Оксман Ю.: Неосуществленный замысел истории Украины

НЕОСУЩЕСТВЛЕННЫЙ ЗАМЫСЕЛ ИСТОРИИ УКРАИНЫ

«Пушкин собирается писать историю Малороссии», — сообщал историк М. П. Погодин 28 апреля 1829 г. С. П. Шевыреву¹.

При всей широте творческих интересов, художественных планов и научных начинаний Пушкина замысел, о котором сообщал Погодин, представлялся и современникам поэта и позднейшим исследователям случайным и мало достоверным слухом. Между тем Погодин, литератор и ученый, в эту пору весьма близкий Пушкину, писал о планах последнего на основании очень точных данных. Работа великого русского поэта над «Историей Украины», предшествуя двум позднейшим его историческим исследованиям — «Истории Пугачева» и «Истории Петра», — непосредственно следовала за окончанием «Полтавы» и, как мы полагаем, может быть подтверждена документально — рукописями самого Пушкина.

Однако, прежде чем апеллировать к документам, часть которых к тому же до недавнего времени была неизвестна, постараемся осветить эту страницу творческой биографии Пушкина на основании и других источников.

«Полтава» вышла в свет весною 1829 г. В том же году, в статье М. А. Максимовича «О поэме Пушкина „Полтава“ в историческом отношении» («Атеней», 1829, № 6) опубликовано было в цитатах и в пересказе, но без указания первоисточника, несколько строк из «Истории Русов», интереснейшего памятника украинской письменности XVIII в. Самая находка этой исторической хроники, автором которой в течение многих лет ошибочно считался Георгий Кониский, обычно датируется 1828 г., когда появились якобы первые сведения о наличии ее манускрипта в усадебной библиотеке стародубского помещика кн. Лобанова-Ростовского². Данные эти, однако, не точны. Об открытии «Истории Русов» в петербургских литературных кругах хорошо осведомлены были еще в 1825 г., и Рылеев, работавший в это время над поэмами «Наливайко» и «Хмельницкий», тогда же просил о доставлении необходимых ему «выписок из Истории Кониского» своего товарища по Северному тайному обществу, полковника А. Ф. Бриггена. Последний проживал с лета 1825 г. в селе Пануровка, Стародубского у. Черниговской губ., то есть в том самом районе, в котором, по позднейшим сведениям, найдена была «История Русов». Это случайное обстоятельство и ускорило популяризацию рукописи.

«Если бы не был вреден Север, — писал А. Ф. Бригген 21 октября 1825 г. Рылееву, посылая просимые поэтом «выписки», — то я бы непременно приступил к критическому изданию Кониского, в коем много неизвестно хорошего даже и самому Карамзину»³.

«История Русов» исчезает из поля зрения исследователей, и только весною 1829 г. мы вновь нападаем на ее след, благодаря одной из записей в дневнике известного украинского историка, этнографа и поэта Н. А. Маркевича.

«Максимович, Мих<аил> Ал<ександрович> возвращает мне рукопись Кониского, — отмечал Н. А. Маркевич 4 апреля 1829 г. — Давал ее читать Киреевскому»⁴.

Таким образом, М. А. Максимович, впервые использовавший в «Атенее» 1829 г. страницы «Истории Русов» для обоснования правильности общих исторических позиций Пушкина в «Полтаве», опирался на список Н. А. Маркевича, но, не располагая согласием последнего ни на публикацию, ни на цитацию «Истории Русов», не мог указать даже названия своего первоисточника.

Первая прямая ссылка на «Историю Русов» сделана была в печати самим Пушкиным. Мы имеем в виду его ответ критикам «Полтавы» («Habent sua fata libelli...»). Именно здесь, защищая от нападок критики мотивировку мести Мазепы Петру («Царь, вспыхнув, чашу уронил / И за усы мои седые / Меня с угрозой ухватил. / Тогда, смирясь в бессильном гневе, / Отмстить себе я клятву дал...» — V, 55), Пушкин писал: «Заметили мне, что Мазепа слишком у меня злопамятен, что малороссийский гетман не студент и за пощечину или за дерганье усов мстить не захочет <...> Дернуть ляха или козака за усы всё равно было, что схватить россиянина за бороду. Хмельницкий за все обиды, претерпенные им, помнится, от Чаплицкого, получил в возмездие, по приговору Речи Посполитой, остриженный ус своего неприятеля (см. Летоп. Кониского)».

Эта отповедь, непосредственно свидетельствующая о знакомстве Пушкина с еще никем не обследованным рукописным памятником украинской историографии, появилась в альманахе М. А. Максимовича «Денница» на 1831 г.⁵

**
*

В своих позднейших воспоминаниях М. А. Максимович довольно подробно рассказал о том, как и когда он познакомил Пушкина в Москве с «Историей Русов».

«Приятно мне вспомнить, — писал он в 1845 г. М. П. Погодину, — что о „Полтаве“ Пушкина я первый (1829) в „Атенее“ писал, как о поэме народной и исторической. Незабвенно мне, как Мерзляков журил меня за мою статью и как благодарил потом Пушкин, возвратясь из своего закавказского странствия, где набирался он впечатлений войны под руководством своего друга Н. Раевского. — Тогда же, узнав от Пушкина, что он написал „Полтаву“, не читавши еще Кониского, я познакомил его с нашим малороссийским историком и подарил ему случившийся у меня список „Истории Русов“, об которой он написал потом прекрасные страницы»⁶.

«путешествия в Арзрум» датируется первой половиной октября 1829 г.⁷ Мы не знаем, какими источниками определялся план «Истории Малороссии», задуманный весною этого года, но можем утверждать, что после получения «Истории Русов» Пушкин в основу своего труда предполагал уже положить материалы именно этой хроники.

Что ныне называется Малор<оссией?>
Что составляло прежде Мал<ороссию?>

Долго ли находилась под владыч<еством> татар —

От Гедемина до Сагайдачного,
От Сагайд<ачного> до Хме<льницкого,>
От Хмельн<ицкого> до Мазепы,
⁸.

АВТОГРАФ НАБРОСКА ПУШКИНА «ЧТО НЫНЕ НАЗЫВАЕТСЯ МАЛОРОССИЕЙ...», 1829 г.
Институт русской литературы АН СССР, Ленинград

Мы связываем этот набросок, с одной стороны, с пушкинским замыслом «Истории Украины», с другой — с «Историей Русов». Характерные именно для последней особенности периодизации исторического прошлого Украины и были усвоены Пушкиным. С наибольшей выразительностью об этом свидетельствуют пятая и шестая строки плана. В самом деле, и Карамзин в «Истории государства Российского» (1818—1821), и Д. Н. Бантыш-Каменский в «Истории Малой России» (1822), отрицая возможность завоевания Гедемином Киева и Северских городов, относили литовское владычество к более позднему времени. Пушкин же принимал, очевидно, точку зрения автора «Истории Русов», описывавшего «приход Гедемина в пределы Малороссийские» еще в 1320 г.; для Бантыша-Каменского гетманат Сагайдачного, «обнажившего в 1618 г. меч свой против соотечественников», не является вехой истории Украины. Пушкин же, вслед за автором «Истории Русов», целый исторический период именует: «От Сагайдачного до Хмельницкого».

«Истории Украины» сразу же после его ознакомления с «Историей Русов» или его надлежит отнести к более позднему времени. Этот вопрос можно было бы разрешить гораздо легче, если бы мы располагали хотя бы одним свидетельством об интересе Пушкина к задуманному им историческому труду после осени 1829 г. и до середины 1831 г. Этот пробел в «литературе предмета», конечно, не случаен.

Мы полагаем, что основной, а может быть, и единственной, причиной отказа Пушкина от вдохновлявшего его в 1829 г. научного начинания был неожиданный для него выход в свет весною 1830 г. нового издания известной «Истории Малой России» Бантыша-Каменского⁹. В этом издании, значительно дополненном и переработанном, широко использована была и «История Русов», авторитетнейший список которой был получен автором от черниговского губернского маршала дворянства С. М. Ширая.

Работа Пушкина над «Историей Украины» после появления труда Бантыша-Каменского утрачивала, конечно, ту большую научную и общественно-литературную значимость, которая была с нею связана раньше. Состязаться с официозным историографом Пушкин не мог и не хотел. Это было бы и бестактно и политически небезопасно. Прежний план «Истории Малороссии» приходилось или как-то локализировать или вовсе отставить.

Материалы творческого архива Пушкина свидетельствуют, однако, что в каком-то большом плане замысел «Истории Украины» воскрешается Пушкиным уже через год после вхождения в научный оборот второго издания труда Бантыша-Каменского. Мы имеем в виду несколько листов французского текста (бумага с водяными знаками «1830», «1831»), посвященного древнейшему периоду истории Украины — от эпохи расселения на ее территории славянских племен до первого нашествия татар: «Sous le nom d’Ukraine ou de Petite-Russie l’on entend» и пр.¹⁰

«Истории государства Российского» Карамзина, отличался от последней прямой и подчеркнутой тенденцией Пушкина с первых же строк привлечь внимание читателя к территориальным рамкам столько же исторической Украины, сколько и Украины 1831 г. Именно эти установки Пушкина совершенно исключали возможность интерпретации его французских записей как нейтральных заметок по истории «Киевской Руси». Больше того, самое происхождение этих записей трудно было бы мотивировать, если бы мы не истолковали их как непосредственную реализацию того плана пушкинской «Истории Украины», который был охарактеризован нами выше. На первые же «вопросы», которые выдвигались в «плане» («Что ныне называется Малороссией?», «Что составляло прежде Малороссию?») Пушкин отвечал в своих набросках на французском языке: «Sous le nom d’Ukraine ou de Petite-Russie l’on entend une grande étendue de terrain réunie au colosse de la Russie et qui comprend les gouvernements de Tchernigov, Kiev, Harkov, Poltava et Kamenetz-Podolsk <...> Les slaves ont de tout temps habité cette vaste contrée»^1* и пр. (XII, 196).

ЭКЗЕМПЛЯР КНИГИ «ИСТОРИЯ МАЛОЙ РОССИИ» Д. Н. БАНТЫША-КАМЕНСКОГО ИЗ БИБЛИОТЕКИ ПУШКИНА

*   *
*

Оживление интереса Пушкина к проблемам истории Украины датируется 1831 годом, годом продолжавшегося польского восстания. Возвращение великого поэта к работе над «Историей Русов» в это время следует поставить в прямую и непосредственную связь с его тирадами, тоже 1831 г., об исторических судьбах Украины — в «Бородинской годовщине» и в ответе «Клеветникам России»:

Куда отдвинем строй твердынь?
За Буг, до Ворсклы, до Лимана?

За кем наследие Богдана?
...........
Наш Киев дряхлый, златоглавый,
Сей пращур русских городов,

Святыню всех своих гробов?¹¹

Обращение к «кровавым скрижалям» многовековой борьбы украинского казачества и крестьянства с шляхетской Польшей должно было, по замыслу Пушкина, исторически документировать беспочвенность тех притязаний на «наследие Богдана», которые с таким «шумом» были заявлены польскими магнатами в Варшаве и с еще большею политическою безответственностью поддержаны в Париже теми, кому поэт адресовал свои гневные строки:

... вы, мутители палат,
Легкоязычные витии;

Клеветники, враги России!

«Пускай позволят нам, русским писателям, отражать бесстыдные и невежественные нападения иностранных газет» (XIV, 283) — писал Пушкин в середине июля 1831 г. в своем официальном обращении к А. Х. Бенкендорфу, без формального разрешения которого никак нельзя было бы осуществить занимавший поэта план организации, силами русской литературной общественности, контрудара по западноевропейским «клеветникам, врагам России».

Это обращение прежде всего и было вызвано поддержкой французской буржуазной прессой агрессивных требований «шляхетских политиков» о присоединении к Царству Польскому Украины, Литвы и Белоруссии.

В числе публикаций, задуманных Пушкиным для отражения «бесстыдных и невежественных нападений иностранных газет», должны были занять место и материалы, характеризующие историческую несостоятельность притязаний польских помещиков на Украину. Насколько подходящим в этом отношении историческим и политическим документом была именно «История Русов», свидетельствуют хотя бы следующие выписки из нее, впоследствии использованные Пушкиным в первой книжке «Современника»¹².

«По истреблении гетмана Наливайко <...> во все правительственные и судебные уряды малороссийские посланы <были> поляки с многочисленными штатами; города заняты польскими гарнизонами, а другие селения их же войсками; им дана власть все то делать народу русскому, что сами захотят и придумают, а они исполняли сей наказ с лихвою, и что только замыслить может своевольное, надменное и пьяное человечество, делали то над несчастным народом русским без угрызения совести; грабительства, насилие женщин и самых детей, побои, мучительства и убийства превзошли меру самых непросвещенных варваров. Они, почитая и называя народ невольниками или ясыром польским, все его имение признавали своим <...>

Страдание и отчаяние народа увеличилось новым приключением, сделавшим еще замечательную в сей земле эпоху. Чиновное шляхетство малороссийское, бывшее в воинских и земских должностях, не стерпя гонений от поляков и не могши перенесть лишения мест своих, а паче потеряния ранговых и нажитых имений, отложилось от народа своего <...> сие шляхетство, соединяясь с польским шляхетством свойством, сродством и другими обязанностями, отреклось и от самой породы русской, и всемерно старалось изуродовать природные названия свои, приискать и придумать к ним польское произношение и назвать себя природными поляками. Почему и доднесь между ними видны фамилии совсем русского названия, каковых у поляков не бывало, и в их наречии быть не могло <...> Следствием переворота сего было то, что имения сему шляхетству и должности их возвращены <...> В благодарность за то приняли и они в рассуждении народа русского всю систему политики польской, и, подражая им, гнали преизлиха сей несчастный народ <...>

И таким образом Малороссия доведена была поляками до последнего разорения и изнеможения, и все в ней подобилось тогда некоему хаосу или смешению, грозящему последним разрушением. Никто из жителей не знал и не был обнадежен, кому принадлежит имение его, семейство и самое бытие их, и долго ли оно продлится?» (XII, 19—24).

АВТОГРАФ НАБРОСКА ПУШКИНА НА ФРАНЦУЗСКОМ ЯЗЫКЕ «SOUS LE NOM D’UKRAINE OU DE PETITE-RUSSIE L’ON ENTEND...» 1831 г.
«Под именем Украины или Малороссии разумеют...»
Институт русской литературы АН СССР, Ленинград

Эти выписки из «Истории Русов» красноречиво подтверждали правильность особо отмеченного Пушкиным суждения автора этой хроники о том, что «одна только история народа может объяснить истинные требования оного» (XII, 18).

Трудно сказать, в какой форме Пушкин предполагал довести до читателя занимавший его исторический материал. Возможно, что это был бы общий очерк, обильно документированный выписками из «Истории Русов», которая, конечно, и в 1831 г. продолжала оставаться для него, как и в 1829 г., основным источником сведений об историческом прошлом Украины¹³.

Возможно, что это было бы и издание памятника, построенное, примерно, по тому же плану, какой был избран Пушкиным в 1835 г. при публикации «Записок Моро де Бразе» — текст, снабженный большой вводной статьей (характеристика памятника и его автора) и немногочисленными, но очень острыми политическими и историческими примечаниями. Дошедший до нас французский текст его заметок по «Истории Украины» с одинаковым основанием и эффектом мог быть реализован в обоих вариантах работы.

«Истории Русов», которые особенно его не удовлетворяли. Об этом с полной определенностью мы можем судить хотя бы по тем оговоркам, которые сделал Пушкин в 1836 г., характеризуя автора этой хроники в своем «Современнике»: «Он сочетал поэтическую свежесть летописи с критикой, необходимой в Истории. Не говорю здесь о некоторых этнографических и этимологических объяснениях, помещенных им в начале его книги, которые перенес он в Историю из Хроники, не видя в них никакой существенной важности и не находя нужным противоречить общепринятым в то время понятиям»¹⁴.

Если по самому своему материалу и методам его оформления французский текст пушкинских заметок по «Истории Украины» явился вводным деловым коррективом к не удовлетворявшим его начальным страницам хроники, то отказ Пушкина в данном случае от русского языка получает объяснение в аспекте того же обращения к А. Х. Бенкендорфу, которое мы отметили выше. Нам представляется весьма вероятным, что тот вариант «Истории Украины», над которым Пушкин работал в 1831 г., предназначался уже не для русских читателей, а для западноевропейской аудитории, той самой, до которой не дошли «кровавые скрижали» многовековой борьбы украинского народа за свое освобождение. В самом деле, отражать «бесстыдные и невежественные нападения иностранных газет» в 1831 г. было рационально только на их же языке, учитывая именно европейский резонанс полонофильской пропаганды, а никак не опасность ее успеха в России.

«Более всего интересует меня в настоящий момент то, что происходит в Европе»¹⁵.

В своей борьбе с «клеветниками России» на политическом и научно-историческом фронте Пушкин не был, как известно, поддержан ни печатью и общественностью начала тридцатых годов, ни руководителями государственного аппарата. Из-за возражений высших цензурно-полицейских инстанций рушились, как свидетельствует профессор О. М. Бодянский¹⁶, редактировавший в 1846 г. первое издание «Истории Русов», и все попытки публикации этого памятника Пушкиным.

«Истории Русов» находился у генерала Н. Н. Раевского. Материал для этого предположения дают две строки в письме Пушкина к жене, в котором он сообщал, что встретил 28 августа 1833 г. Н. Н. Раевского упреком: «Qu’avez vous fait de mon manuscripte, Petit-russien?»^2*. Мало вероятно, чтобы речь шла о каком-нибудь другом украинском манускрипте¹⁷.

**
*

«Историей Украины», Пушкин все же не сложил оружия.

Получив в 1836 г. разрешение на издание «Современника», он в первой же книжке своего журнала печатает (в статье «О сочинениях Георгия Кониского») несколько страниц из занимавшей его рукописи «Истории Русов» (широкие картины положения Украины в эпоху унии и польской оккупации XVI—XVII вв., восстание Остраницы) и в нескольких пояснительных строках с исключительным блеском характеризует не только «поэтическую свежесть» этой замечательной исторической хроники, но и классовую специфику ее национально-политических тенденций: «Смелый и добросовестный в своих показаниях, Кониский не чужд некоторого невольного пристрастия. Ненависть к изуверству католическому и угнетениям, коим он сам так деятельно противился, отзывается в красноречивых его повествованиях. Любовь к родине часто увлекает его за пределы строгой справедливости. Должно заметить, что чем ближе подходит он к настоящему времени, тем искреннее, небрежнее и сильнее становится его рассказ. Он любит говорить о подробностях войны и описывает битвы с удивительною точностию. Видно, что сердце дворянина еще бьется в нем под иноческою рясою».

ЗАПИСЬ И. В. КИРЕЕВСКОГО В АЛЬБОМЕ Н. А. МАРКЕВИЧА, 1829 г.
Стихи, посвященные Украине
Собрание Ю. Г. Оксмана, Саратов

«Истории Русов» можно рассматривать только как литературную контрабанду, ибо, во-первых, никакой связи «История Русов» с богословскими «Сочинениями Георгия Кониского» не имела; во-вторых, гипотеза о принадлежности «Истории Русов» тому же автору не давала никаких оснований для включения нескольких неизданных страниц этого памятника в статью о материалах совсем иного порядка и, наконец, в-третьих, политические тенденции «Истории Русов» исключали возможность самостоятельной журнальной публикации ее подлинных текстов без нарочитой «дымовой завесы» в виде пересказа биографии Георгия Кониского и цитат из его проповедей. Разумеется, не будь в распоряжении Пушкина запретной рукописи «Истории Русов», он едва ли бы счел нужным приобщать аудиторию «Современника» к старозаветным упражнениям в элоквенции белорусского князя церкви¹⁸.

Таким образом, черновые наброски плана («Что ныне называется Малороссией?»), фрагменты вводных заметок («Sous le nom d’Ukraine...») да несколько страниц выписок из «Истории Русов» в «Современнике» — вот и все, чем может документироваться сейчас работа Пушкина над «Историей Украины». Этот свод первоисточников, характеризующий материал и идеологические установки первой из задуманных Пушкиным исторических монографий, был бы, однако, не полон, если бы мы не напомнили здесь же еще и о том, что гневная патриотическая формулировка Пушкина «Европа в отношении к России всегда была столь же невежественна, как и неблагодарна» (XI, 258) явилась прежде всего откликом великого поэта на извращение западноевропейской буржуазной историографией основных фактов истории России, Украины и Польши.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ «Русский архив», 1882, № 5, стр. 80—81.

² «Истории Русов» см. в работе: Л. Майков. Малорусский Тит Ливий («Историко-литературные очерки». СПб., 1895, стр. 273—291). Принадлежность «Истории Русов» не Конискому, а Г. А. Полетике, депутату от шляхетства Лубенского полка в Екатерининской комиссии для составления проекта нового уложения, впервые научно обоснованная А. Лазаревским («Киевская старина», 1891, кн. IV), в настоящее время не вызывает сомнений. Ср. Е. . Ще за автора «Истории Русов» («Наше минуле», 1918, № 1, стр. 146—148) и М. Горбань. Кiлька уваг про питання про автора «Истории Русов» («Червоний шлях», 1923, № 6—7, стр. 146—150).

³ Письмо А. Ф. Бриггена (впервые опубликованное в кн.: В. . Литературная деятельность К. Ф. Рылеева. Киев, 1912. Прилож., стр. 97—98) в специальной литературе об «Истории Русов» до сих пор остается неучтенным. Цитата из только что появившейся тогда первой главы «Евгения Онегина» («Но вреден Север для меня») имеет в виду цензурно-полицейский террор кануна «14 декабря».

⁴ Записки Н. А. Маркевича (ИРЛИ). — Вопрос о том, кто именно из Киреевских читал в 1829 г. в Москве «Историю Русов», широко использованную после Рылеева и Пушкина в «Тарасе Бульбе» Гоголя и в «Гайдамаках» Шевченко, разрешается одной из неизданных записей в альбоме Н. А. Маркевича:

Когда про щастливые годы
Святой украинской свободы
—
Любовью к [воль] древности согретый
Тебе печально я внимал,
И говорил: Украйна!! Где ты?

И. 

1-го июня 1829 года. Москва

⁵ «Денница, альманах на 1831 год, изданный М. Максимовичем». М., 1831, стр. 127 (ценз. разр. — 20 января 1831 г.). Ср. XI, 164—165 — Беловой автограф заметок Пушкина о Полтаве, принадлежавший М. А. Максимовичу, передан был последним в 1858 г. в библиотеку Общества любителей российской словесности («Московские ведомости», 1859, № 21). См. об этом же в статье: С. Д. Полторацкий. М. А. Максимович. — «Журнал Мин. нар. просв.», 1871, кн. XI, стр. 187. — Нынешнее местонахождение этого автографа неизвестно.

⁶  Максимович. О народной исторической поэзии в древней Руси (Письма к М. П. Погодину). — Собр. соч. М. Максимовича, т. III. Киев, 1880, стр. 496 (впервые: «Москвитянин», 1845, № 7—8, стр. 51). Ср. глухую ссылку на этот эпизод в кн.: А. Н. и В. Д. . История славянских литератур, изд. 2-е. СПб., 1879, стр. 366.

⁷ Н. . Труды и дни Пушкина. СПб., 1910, стр. 197—198.

⁸ Автограф Пушкина — клочок белой плотной бумаги (без водяных знаков) хранится ныне в ИРЛИ (собрание И. А. Шляпкина). Впервые напечатан (неполно и неточно) в кн.: П. Анненков. Материалы для биографии Пушкина. СПб., 1855, стр. 266—267 (ср. XII, 422).

⁹ — 30 ноября 1829 г.). См. Б. Модзалевский. Библиотека Пушкина. СПб., 1910, стр. 5.

¹⁰ Впервые опубликовано в Полн. собр. соч. Пушкина. Прилож. к журн. «Красная нива» на 1930 г., кн. 11, стр. 470—471 (текст в редакции Б. Томашевского. Ср. XII, 196). Первый опыт историко-литературного осмысления этих записей см. в наших комментариях к Полн. собр. соч. Пушкина, т. V. Под ред. Ю. Оксмана и М. Цявловского. М. — Л., изд. «Academia», 1936, стр. 664. Краткий пересказ этих примечаний см. в Полн. собр. соч. Пушкина в десяти томах, М. — Л., 1949, т. VIII, стр. 550—551. Тонкие замечания об отклонении Пушкина в набросках по истории Украины от Карамзина в оценке такого важного момента его повествования, как крещение Руси, сделал Б. Греков «Исторические воззрения Пушкина» («Ист. записки», т. I, 1937, стр. 23—24).

Текст заметок Пушкина по истории Украины — беловой, с поправками, переходящий в черновой, на четырех листах. Водяной знак бумаги «А. Г. 1830» и «1831». Описание автографа (из собрания Л. Н. Майкова) см. в кн.: «Рукописи Пушкина, хранящиеся в Пушкинском Доме. Научное описание». Составили Л. Модзалевский и Б. Томашевский— Л., 1937, стр. 123.

¹¹ «Бородинская годовщина» — III, 274—275.

Претензии польской шляхты на Украину, особенно обострявшие политическую позицию Пушкина этой поры, до сих пор не привлекали внимания комментаторов «Бородинской годовщины» и «Клеветникам России». Ср. справку К. Пушкаревича «Польская революция 1830—1831 гг. и Пушкин» («Путеводитель по Пушкину». М. — Л., 1931, стр. 288—290), а также библиографические сводки: Н. . Лирическая трилогия на Польское восстание («Пушкинская студия». Пг., 1922, стр. 67—68); М. Беляев. Польское восстание по письмам Пушкина к Е. М. Хитрово («Письма Пушкина к Е. М. Хитрово». Л., 1927, стр. 257—300) и А. Комаров«Ученые записки Ленингр. гос. университета», т. IV, 1939, стр. 125—158).

¹² «Современник», 1836, т. I, стр. 98—101 (ср. XII, 19—21).

¹³ В библиотеке Пушкина сохранилась известная книга Лезюра «Histoire des Kosaques, précédée d’une introduction ou coup d’oeil sur les peuples qui ont habité le pays des kosaques, avant l’invasion des tartares». Paris, 1814.

¹⁴ «Современник», 1836, т. I, стр. 96—97 (ср. XII, 18—19). — Выделяем разрядкой строки, свидетельствующие о том, что началом хроники Пушкин был особенно не удовлетворен. В отмену ошибочных «этнографических и этимологических» объяснений автора «Истории Русов» Пушкин и набросал страницы «Sous le nom d’Ukraine».

¹⁵ Письмо от 11 декабря 1830 г. (XIV, 134). Ср. письмо Пушкина от 8 мая 1831 г. к ней же; «Роман Загоскина еще не вышел. Он был вынужден переделать несколько глав, где говорилось о поляках 1812 г. Поляки 1831 г. причиняют гораздо более хлопот, и их роман еще не кончен» (там же, стр. 164). О настроениях и замыслах Пушкина этой поры см. наши примечания к «Рославлеву» в Полн. собр. соч. Пушкина, т. IV. М. — Л., изд. «Academia», 1936, стр. 730—731.

Для характеристики позиций Пушкина необходимо учесть и суждения П. И. Пестеля — Русская правда, гл. I: «О земельном пространстве государства», § 2 («Декабристы. Отрывки из источников». Составил Ю. Оксман. М. — Л., 1926, стр. 146—147).

¹⁶ «Издания печатью „Истории Русов“, — отмечает О. М. Бодянский, — напрасно добивались Устрялов, Пушкин, Гоголь» («Чтения в Московском обществе истории и древностей российских», кн. 1. М., 1871, стр. 221—222).

¹⁷ Письмо от 2 сентября 1834 г. (XV, 77). Предположение Л. Н. Майкова, что рукопись «История Русов», подаренная Пушкину М. А. Максимовичем, увезена была поэтом в 1829 г. на Кавказ, где и осталась у Н. Н. Раевского («Историко-литературные очерки». СПб., 1895, стр. 286), должно отпасть, так как М. А. Максимович передал Пушкину свой манускрипт после возвращения поэта с Кавказа (см. об этом выше, стр. 212).

¹⁸ Белинский, рецензируя первую книжку «Современника», очень чутко реагировал на явную неслаженность материала статьи о «Сочинениях Георгия Кониского»: «Суждение о Георгии Кониском, как об историке и историческом лице, нам кажется справедливым, но чтобы он был хорошим проповедником — с этим мы не согласны; его красноречие — схоластическое и тяжелое» («Молва», 1836, ч. XI, № 7, стр. 568—576. Ср. Полн. собр. соч., т. III. СПб., 1901, стр. 3).