Сурат И. З.: "Сонет"

«СОНЕТ»

К 1830 году относятся три пушкинских опыта сонетной формы. Первый по времени написания называется «Сонет» и имеет подзаголовок «сонет». Так Пушкин обозначил жанр и тему: сонет о сонете. Эта самоописательная тема для сонета не нова — поэты разных времен воспевали его достоинства в изысканных сочетаниях катренов и терцетов. Один из таких сонетов Пушкин процитировал по-английски в эпиграфе и тем указал на источник своего стихотворения — сонет Уильяма Вордсворта:

Scorn not the Sonnet; Critic, you have frowned,
Mindless of its just honours; — with this Key
Shakespeare unlocked his heart; the melody
Of this small Lute gave ease to Petrach’s wound;

A thousand times this Pipe did Tasso sound;
Camoens soothed with it an Exile’s grief;
The Sonnet glittered a gay myrtle Leaf
Amid the cypress with wich Dante crowned

His visionary brow; a glow-worm Lamp,
It cheered mild Spenser, called from Faery-land
To struggle through dark ways; and when a damp
Fell round the path of Milton, in his hand

The Thing became a Trumpet, whence he blew
Soul-animating strains — alas, two few!¹

Благодаря эпиграфу пушкинский сонет выглядит как непосредственный отклик на Вордсворта, как попытка дать «краткую историю сонета» в новой для него поэтической форме. Однако в 1915 году П. О. Морозовым было впервые высказано предположение, что Пушкин в этом стихотворении ориентировался не только на Вордсворта. Изучая связи Пушкина с Шарлем Огюстеном Сент-Бевом, П. О. Морозов обнаружил у последнего сонет с подзаголовком «Imité de Wordsworth»:

Ne rit point des sonnet, ô critique moqueur!
Par amour autrefois en fit le qrand Shakspeare;
C’est sur ce luth heureux que Petrarque soupire,
Et que le Tasse aux fers soulage un peu son coeur;

ège la longueur,
Car il chante en sonnets l’amour et son empire;
Dante aime cette fleur de myrte, et la respire,
Et la mele au cyprès qui çeint son front vainqueur;

Spencer, s’en revenant de l’île de féeries,
Exhale en long sonnets ses tristesses chéries;
Milton, chantant les saints, ranimait son regard;

Moi, je veux rajeunir le doux sonnet en France;
Dubellay, le premier, l’apporta de Florence,
Et l’on en sait plus d’un de notre vieux Ronsard.²

«... Кто знает, может быть, именно Делорм, а не Вордсворт послужил образцом для нашего поэта», — писал в связи с этим П. О. Морозов³. Его предположение поддержал впоследствии Л. П. Гроссман⁴.

Факт знакомства Пушкина с сонетом Сент-Бева — Делорма не подлежит сомнению: содержащий его поэтический сборник Сент-Бева «Vie, Poésies et Pensées de Joseph Delorm» (1829) получил высокую оценку в пушкинской рецензии, опубликованной им в 1831 году в «Литературной газете». В письме Пушкина к Е. М. Хитрово 19—24 мая 1830 года Гюго и Сент-Бев характеризуются как «бесспорно единственные французские поэты нашего времени, в особенности Сент-Бев» (пер. с франц.). Если к этому прибавить ряд отмеченных реминисценций из Сент-Бева в поэзии Пушкина⁵ своего «Сонета», датируемого январем — апрелем 1830 года. Однако Н. В. Яковлев в специальном исследовании оспорил догадку П. О. Морозова. Сравнив сонеты Вордсворта, Сент-Бева и Пушкина, он пришел к мысли, что Делорм только «натолкнул Пушкина на Вордсворта» и что «в дальнейшем Пушкин уже имел дело с самим Вордсвортом». Итоговый вывод Н. В. Яковлева: «Первый катрен Пушкина, очевидно, является попыткой перевода того, что он счел нужным перевести из Вордсворта <...> В остальном же Пушкин совершенно самостоятелен»⁶.

Сам по себе этот спор не имеет особого значения. Ну какая, собственно, разница, в какой из лежавших перед ним текстов — английский или французский — Пушкин заглядывал чаще, когда сочинял «Сонет». Ясно, что он не переводил ни Вордсворта ни Сент-Бева, так как десять из четырнадцати его стихов оригинальны. Главный вопрос состоит в другом: что Пушкин хотел сказать, почему именно в этом случае он откликнулся на стихи Вордсворта и Сент-Бева? Вопрос о конкретном смысле «Сонета» никто из его исследователей даже не ставил, между тем это единственный вопрос, ради которого стоит сопоставлять тексты.

Сент-Бев, подражая Вордсворту, называет те же семь великих имен — Шекспир, Петрарка, Тассо, Камоэнс, Данте, Спенсер, Мильтон — и характеризует их в том же порядке, что и его английский предшественник, хотя и не во всем буквально следует его характеристикам. Но в заключительном терцете он переходит к самостоятельной «патриотической» теме: декларирует свое желание возродить сонет во Франции и добавляет к списку знаменитых сонетистов имена двух своих соотечественников — Дюбелле и Ронсара. Его сонет, если вдуматься, звучит не только подражанием, но и ответом Вордсворту: дескать, и наша французская поэзия не осталась в стороне от этой славной традиции. Эту тему и эту слегка полемическую интонацию расслышал у Сент-Бева Пушкин — и включился в перекличку, подал свою реплику в этом поэтическом разговоре. В начале он, вослед Вордсворту и Сент-Беву, «конспективно» излагает историю сонета, но производит при этом строгий отсев и оставляет только четыре имени из семи:

Суровый Дант не презирал сонета;
В нем жар любви Петрарка изливал;

Им скорбну мысль Камоэнс облекал.

Дальше он обращается к современности и, отходя уже от образцов, говорит свое слово

Вордсворт его орудием избрал,
Когда вдали от суетного света
Природы он рисует идеал.

В последующих терцетах пушкинская интонация меняется, парадная холодность перебивается ощутимой лирической пульсацией⁷ — Пушкин теперь говорит о своих, дорогих для него поэтах — Мицкевиче и Дельвиге:

Под сенью гор Тавриды отдаленной
Певец Литвы в размер его стесненный
Свои мечты мгновенно заключал.

Как для него уж Дельвиг забывал
Гекзаметра священные напевы.

Сопоставление с Вордсвортом и Сент-Бевом высвечивает в этом сонете важную для Пушкина мысль о том, что русская поэзия и шире — славянская — выходит тоже на мировую дорогу, занимает свое место в общем контексте всемирной литературы. Пушкин таким образом откликается на патриотическую ноту у Сент-Бева: «И мы, славяне, не лыком шиты». Если Сент-Бев только в заключительном терцете отходит от Вордсворта и дополняет его, то у Пушкина большая часть сонета представляет собой самостоятельное высказывание, спровоцированное разговором французского поэта с английским.

На фоне несколько рыхлых сонетов Вордсворта и Сент-Бева проступает строго продуманная содержательная структура пушкинского сонета, пропорции которого тщательно взвешены. Там, где Пушкин присоединяется к предшественникам, он предельно лаконичен: история сонета у него сжата в один катрен, причем каждому из четырех великих поэтов прошлого отведен строго один стих. Характеристики современных поэтов более распространенные — здесь уже Пушкину надо развернуть свой взгляд и обосновать свой отбор имен, каждому из которых отводится теперь по три стиха. Разновидность сонета Пушкин избирает не «английскую», как у Вордсворта, а классическую, как у Сент-Бева: два катрена — два терцета. На присутствие Сент-Бева в подтексте пушкинского «Сонета» указывает и эпиграф: взяв начало первого стиха Вордсворта, Пушкин переиначил его синтаксис ровно так, как это сделал Сент-Бев в своем переложении: «Scorn not the sonnet, critic». Взять же эпиграф из Сент-Бева Пушкин, конечно, не мог, так как это отсылало бы ко вторичному источнику.

«теорию» сонета «заключил» Пушкин «в размер его стесненный». В первом катрене он обозначил основные, закрепленные традицией смысловые возможности сонетной формы, способной вместить и «жар любви», и «скорбну мысль», и «игру». Все эти три возможности он реализовал в трех своих сонетах: в «Мадонне» «излил» «жар любви», в сонете «Поэту» воплотил «скорбну мысль» и, наконец, в «Сонете» оставил пример завуалированной поэтической «игры», состоящей в скрытом диалоге с английским и французским образцами.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Этот сонет содержится в сборнике «The poetical works of William Wordsworth» (Paris, 1828), по которому Пушкин знакомился с творчеством Вордсворта. Буквальный перевод Н. В. Яковлева: «Не оскорбляй сонет; критик, ты нахмурился, не думая о его заслугах; этим ключем Шекспир открывал свое сердце; мелодия этой маленькой лютни успокаивала раны Петрарки; эта свирель тысячекратно звучала у Тассо; Камоэнс умирял ею скорбь своего изгнания; Сонет блистал веселым миртовым листком в кипарисах, которыми Данте венчал свое чело духовидца; как огонек светляка, он веселил нежного Спенсера, когда он, вернувшись из страны Фей, боролся на темном жизненном пути; когда мрак покрыл стезю Мильтона, сонет в его руках стал трубою, из которой он извлекал услаждающие звуки, к сожалению, слишком редко» (Яковлев Н. В. Из разысканий о литературных источниках в творчестве Пушкина. — В кн.: Пушкин в мировой литературе. М., 1926. С. 368).

² Перевод Н. В. Яковлева: «Не смейся над сонетами, критик-насмешник! Их любил порою великий Шекспир; на этой счастливой лютне вздыхал Петрарка и Тассо в оковах облегчал свое сердце; Камоэнс сокращал долгие годы изгнания, воспевая в сонетах любовь и свою страну; Данте любил этот миртовый цветок, и его обонял и сплетал с кипарисами, венчавшими его победное чело. Спенсер, возвращаясь с острова фей, изливал в долгих сонетах свои взлелеянные печали; Мильтон возвращал зрение свои очам, воспевая святых; я же хочу воскресить прекрасный сонет Франции; Дю-Белле первый привез его из Флоренции, их много у нашего старого Ронсара» (там же. С. 369).

³ Морозов П. О. Пушкин и Сент-Бев. Пг., 1915. С. 5.

⁴

⁵

⁶ Яковлев Н. В. Из разысканий о литературных источниках в творчестве Пушкина. С. 125—126.

⁷ Отмечено В. С. Н. епомнящим: Непомнящий В. С. Из набросков о лирике Пушкина. — В сб.: Московский пушкинист. IV. М., 1997. С. 209.