Модзалевский Л.: "Тень Фонвизина". Неизданная сатирическая поэма Пушкина

„ТЕНЬ ФОНВИЗИНА“

НЕИЗДАННАЯ САТИРИЧЕСКАЯ ПОЭМА ПУШКИНА

Известно, что от ранней литературной деятельности Пушкина дошло до нас далеко не все, что им было написано. Лицейский архив сохранился в незначительной своей части, и ряд произведений поэта, писанных им во время пребывания в Лицее, теперь известен лишь по одним заглавиям (роман в прозе «Цыган», комедия «Так водится в свете», написанная совместно с М. Л. Яковлевым, незаконченная комедия «Философ» и пр.). Эти пьесы конечно не охватывают круга недошедших произведений. До недавнего времени их было больше. Вспомним такие находки, как поэма «Монах», баллада «Тень Баркова», «Гараль и Гальвина», «Исповедь стихотворца», лицейский сборник «Жертва Мому или лицейская антология 1814 г.», в котором ряд стихотворений принадлежит самому поэту — наиболее ранние его опыты 1813—1814 гг. и др. Большинство из вышеперечисленных произведении имели свою историю прежде чем они попали наконец в основной кодекс лицейского творчества Пушкина. О наиболее крупных из них, как «Тень Баркова» и «Монах», сохранились авторитетные свидетельства современников, при чем поэма «Монах» обнаружена недавно в автографе поэта.

«Тень Фонвизина» не имеет своей истории; никаких свидетельств современников и упоминаний о ней в литературе о Пушкине нет; тем не менее мы располагаем рядом достаточно убедительных фактов, чтобы ввести эту поэму, спустя 119 лет после того, как она была написана, в основной текст собрания его сочинений.

Рукопись «Тени Фонвизина» представляет собою лицейскую копию, сделанную не установленным пока лицеистом, товарищем поэта по Лицею. Она писана на темносиней бумаге с водяным знаком «МОФЕБ 1814», т. е. на такой же, которую употреблял Пушкин в 1815—1816 гг. На заглавном листе написано: «Тень Фон-Визина. Сочинение Александра Пушкина»; текст состоит из 320 стихов; в конце поэмы была подпись «Пушкин»; имя Пушкина выскоблено как в начале, так и в конце рукописи, при чем на заглавном листе осталось: «Сочинение А. П.», а в конце, на месте выскобленной фамилии, проставлено несколько точек, но теми же чернилами, какими писан и весь текст поэмы; это свидетельствует о том, что имя Пушкина было уничтожено тогда же, когда переписывалась поэма. В копии есть пропущенный стих (297), который, как теперь удалось установить, вписан между стихами рукою самого Пушкина; кроме того есть несколько буквенных поправок, по-видимому также сделанных поэтом.

Рукопись обнаружена в Пушкинском Доме Академии Наук СССР среди бумаг князя Олега Романова. Среди них оказались еще рукописи следующих произведений Пушкина лицейского происхождения: «Пирующие студенты» — копия, переписанная тем же почерком, что и новая поэма; в конце текста подпись — автограф поэта; две копии разных лицейских почерков «Воспоминания в Царском Селе»; одна из них с большим количеством поправок и вставок Пушкина, другая без них. Точных сведений о том, как получил Олег Романов эту группу лицейских бумаг, в нашем распоряжении нет, но, принимая во внимание то обстоятельство, что он был сам лицеистом, притом лицом «высокопоставленным» и занимался Пушкиным, можно предполагать, что ему подарил их кто-либо из потомков одного из лицеистов-первокурсников, у которого до этого их никто не видал. Бумаги эти оставались у Олега Романова без всякого употребления, вплоть до его смерти в 1914 г., а затем хранились в Мраморном дворце, откуда и были в 1920-х гг. переданы в Пушкинский Дом.

Обратимся к содержанию поэмы. Находящемуся в «загробном мире» Д. И. Фонвизину (ум. в 1792 г.) надоело находиться в среде теней, его потянуло к людям и захотелось увидеть земной мир. Получив разрешение от Плутона, он садится в лодку и в сопровождении Харона выплывает на свет и оказывается в России. Убедившись в том, что мир остался без изменения, он обращается к своему слуге Петрушке (из послания Фонвизина «К слугам моим»), говоря, что тот прав, называя свет «бездельной игрушкой», и соглашается с ним, что в этой «игрушке» нет никаких перемен. Затем Фонвизин пожелал увидеть своих товарищей по перу и в сопровождении слетевшего к нему посланника Феба, молодого Эрмия, посещает «Российских певцов», чтобы одних наградить — лозами, а других увить венками Первым он посещает издателя журнала «Демокрит» (1815 г.) Кропова, т. е. третьестепенного писателя-галлофоба А. Ф. Кропотова (р. 1780, ум. ок. 1820 г.), который в это время занимался сочинением «прозы и стихов»,

Решив, что смеяться над «бедняжкой» «страшный грех», Фонвизин оставляет Кропотова и летит к «певцам российским, записным». Прежде всего он посещает Д. И. Хвостова, кряхтевшего в это время над одой в своем кабинете ночью, при свете свечи:

....... добрый наш поэт
Унизывал на случай, оду,
Как Божий мученик кряхтел
Чертил, вычеркивал, пыхтел,
Чтоб стать посмешищем народу
Сидит; перо в его зубах
На ленте Анненской табак

Сопит себе Хвостов унылый.

Фигура Хвостова, не раз осмеянная Пушкиным в ранних стихах, выведена, между прочим, и в послании «Моему аристарху» (1815 г.), где Хвостов изображен также сидящим ночью при свете лампады и кряхтящим над «вздором» или над «не слишком громозвучной одой». Тот же портрет Хвостова дан и в «Тени Баркова» (1814 г.):

Так иногда поэт Хвостов
Обиженный природой
Во тьме полуночных часов
Корпит над хладной одой.

Далее Фонвизин является кн. П. И. Шаликову (у Пушкина — князь Шальной), который в это время:

Сидел над книжкой записной
Рисуя в ней цветки, кусточки
И движа вздохами листочки
Мочил их нежною слезой...

«Беседе любителей русского слова» или, как называл ее Пушкин, «Беседе губителей русского слова».

Фонвизин посещает затем «пресловутого безглагольника» кн. С. А. Ширинского-Шихматова, главу «беседистов» А. С. Шишкова, Б. М. Федорова и других бездарных стихотворцев, которым воздает должную дань. Когда ему надоедает тратить время у «худых писцов», он вспоминает о Г. Р. Державине, к которому и направляется:

Почтенный старец их узнал.
Фонвизин тотчас рассказал
Свои в том мире похожденья.
«Так ты здесь в виде привиденья?»
Сказал Державин «очень рад»
«Прими мои благословенья...
«Брысь кошка!.. сядь усопший брат —
«Какая тихая погода...
«Но кстати вот на славу ода, —
«Послушай Братец...

В безмолвном молчании Фонвизин и Эрмий выслушивают оду Державина Здесь Пушкин блестяще пародирует Державина, заимствуя подлинные выражения из его «Лиро-эпического гимна 1812 г. на прогнание французов из отечества». Выбрав из него 10 наиболее темных и маловразумительных строк, Пушкин делает из гимна набор слов, что дает ему затем право устами Фонвизина заявить, что в них не увидел бы смысла и сам «покойный господин Бобров».

«Что сделалось с тобой Державин?» — восклицает Фонвизин:

И ты судьбой Невтону равен
— ты червь, ты свет — ты ночь...»

Такой озорной перифразой знаменитого державинского стиха из оды «Бог» («Я царь — я раб, я червь — я бог») Пушкин оканчивает посещение Фонвизиным Державина. Происшедший затем разговор Фонвизина с Эрмием заключается следующим возгласом Эрмия-Пушкина:

«Денис! он вечно будет славен
Но ах, почто так долго жить.»

Замечательно, что эти стихи о Державине написаны вскоре после торжественного экзамена в Лицее, бывшего в январе 1815 г., на котором юный Пушкин с волнением читал перед маститым поэтом свои «Воспоминания в Царском Селе». Это событие Пушкин отметил, как известно, в следующих строках:

И в гроб сходя благословил...

Но этот возвышенный старец-поэт оставлен Пушкиным потомству. Для себя же Пушкин оставляет иной портрет Державина: исписавшегося, поглупевшего и выжившего из ума «бритого татарина». Подобное восприятие «Певца Фелицы» известно нам из письма Пушкина к Дельвигу, писанного в 1825 г.: «По твоем отъезде перечел я Державина всего и вот мое окончательное мнение. Этот чудак не знал ни русской грамоты ни духа русского языка (вот почему он ниже Ломоносова) — он не имел понятия ни о слоге, ни о гармонии — ни даже о правилах стихосложения... Ей богу, его гений думал по-татарски — а русской грамоты не знал за недосугом». Стихи о Державине в новой поэме тесно соприкасаются с вышеприведенным письмом. То, что Пушкин утверждал в 1825 г., было для него уже ясно, как видим, еще в 1815 г.; заявить вслух об этом тогда он еще не мог по вполне понятной причине: его юный голос шел бы вразрез с общепринятой оценкой Державина как поэта.

«прелестной Лилы».

Приводим эти строки полностью:

«Пора домой, вещал Эрмию

Оставим наскоро Россию
».
Но вдруг близ мельницы стучащей
Средь рощи сумрачной, густой
На берегу реки шумящей
Шалаш является простой;

В окно склонился древний клен
И фальконетов Купидон
Грозит с усмешкой у порога
«Конечно здесь живет певец»,

«Взойдем» взошли и что, ж узрели?
В приятной неге, на постели
Певец Пенатов молодой
С венчанной розами главой,

С прелестной Лилою дремал
И подрумяненный фиалом
В забвеньи сладостном шептал —

«Знакомый вид; но кто же он?
Уж не Парни ли несравненный
Иль Клейст? иль сам Анакреон?»
«Он стоит их», сказал Меркурий
«Эрата, Грации, Амуры

И Феб цевницею златою
Почтил любимца своего;*
Но лени связанный уздою
Он только пьет, смеется, спит.

Забыв совсем что он Пиит
Так я же разбужу повесу,
Сказал Фонвизин рассердясь,
И вмиг отдернул занавесу —

С досадой, весь в пуху проснулся,
Лениво руки протянул,
Потом в сторонку обернулся
И снова крепким сном заснул.

— Фонвизин приходит к выводу: если Хвостов будет продолжать трудиться, а Батюшков спокойно спать, то это грозит привести к тому, что русский гений не возродится вновь и поэзия заглохнет.

Как известно, Пушкин в эти годы находился под сильным влиянием музы Батюшкова; именно на него он возлагал тогда свои надежды, как на крупного поэта. Образ изнеженного ленивца-поэта «увенчанного миртами» и получившего от Феба «золотую цевницу» дан Пушкиным очень схоже и почти в тех же выражениях в послании к Батюшкову: «Философ резвый и пиит...» (1814 г.); здесь Пушкин спрашивает его:

Почто на арфе златострунной
Умолкнул радости певец?
Ужель и ты, мечтатель юной,

и просит:

Пой юноша! Певец тииский
В тебя влиял свой нежный дух.
С тобою твой прелестный друг,

Певцу любви — любовь награда.
Настрой же лиру...

Но предупреждает его, чтобы он, зовя Лилету (Лилу) в свой шалаш и находясь в «упоеньи страстной любви», не забыл бы «нежных муз»

Любви нет боле счастья в мире:
— и пой ее на лире.

Поэт просит Батюшкова также «разить порок», «шутя показывать смешное»:

Но Тредьяковского оставь
В столь часто рушимом покое.
Увы! Довольно без него


Пера достойных твоего!

И заканчивает обращением:

Играй: тебя младой Назон,

А лиру строил Аполлон.

Как видим тема послания и тема стихов в поэме одинакова. Разница лишь в том, что в послании Пушкин еще надеется, что умолкнувший поэт снова возьмется за лиру; в поэме же надежда выражена слабее; в поэме Батюшков представлен, как уже совсем забывший и забросивший лиру; появление Фонвизина на мгновение пробуждает поэта, но для того лишь, чтобы вновь погрузить его в состояние глубокого сна. В этих строках уже сквозит полная безнадежность вызвать Батюшкова к жизни.

Фальконетов купидон — известное скульптурное изображение Купидона, работы знаменитого Фальконета, автора памятника Петру I в Петербурге. На эту скульптуру известны два стихотворения: Н. М. Карамзина «Надписи на статую Купидона» (9 надписей, из которых четвертая называется «На палец, которым Купидон грозит») и Г. Р. Державина «Фальконетов Купидон». Пушкин несомненно видел сам эту статую и знал оба стихотворения.

Упоминаемые Пушкиным Парни и Анакреон были, как известно, хорошо ему знакомы. Что же касается Клейста, то его произведения были хорошо известны лицеистам. Его идиллия «Цефиз» была в Лицее переведена бар. А. А. Дельвигом и А. Д. Илличевским. Пушкин, конечно, был в курсе всех литературных интересов своих товарищей.

«весь в пуху проснулся» может быть поставлено в связь с подобным же образом, встречающимся у Батюшкова в «Видении на берегах Леты» («В пуху, с нечесанной главой») и у В. Л. Пушкина в «Опасном соседе» («Растрепанный, в пуху, в картузе с козырьком»). Оба эти произведения Пушкин знал прекрасно.

По насыщенности литературными характеристиками современников-писателей новую поэму Пушкина нужно поставить бесспорно на первое место в ряду его ранних лицейских произведений. Такого собранного в одном произведении богатства литературных высказываний Пушкина-лицеиста — и притом отчетливо выраженных — мы не имели до сих пор. В новой поэме Пушкин выступает как вполне созревший последователь Карамзина в его литературной борьбе с членами «Беседы любителей русского слова» во главе с Шишковым, Ширинским-Шихматовым, Хвостовым и другими поэтами-шишковистами. Для своей сатирической поэмы-памфлета Пушкин избрал темой «Тень Фонвизина», как уже перед этим он использовал, но в другом плане «Тень Баркова». В этих ранних опытах Пушкин восходил конечно к иностранным (французским) образцам, столь хорошо ему известным по французской легкой поэзии XVIII в. В деле усвоения пародийно-памфлетного направления русской поэзии Пушкину очень способствовал Батюшков, пародировавший в «Певце в беседе славянороссов» «Певца во стане русских воинов» Жуковского. Для «Тени Фонвизина» Пушкину служило образцом, вероятно, «Видение на берегах Леты» того же Батюшкова, которое было распространено в кругу лицеистов. И там и тут сюжетом является смотр писателей и следующее затем наказание их по заслугам. Разница лишь в том, что у Батюшкова тени писателей сбрасываются в Лету — реку забвения, которых перед этим экзаменует в аду царь Минос, у Пушкина же, наоборот, — умерший писатель делает смотр живым, выйдя из «загробного мира». Там действие происходит в аду, а здесь развертывается на земле. Эта нарочитая переделка очень характерна для Пушкина-лицеиста. Следует отметить, что в «Видении на берегах Леты» выведен и Фонвизин, беседующий с Сумароковым. Именно Фонвизина, первого русского поэта-сатирика, и взял Пушкин в качестве «тени», имеющей право на суд и расправу над живущими поэтами. Сюда можно еще прибавить, что в первом «Послании к цензору» Фонвизин назван Пушкиным «сатириком превосходным». Ср. в «Городке», где в числе прочих любимцев поэта также назван Фонвизин.

Говоря о самих характеристиках поэтов в «Тени Фонвизина», следует отметить, что они целиком совпадают с известными высказываниями поэта в его других стихах лицейского периода. Д. И. Хвостов, Ширинский-Шихматов, Шишков и ряд других уже получили должную оценку у Пушкина до создания поэмы. О Державине мы говорили выше. Оценка Батюшкова, как мы уже видели, точно совпадает с разбросанными в разных местах пушкинской лирики характеристиками. В них заметно сильное влияние самого Батюшкова («Мои пенаты», «К сну» и т. д.). Не имея возможности перечислить все совпадения пушкинского языка, укажем лишь на главнейшие: «С крылатой шапкой на бекрене» — «Черна шапка набекрене» (в «Козаке»); «Иных лозами наградить» — «Твой гений наградит спасительной лозою» («К другу стихотворцу»); «С почетным членом адских сил» — «От члена русских сил» (в «Городке»); «Покойный господин Бобров» точно повторяется в стихотворении «Христос воскрес, питомец Феба»; «Средь рощи сумрачной, густой» — «В роще сумрачной, тенистой» (в стих. «Блаженство») и др. Что же касается до стиха в поэме, то он местами достигает большой силы, в особенности в описании «света», в характеристике Державина и Батюшкова и стоит на одинаковом уровне других лицейских стихотворений этого периода. Наконец следующее место в «Графе Нулине»:

        «Ах, мой боже!
Граф, вот мой муж. Душа моя,
Граф Нулин».
                  «Рад сердечно я.

перекликается с приведенными выше строками о Державине.

«Тени Фонвизина» является Пушкин.

Насыщенность поэмы большим количеством элементов сатиры, памфлетного характера, направленной на старших писателей-современников, в особенности на Державина, и объясняет, по-видимому, тот факт, что Пушкин не посмел и думать о напечатании поэмы; даже распространение ее в списках за своею подписью показалось ему рискованным; вот почему он поспешил снять свое имя; сделать же поэму совсем анонимной он не пожелал, и оставил лишь свои инициалы: «А. П.» В дальнейшем, к 1817 г., «Тень Фонвизина» для поэта оказалась пройденным этапом. Пушкин стоял уже на пути к созданию «Руслана и Людмилы».

Датировать новую поэму нужно несомненно 1815 годом по упоминанию в ней двух журналов: «Демокрита» и «Кабинета Аспазии», издававшихся в течение этого года. Датировка поэмы первой половины 1816 года, конечно, также возможна, так как выведенный в ней Г. Р. Державин умер в июле 1816 г. Вряд ли Пушкин, однако, стал бы высмеивать издателей упомянутых журналов и вообще упоминать последние в 1816 г., когда журналы эти уже прекратили свое существование.