Левинтон Г. А.: Опять от Пушкина

Опять от Пушкина

I. А было ли отмечено…? (Пушкин)

1.

Ломоносовский подтекст, вероятно, подтверждается другим контекстом у Пушкина:

Если ассоциация Сенеки с Тацитом (в черновиках Сенека, Плиний^[652]) у Пушкина появляется неоднократно, то Катон явно продиктован другим «ответом» из «Разговора с Анакреоном»:

2. Загадочная аналогия, знакомство Пушкина с этим текстом, кажется, невозможно, а общего источника пока найти не удалось.

Верь мне, Теодор, Дон-Жуан — любимейшее детище природы, и она наделила его всем тем, что роднит человека с божественным началом, что возвышает его над посредственностью, над фабричными изделиями, которые пачками выпускаются из мастерской и перестают быть нулями, только когда перед ними ставят цифру.^[653]

3. «Сказка о царе Салтане», на удивление, изобилует самоповторами или автоцитатами, не говоря уже о перекличке с «присказкой» к «Руслану и Людмиле» («Там о заре прихлынут волны / На брег песчаный и пустой» и т. д.). В стихах «Торговали мы булатом / Чистым серебром и златом» ключевые слова из «Золота и булата» (1814–1826) оказываются зарифмованными (в творительном падеже)^[654]. Обращение «Ты, волна моя, волна! / Ты гульлива и вольна…» повторится, два года спустя, в обращении королевича Елисея в сказке о «Мертвой царевне…»^[655] к солнцу, месяцу и ветру (почти повторяющем инвокации Ярославны). Особенно любопытно совпадение строк об изготовлении лука:

со стихотворением «Прозаик и поэт»:

Перекличку с черновиком «Медного всадника» я уже отмечал, позволю себе привести этот абзац:

Наименование Князь в этой сказке очень любопытно: царевич «нарекся князь Гвидон» после «венчания княжей шапкой», т. е. это слово обозначает суверенного князя, в то же время он царевич и наследник Салтана, т. е. великий князь в современном Пушкину значении (prince du sang, prince royal, dauphin). Сочетание, в котором это значение слова царевич — «И царевича венчают / Княжей шапкой и главой / Возглашают над собой», — лексически (соседством слов) перекликается с любопытным примером из черновиков к «Медному всаднику»: «И ты Москва, страны родной / Глава сияющая златом / И ты уже [пред] младшим братом / Поникла в зависти немой», где enjambement сталкивает (или разграничивает) узуальное переносное значение () в первой строке с буквальным — или, наоборот, метафорическим — во второй (поддержанным далее глаголом: глава <…> поникла)^[656].

II. Гумилев. Из «Посмертного сборника»

1. 

ожерелья^[657], ср. и название «Жемчуга»^[658]), в том числе:

причем в самом этом стихотворении Гумилева^[659] важна перекличка с «инфантильной» темой Мандельштама («Лелея детские обиды / На неосмысленных людей»^[660]). Перечислительная, «ювелирная» строка восходит к Пушкину:

Стихотворение в целом варьирует пушкинскую тему «Пока не требует поэта…», а также «Мой строгий друг, имей терпенье…» и «Поэт» («В жизни светской, в жизни душной» А. К. Толстого^[661].

2.

Ср. описание мусульманского рая в известной книге Делича:

А райские девы! Полногрудые девушки с нежной кожей, как страусово яйцо, с глазами, подобными сокрытым в раковинах жемчужинам, с глазами газели, ^[662].

III. Быть может — Саломея

1.

Ср.:

…Завтра, когда меня будут проносить в носилках под воротами мимо торговцев идолами, я уроню для тебя один маленький цветок, маленький зеленый цветок^[663].

2. В автопереводе Бродского стихотворения «То не муза воды набирает в рот» строки:

стали:

танцем семи покрывал, который Саломея танцует перед Иродом? В цитированном переводе ремарка: «Саломея танцует танец семи покрывал» (ср. чуть раньше реплику Саломеи: «Я жду только, когда мои рабыни принесут мне благовония и семь покрывал, а также снимут с ног моих сандалии. (Рабыни приносят благовония и семь покрывал и снимают с ног Саломеи сандалии.)»). В оригинале: «Salomé danse la danse des sept voiles», а в английском переводе: «Salome dances the dance of the ».

IV. Пенал

В свое время мы с Н. А. Богомоловым совпали в трактовке заключительных глав «Путешествия в Армению», а именно в выявлении в них темы Гумилева^[664]. Уместно добавить некоторые мотивы и аргументы к этому; они относятся к скрытой теме казни и к взаимным перекличкам между «Путешествием в Армению» (особенно: «В детстве из глупого самолюбия, из ложной гордыни я никогда не ходил по ягоды и не нагибался за грибами»^[665]) и стихотворением «Не говори никому»:

синхронным армянскому циклу. Ср. уже не входящее в цикл, датированное, как и предыдущее, октябрем 1930 года стихотворение «Колючая речь Араратской долины»: «А близорукое шахское небо — / Слепорожденная бирюза / Всё не прочтет пустотелую книгу / Черной кровью запекшихся глин…», где повторяет «Персидскую миниатюру»^[666] (слово, которого нет в пассаже о миниатюрах и Фирдоуси в «Путешествии в Армению»), а черная кровь перекликается с «вы [Кузин] показали мне персидский пенал, крытый лаковой живописью цвета запекшейся с золотом крови» (с. 191), со «сколько крови пролито из-за этих недотрог!» (с. 203), непосредственно в контексте персидских миниатюр, и с Дантовским пассажем «Путешествия в Армению»: «и капнет капля черной крови» (с. 193)^[667]«Он был обидно пустой. Мне захотелось понюхать его почтенные затхлые стенки, служившие сардарскому правосудию и моментальному составлению приговоров о выкалывании глаз») мотивирована в работе С. Г. Шиндина^[668][669], включая «Я собирала французские пули, / Как собирают грибы и чернику…» («У самого моря») и «В ремешках пенал и книги были…». Однако он, кажется, почему-то игнорирует комментарий К. Ф. Тарановского, который полагал, что само стихотворение «Не говори никому» — о расстреле (на рассвете: «При наступлении дня / Мелкая хвойная дрожь…»)^[670]. Эта интерпретация вызывала у меня внутреннее недоверие, о чем я говорил и писал и самому Кириллу Федоровичу. Я ссылался на то, что «не говори никому» в русском — особенно детском — языке всегда подразумевает конкретное сообщение, а не философское молчание, и умолчал о том, что тема расстрела слишком соблазнительна и потому требует особо сильной аргументации. Однако каждый раз, когда логика контекстов Мандельштама выводила меня на это его «silentium»^[671], я снова и снова видел подтверждения этой сомнительной для меня трактовки, так же как поначалу казавшееся просто неправдоподобным замечание Н. Я. Мандельштам о теме казни в оптимистической строке «Еще мы жизнью полны в высшей мере» полностью подтвердилось эпиграммой «Один портной», впервые опубликованной Э. Г. Герштейн^[672].

Однако убедило меня лишь соображение, связывающее с казнью не только ягоды^[673] (и грибы^[674]), но, прежде всего, пенал (который дважды упоминается и в «Армении» в связи с «рисующим львом»)^[675]— и эта связь квазиэтимологическая^[676], каламбурная: лат. Poena — «наказание», «мифологическое существо, воплощающее наказание», «выплата за преступление, вира» от греч. Σημεία с многочисленными отражениями в новых языках^[677].

Может быть, отдаленную «фонетическую» ссылку на этот источник содержит стих «Часто пишется — а читается правильно — песнь». Однако более доказательно нетривиальное употребление русского слова, восходящего к тому же латинскому: «Я избежал суровой пени» (в контексте «государственного стыда» египтян). Слово здесь употреблено в этимологическом смысле «наказание», «кара», тогда как в деловом языке оно обычно значит «штраф»^[678]— «жалобы».

Поразительно, что мотив грибов и ягод как метонимии казни находит аналогию у поэта, явно не знавшего этих стихов (хотя, наверное, знавшего «Путешествие в Армению»):

Тема казни вообще предрасполагает к совпадениям (ср. известный пример с «Умывался ночью на дворе…» и «Страх, во тьме перебирая вещи…»), однако любопытно, что воображаемый разговор Кончеева и Годунова-Чердынцева с персидских миниатюр немедленно переходит на Сталина^[680].

V. Арбатские романсы

Закончу заметкой к двум текстам Окуджавы, о которых юбиляр пишет в «бардовской» части своей книги. Один из них заканчивает первую статью об Окуджаве («Булат Окуджава и массовая культура»), второй цитируется близко к началу второй статьи о нем («Так ли просты стихи Окуджавы?»)^[681].

«Взяться за руки не я ли призывал вас, господа?» явно напрашивается на интертекстуальный комментарий^[682], но особенно интересно отметить финал, вернее, срединные строки последней строфы: «Со спокойным вдохновеньем в руки тросточку беру / И на гордых тонких ножках семеню в святую даль». Кинематографический финал («walking / riding off into the sunset») вполне ясно указывает на прототип — на фигуру Чаплина^[683]. Однако этот очевидный образчик осложняется другой аллюзией — столь подробно обсуждавшимися «тоненькими эротическими ножками» из «Прогулок с Пушкиным» Абрама Терца, так что биографически мотивированный герой стихотворения («не я ли призывал») приобретает не только чаплинские, но и пушкинские черты (эта тема, может быть, получает этимологический отголосок в предыдущей строфе: «Ваши взоры, словно пушки, на меня наведены» — своеобразный вариант «тысячи биноклей на оси»).

«Дерзость, или разговор перед боем» реплика генерала:

возможно, учитывает «белой славы торжество», которым кончается «Ода Бетховену» Мандельштама (ср. и «света торжество» в «Айя-Софии»), а предыдущая реплика лейтенанта (ответ на слова «Мы ведь здесь для того, чтобы побеждать»):

«Пир победителей» (на формулу и, в частности, на пьесу Солженицына — напомню, что песня относится к советскому времени), а может быть, просто обыгрывает пиррову победу^[684].

Г. А. Левинтон

Примечания

652. Пушкин А. С.

653. Гофман Э. Т. А. Дон-Жуан [1812] (Пер. Н. Касаткиной) // Гофман Э. Т. А. Избранные произведения: В 3 т. М., 1962. Т. 1. С. 72. Du kannst es mir glauben, Theodor, den Juan stattete die Natur, wie ihrer Schoßkinder liebstes, mit alle dem aus, was den Menschen, in näherer Verwandtschaft mit dem Göttlichen, über den gemeinen Troß, über die Fabrikarbeiter, die als Nullen, vor die, wenn sie gelten sollen, sich eist ein Zähler stellen muß, aus der Werkstätte geschleudert werden, erhebt (Hoffmann E. T. A. Werke: in 15 Teilen / Hrsg. v G. Elinger. Berlin et. al. s. a Т. I. S. 78).

«Скупого рыцаря»), как оказалось, было уже сделано в кн.: Фаустов А. А. Герменевтика личности в творчестве А. С. Пушкина (две главы). Воронеж: РИЦЕФ ВНУ, 2002. С. 184.

655. Другая перекличка со «Сказкой о Царе Салтане» — здесь повторяется в таком же двузначном контексте формула царь-отец Левинтон Г. А. Отрывки из писем, мысли и замечания (Из пушкиноведческих маргиналий) // Пушкинские чтения в Тарту. 2. Тарту, 2000. С. 147).

656. Левинтон Г. А. Туда и обратно (несколько примеров из сибирского фольклора и европейской литературы) // Миф, символ, ритуал. Народы Сибири. М.: РГГУ, 2008. С. 289, сн. 47.

Левинтон Г. А. Мандельштам и Гумилев. Предварительные заметки // Столетие Мандельштама. Материалы симпозиума. Mandelstam Centenary Conference / Ed. by R. Izlewood, D. Myers. Tenafly, N. J.: Изд. «Эрмитаж», 1994. С. 33–34.

658. Тема жемчуга «раковина без жемчужин», жемчуг в итальянских стихах Мандельштама и в «Разговоре о Данте»).

659. «Лебединая тема» связана с традицией Горация и с «Гондлой». «Дремать Танкредом у Армиды» во второй строфе — «Армидин сад» фигурировал в акростихе, «Аддис-Абеба город роз», где был анафорически связан с прилагательным «Алмазный» (начала ст. 4 и 5 — последнее А в Анна и первое в ).

660. Раньше Гумилева: «Только детские книги читать, / только детские думы лелеять…» и позже: «Еще обиду <…> Людских страстей, людских забот».

«Поэт ленив», видимо, совпадает с работой Гумилева над подготовкой 1-го тома А. К. Толстого для изд-ва Гржебина. Не знаю, как интерпретировать то, что оба названных стихотворения, весьма известных, в этот том не были включены.

662. Делич Ф. Вавилон и Библия (Delitzsch F. Babel und Bibel). Перев. с 5-го нем. изд. СПб., 1911 (Всеобщая библиотека). С. 15.

663. Саломея / Пер В. и Л. Андрусон; Под ред. К. Бальмонта. М.: Гриф. 1904; цит. по: http: //ru.wikisource.org/wiki (Саломея (Уайльд / пер. Андрусон)).

664. См.: Левинтон Г. А. Ремизовский подтекст в «Четвертой прозе»// Лотмановский сборник. Вып. 1. М., 1995, С. 603–604; Батюшков, Мандельштам, Гумилев: Заметки к теме // Время и текст. Историко-литературный сборник. СПб., 2002. С. 292–310, переизд. в кн.: Богомолов Н. А. От Пушкина до Кибирова. М.: НЛО, 2004. С. 104–118, ссылка на с. 543, примеч. 39. Воспользуемся случаем для нескольких маргиналий к этой статье. Слово замостье «Батюшкове» (ср.: Богомолов Н. А. От Пушкина до Кибирова. С. 109), вероятно, пастернаковское: «а ведь этот посад / Может быть в городе, в Замоскворечьи, / В Замостьи, и прочая» — и тем самым все-таки может относиться к Москве (ассоциировался ли Батюшков с Пастернаком, подобно Языкову, здесь обсуждать невозможно). «Шестого чувства крохотный придаток» связал с «Шестым чувством Гумилева» задолго до Д. И. Черашней Г. С. Померанц в докладе «Басё и Мандельштам» (1968, см.: Померанц Г. С. Басё и Мандельштам //Теоретические проблемы литератур Дальнего Востока. М., 1970. С. 195–202, машинопись, подаренная Н. Я. Мандельштам, — в РГАЛИ (Ф. 1893. Оп. 3. Ед. хр. 130, см.: http: //www.rgali.ru/showObject. do?object=216200907)). Что касается «Дафну поет», то не могу согласиться ни с тем, что «„поет“ не обязательно должно означать „воспевает“» (с. 544, примеч. 48), ни с возведением Дафны к Дафнису (Хлоя сделалась нескромной?) — это могло бы убедить только Вана Вина, рассуждавшего о трансформации Альбера в Альбертину.

665. Собр. соч.: В 4 т. Т. 3. М., 1993. С. 189. Далее при цитировании «Путешествия в Армению» страницы этого издания указываются в тексте. Благодарю Г. Ахвердян за обсуждение многих аспектов армянской темы у Мандельштама.

666. Отмечено в: Богомолов Н. А. От Пушкина до Кибирова. С. 117.

Степанова Л. Г., Левинтон Г. А. «Мы были люди, а теперь растенья»: Овидий — Данте — Мандельштам // Актуальные проблемы романо-германских и восточных языков. VII Степановские чтения: Материалы докладов и сообщений. М., 2009. С. 3–5.

668. Шиндин С. Г. Фрагмент поэтического диалога Мандельштама и Хлебникова // Смерть и бессмертие поэта. М., 2001. С. 260–261.

«Юдифь»: «Поднялся ассирийский бык крылатый, / Так странно с ангелом любви несхожий» — учитывая тему ассирийца в финале «Путешествия в Армению» и шестикрылого быка в «Армении». Ср. и финал с уайльдовской формой имени: «Из мрака будущего Саломея / Кичилась головой Иоканаана».

670. О поэзии и поэтике. М., 2000. С. 188–191.

671. Из названия статьи К. Ф. Тарановского в первой публикации: «Два „молчания“ Осипа Мандельштама» (Russian Literature. 1972. № 2. P. 126–131).

672. Герштейн Э. Г. 1) Новое о Мандельштаме. Париж, 1886. С. 189; 2) Мемуары. СПб., 1998. С. 118. 1) Собр. соч.: В 4 т. Т. 3. С. 155; 2) Полн. собр. соч. и писем: В 3 т. Т. 1. М., 2009. С. 342.

673. Другая связь ягод с казнью — каринка в «Язык булыжника мне голубя понятней…»; см.: Заметки о парономазии. 1: Парономазии и подтексты у Набокова // «На меже меж Голосом и Эхом»: Сб. ст. в честь Т. В. Цивьян. М., 2007. С. 60–69 — ср. С. 69, сн. 22: «Позже тема ягод появится у Мандельштама в контексте казни: „Или чернику в лесу, / Что никогда не сбирал“ (см.: Тарановский К. О поэзии и поэтике. С. 188–189), ср. близкие параллели в „Путешествии в Армению“ [Мандельштам 1993 III, 190–191, 192]».

674. Тема грибов и их мифологических ассоциаций увела бы нас слишком далеко (см., напр.: Семантика мифологических представлений о грибах // Balcanica: Лингвистические исследования. М., 1979. С. 234–298; Levi-Strauss С. Mushrooms in Culture: Apropos of a Book by R. G. Wasson // Lévi-Strauss C. Structural Anthropology 2. Harmondsworth, 1978. P. 222–238, ср. также: «Белыми руками концертмейстера он [Паллас] собирает российские грибы. Сырая замша, гнилой бархат, а разломаешь — внутри лазурь» ( Собр. соч.: В 4 т. Т. 3. С. 200).

675. Взаимосвязи с позднейшим «И каналов узкие пеналы / Подо льдом еще черней…» мне установить или объяснить пока не удалось.

676. Подлинный этимон пенала также упоминается — в «Разговоре о Данте»: «Иногда, очень редко, он показывает нам свой письменный прибор. Перо называется „penna“, то есть участвует в птичьем полете» (Мандельштам О.

677. Юридический смысл объясняет Ульпиан в «Дигесте 50 титулов» (Dig. 50 tit. 16 s131), см.: http: //webu2. upmf-grenoble. fr/Haiti/Cours/Ak/Corpus/d—50.htm16; http: //penelope. uchicago. edu/Thayer/E/Roman/Texts/secondary/SMIGRA*/Poena.html. См. также: Бенвенист Э. Словарь индоевропейских социальных терминов. М., 1970. С. 273, 275, 341.

678. Как показывают примеры Бенвениста и Ульпиана, это значение исконное.

«Лебединый стан»: «Ох, грибок ты мой, грибочек, белый груздь! / То шатаясь причитает в поле — Русь. / Помогите — на ногах нетверда! / Затуманила меня кровь-руда!» — могли отразиться у Иванова, а может быть, и у Мандельштама.

680. Набоков В. Собр. соч. русского периода: В 5 т. Т. 4. СПб., 2000. С. 257. Можно не сомневаться в том, что Набоков читал «Путешествие в Армению», хотя комментаторы утверждают, что такая миниатюра в самом деле существовала (См.: Там же. С. 656).

681. Богомолов Н. А. От Пушкина до Кибирова. С. 409, 415.

«Отчего же вы не вслушались в слова мои, когда / Кто-то властный наши души друг от друга уводил?», может быть, напоминает старый и неуклюжий перевод стихов из сказки «Король-лягушонок и железный Генрих», читанный мною в детстве. Найти его мне не удалось, цитирую по памяти: «Я ведь в три кольца стальные сердце заковал, / Чтоб оно не разорвалось от тоски, когда / Лягушонком вас в колодце прятала вода».

683. Святая даль, вероятно, тоже имеет свою традицию. Для Окуджавы могла быть актуальна строка П. Антокольского («Сын»): «Святая даль прифронтовых дорог».

684. Ср.: Богомолов Н. А. От Пушкина до Кибирова. С. 415.