ВОСТОРГ И УМИЛЕНЬЕ
«Всем, кто хорошо читал Пушкина, известно обилие самоповторений в его стихах и прозе. Повторяются темы, приемы, образы, мысли, сопоставления, звуковые и ритмические ряды, эпитеты, рифмы и т. д. Каждая группа таких автореминисценций выявляет какую-нибудь сторону в личности и творчестве Пушкина, освещает частность, мало известную или не замеченную вовсе. Самоповторения у художника не случайны, не могут быть случайны. Каждое вскрытое пристрастие — к теме, к приему, к образу, даже к слову — лишняя черта в образе самого художника; черта тем более достоверная чем упорнее выказано пристрастие.»1 Присоединяясь к этому утверждению Вл. Ходасевича, обратим внимание на одно из таких самоповторений, на устойчивое сочетание восторга и умиленья в лирике Пушкина. Примеры:
Скажите мне: какой певец,
Горя восторгом умиленным,
Чья кисть, чей пламенный резец
Предаст потомкам изумленным
Ее небесные черты?
«Кто знает край...», 1828
... Но чей высокий лик в грядущем поколенье
Поэта приведет в восторг и в умиленье!
«Полководец», 1835
... И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья.
«Из Пиндемонти», 1836
Эти примеры рождают вопрос: почему одно чувство () в этих случаях сопровождается другим (умиленье), переходит в него и сливается с ним (восторг умиленный, восторги умиленья)? Какое такое особое состояние души передает Пушкин этим устойчивым сочетанием? Обращение к Словарю языка Пушкина тут мало что проясняет. В нем зафиксировано три значения слова восторг у Пушкина: первое — «необыкновенный подъем чувств, душевный порыв», включая «высшую степень творческого воодушевления; творческий экстаз»; второе — «состояние исключительной радости, восхищение чем-н.»; третье — «чувственные наслаждения любви»2. Такая дифференциация значений больше отражает современную стадию развития языка, нежели язык пушкинский. Это наше сегодняшнее языковое сознание так смело разносит по трем семантическим сферам пушкинский восторг, потому что для современного носителя языка утрачено общее исконное значение слова, идущее от древнерусского въстърг, въстъргати — выдергивать, вырывать. В словаре Даля дается именно это исконное значение: «Восторгать, восторгнуть что, исторгать, подымать вверх; вырывать, выдергивать; // *уносить умственно в высшие пределы <...> Восторг, состояние восторженного, в знач. нравственном; благое исступленье, восхищенье, забытие самого себя, временное отрешение духа от мира и сует его, воспарение духа, временное преобладание его, восходящее иногда до ясновидения. <...> Восторженность, состояние восторженного, человека мысленно отрешившегося от мира, возвысившегося духовно до самозабвения; состояние магнетического ясновидения, без всякой сознательности, одна из высших степеней духовного проявления во плоти»3.
Пушкин был близок к истокам нашего языка и прекрасно чувствовал это описанное Далем значение, о чем говорят такие, например, стихи:
Постигла тайну красоты?
Чья кисть, о небо, означала
Сии небесные черты?
«Недоконченная картина», 1819
Здесь речь идет не просто о «высшей степени творческого воодушевления», как толкует Словарь языка Пушкина, а о том самом «воспарении духа» «в высшие пределы», о том «состоянии магнетического ясновидения», в котором художник может проницать сквозь покровы естества. Так или иначе восторг в пушкинское время связан с двоемирием и со способностью человека вос-торгаться от дольнего мира к горнему. От этого значения и тени не осталось в современном русском языке. «Восторг — восхищение, необыкновенно радостное состояние. Неожиданный восторг охватил людей, когда Ленин вышел из выгона.» — так поясняет это слово Словарь современного русского литературного языка4. Перед нами яркий пример того, как язык отражает нашу историю: духовно значимое понятие заменяется идеологией и на месте представлений о двумирной структуре бытия оказывается Ленин, вылезающий из вагона.
Но вернемся к Пушкину. Говоря о «парениях восторга», присущих поэту («Путешествие В. Л. П.», 1836), он бессознательно опирался не только на исконное значение слова, но и определенную концепцию, полагающую восторг основой высокого поэтического творчества. Это терминологическое значение прочно закрепилось за словом уже в конце XVIII века. В Словаре Академии Российской, в который Пушкин, по его собственному признанию, «заглядывал встарь» и советовал заглядывать «нашим писателям»5, «стихотворческий восторг» вынесен в первый ряд значений со ссылкой на Ломоносова6. И неслучайно: Ломоносов ввел это понятие «пиитики» непосредственно в свою поэзию. Как правило, в начале оды он пластически передает, изображает как подъем поэта на вершину Парнаса, Олимпа или Пинда. Хрестоматийный пример — начало «Оды на взятие Хотина» (1739): «Восторг внезапный ум пленил, / Ведет на верх горы высокой...» Восторг, возносящий дух поэта, дает ему особое зрение, позволяет видеть и воспевать предмет в его истинном величии: «Мой дух течет к пределам света, / Любовью храбрых дел пленен, / В восторге зрит грядущи лета / И грозный древних вид времен...» («На день тезоименитства в. кн. Петра Феодоровича», 1743). Этот восторг одописца исходит из самой глубины его души, «потрясаемой великостью идеального предмета, который находит она в религии, в человеческой жизни, в природе и который, напрягая силы ее чувствительности и фантазии, увольняет ее от обыкновенного и даже прочим лирическим стихотворениям общего течения мыслей, ощущений и речи»7.
Пушкин в 1825 или 1826 году оспорил это традиционное и главным образом к оде относимое понятие в полемике с В. К. Кюхельбекером, который, рассуждая об одах Горация, писал: «... Он почти никогда не был поэтом истинно восторженным. А как прикажете назвать стихотворца, когда он чужд истинного вдохновения?»8. Пушкин возражал на это: «Вдохновение? есть расположение души к живейшему принятию впечатлений, следственно к быстрому соображению понятий, что и способствует объяснению оных.
Вдохновение нужно в поэзии, как и в геометрии. Критик смешивает вдохновение с восторгом.
————
Нет; решительно нет — восторг исключает спокойствие, необходимое условие прекрасного лирической поэзии) <...>
Восторг есть напряженное состояние единого воображения. Вдохновение может быть без восторга, а восторг без вдохновения не существует» («Возражение на статьи Кюхельбекера в “Мнемозине”», 1825—1826).
Собственно, это была полемика об оде, о ее статусе, о том, является ли она высшим поэтическим жанром, но заодно и о сути и характере истинного вдохновения. Для Пушкина вдохновение почти рационально, оно связано с «соображением понятий» и «объяснением оных», со «спокойствием», с «силой ума», с «постоянным трудом». как совокупность непременных для художника способностей Пушкин противопоставляет восторгу как неустойчивому состоянию, не обязательному для творчества. И тем не менее он знал «парения восторга» по личному художественному опыту, и восторг
Сальери:
Я стал творить; но в тишине, но в тайне,
Не смея помышлять еще о славе.
Нередко, просидев в безмолвной келье
Вкусив восторг и слезы вдохновенья,
Я жег мой труд...
Он же:
Быть может, посетит меня восторг
И творческая ночь и вдохновенье...
«Жуковскому» 1818 года:
Блажен, кто знает сладострастье
Высоких мыслей и стихов!
Кто наслаждение прекрасным
В прекрасный получил удел
Восторгом пламенным и ясным.
Тут восторг поэта рождает такой же восторг в том, кто воспринимает поэзию, но это не просто экстаз, а восторг «пламенный и ясный», способствующий «уразумению», то есть тому самому «принятию впечатлений», которое Пушкин впоследствии связывал не с восторгом, а с вдохновением. Видно, что «пиитический восторг» Пушкин уже смолоду ощущал и понимал по-своему, исходя из собственного опыта, и, употребляя традиционное слово, влагал в него помимо традиционного еще и дополнительное, индивидуальное значение.
Три примера, с которых мы начали нашу заметку, позволяют уловить это особое значение творческого восторга у Пушкина и через понимание слова приблизиться к пониманию того состояния, которое у него предшествовало рождению стихов. В трех этих случаях взлет творческого духа описан сочетанием восторга с — сочетанием необычным и как будто даже парадоксальным.
В Словаре языка Пушкина слово умиленье трактуется как «нежное, теплое чувство, вызываемое чем-нибудь трогательным»9восторгом, в таком толковании снимается лишь поверхностный слой значений. Но каково по сути это «нежное, теплое чувство»? Самый красноречивый ответ дает стихотворение «Ангел» (1827):
В дверях эдема ангел нежный
Главой поникшею сиял,
Над адской бездною летал.
Дух отрицанья, дух сомненья
На духа чистого взирал
И жар невольный умиленья
«Прости, он рек, тебя я видел,
И ты недаром мне сиял:
Не все я в небе ненавидел,
Не все я в мире презирал».
«Жар невольный умиленья» означает здесь глубокое духовное событие, размягчение окаменевшей души, пробуждение ее к жизни и раскрытие. Тот же глубокий смысл несет слово «умиленье» и в раннем стихотворении «Безверие»:
Он бога тайного нигде, нигде не зрит,
С померкшею душой святыне предстоит,
Холодный ко всему и чуждый к умиленью,
С досадой тихому внимает он моленью.
«чужд к умилению», то есть к тому известному в религиозной практике состоянию, в которое приводит человека молитва — состоянию размягченности души и горячей ее раскрытости. Корень этого состояния — любовь: любовь молящегося к Богу или любовь Матери и Младенца, как на богородичных иконах «Умиление», среди которых наиболее известна «Владимирская Богоматерь», широко почитаемая на Руси.
Конечно, не всегда Пушкин, употребляя слово «умиление», имел в виду всю полноту его значений, но, как видим, он знал эту полноту, и в соответствующем контексте она выявлялась. Так и со словом «восторг»: Пушкин часто употреблял его в обиходном значении, близком к современному — «радость, восхищение» — но внутренняя форма слова для него не омертвела, и в контексте творчества оно звучало в исконном, незатертом смысле.
Итак, что же такое восторг умиленный, восторги умиленья, ? Этим сочетанием Пушкин описывает «принятие впечатлений» поэтом — творческое восприятие женской красоты, искусства, «высокого лика» героя, запечатленного на полотне. Во всех трех случаях сочетание восторга с умиленьем появляется в контексте сверх-эмоциональной поэтической речи с восклицаниями или риторическим вопросом. В стихотворении «Кто знает край, где небо блещет...» трудно определить, к чему относится «Горя восторгом умиленным» — к восприятию красоты или уже к процессу творчества, вдохновленного красотой. Между тем и этим нет границы, восприятие оказывается исходной точкой творчества, непосредственно в него переходит. Так и в стихотворении «Полководец»: рассказ о впечатлении завершается словами «Поэта приведет в восторг и в умиленье», и в результате этого состояния рождаются стихи о полководце. В стихотворении «Из Пиндемонти» речь идет о восприятии «созданий искусств и вдохновенья», поэт здесь не назван, но присутствует как автор, как первое лицо поэтической речи. Так или иначе, связаны с особой восприимчивостью лирического поэта, с такой силой «принятия впечатлений», которая по закону сохранения энергии непременно превращается в творческую силу. Восторг умиленный, восторг и умиленье, восторги умиленья — это момент высокого напряжения, предшествующий поэтическому труду, момент воспарения, вос-торжения умиления — горячей размягченности и открытости сердца, принимающего в себя земные впечатления. Это единое высокоградусное духовно-душевное состояние, в котором происходит мгновенная переплавка впечатлений в лирический порыв.
Можно предположить, что за рассмотренным устойчивым сочетанием стоит «черта в образе самого художника», его личный творческий опыт. Конечно, механизм вдохновения сложен и почти недоступен наблюдению. Пушкин говорил о нем нечасто и всегда по-разному. Так, пробуждение поэзии, описанное в отрывке «Осень», совсем не похоже на «восторг и умиленье». Но думается все же, что анализ этого сочетания что-то нам приоткрывает в таинстве творчества.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 — Беседа. Берлин, 1923. Кн. 2. С. 164.
2 Словарь языка Пушкина. В 4-х т. Т. 1. М., 1956. С. 366—367.
3 Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 1. СПб. —М., 1880. С. 251.
4 Словарь современного русского литературного языка. Т. 2. М. — Л., 1951. Стлб. 732—733.
5 См.: «Евгений Онегин», глава первая, строфа XXVI и примечание к этой строфе при первой публикации первой главы романа.
6
7 Галич А. И. Опыт науки изящного (1825). — В сб.: Русские эстетические трактаты первой трети XIX века. Т. 2. М., 1974. С. 262..
8 Кюхельбекер В. К. Разговор с Ф. В. Булгариным (1824). — В сб.: Литературно-критические работы декабристов. М., 1978. С. 199.
9 Словарь языка Пушкина. Т. 4. М., 1961. С. 696—697.