без согласия редакторов, несмотря на мои указания, что в таком виде однотомник не должен дальше перепечатываться. Небрежность, с которой выпущено издание, явствует уже из титульного листа, на котором оно названо пятым. Текст искажен грубыми опечатками и вмешательством некомпетентных корректоров. Издание печаталось линотипом в газетной типографии. Надо надеяться, что это последний случай халтуры при издании Пушкина.

⁵ См. «Литературную газету» от 9 апреля 1931 г., № 7 (117), письмо в редакцию М. А. Цявловского и Г. И. Чулкова, напечатанное под заголовком «Головотяпство и линотипы». Письмо вызвало совершенно резонное замечание редакции, что виноваты не линотипы, а люди, что издательство должно руководиться учетом всех условий технического оформления книги, в том числе и навыков и степени подготовки персонала типографии.

⁶ Кстати надо заметить, что редактор, по нашему мнению, совершает абсолютно недопустимые исправления правописания имен в тексте Пушкина, смешивая задачи критики текста с задачами комментария. Пушкин мог и по искреннему заблуждению, и по каким-нибудь специальным соображениям изменять имя. Некоторые из этих исправлений раздражают своей наивной ненужностью; например, почему имя Баратынского исправлено на Боратынского? Ведь через «а» его писал не только Пушкин, но и сам Баратынский и, мне кажется, не без умысла (ср. Мусоргский вместо Мусорский, Лермонтов вм. Лермантов, Белинский вм. Белынский и т. п.). Если исследователи нашли паспорт Баратынского и там его имя написано через «о», то это факт конечно радостный, но всякая радость должна выражаться в надлежащих формах. То же можно сказать о правописании «Огарева» вм. «Агарева» и др.

⁷ «Кто хочет, пой». Почему-то отрывок «Когда б ты родилась» не разделил его участи. Но таких отрывков у Пушкина сколько угодно. По поводу одного из них «И я бы мог как шут» целое исследование написал Венгеров. В тетради 2371 на л. 22₁ читаем «И в самом деле». Если регистрировать, так регистрировать. Всякий каталог должен быть полным.

⁸ Отмечу одну ошибку издания, впрочем ошибку традиционную, находящуюся во всех изданиях, в том числе и в однотомнике: стихотворение «Счастлив, кто избран своенравно» не есть самостоятельное произведение; это окончание стихотворения «Твоих признаний, жалоб нежных».

⁹ Есть и неоправданные ссылки, например: «Вещали книжники, тревожились цари», см. «Зачем ты послан был». А последнего названия совсем нет в алфавите. Так в обоих изданиях. Ошибочно указаны «Что в имени...» стр. 77, надо 101, «Ольга» — II, 288, надо I, 283, «Давыдову» — 153, надо 205.

¹⁰ «табатерка», употребительной в XVIII в. (от франц. tabatière) и удержавшейся до середины XIX в. параллельно с новой формой «табакерка».

¹¹ «Анджело» неприятная опечатка в самом начале, нарушающая размер стиха:

«Как дряхлый зверь к ловитве неспособной».

Надо:

«Как дряхлый зверь уже к ловитве неспособной».