А. С. МАКСИМОВ
Л. Б. ГЕККЕРН, К. В. НЕССЕЛЬРОДЕ
И АНОНИМНЫЕ ПИСЬМА
Почему погиб Пушкин.
Москва
2011
ББК: 83. 3 Р1
Аннотация
Статья написана на основе анализа публикаций разных авторов о дуэли Пушкина. В ней рассматриваются отдельные эпизоды преддуэльных событий, не привлекшие внимание исследователей-пушкинистов. В статье, кроме известных, приведены новые косвенные доказательства причастности «дуэта» Геккерн – Нессельроде к составлению анонимного пасквиля и показано, каким образом сочинённые о Поэте небылицы дожили до наших дней.
Статья – ответ многочисленным публикациям, в том числе в интернете, новых полетик, трубецких, араповых и адресована интересующимся жизнью и творчеством А. С. Пушкина.
Максимов А. С.
10.05.2011
эл. адрес: Anatoliy-02120@Yandex.ru
Автор выражает глубокую благодарность Ирине Павловне Лось за помощь в работе над статьёй и подготовке её к печати.
«Великим людям свойственно иметь презренных врагов».
(Вольтер).
Четвёртого ноября 1836 года А. С. Пушкин получил по почте анонимное письмо следующего содержания:
«Кавалеры первой степени, командоры и кавалеры светлейшего ордена рогоносцев, собравшись в Великом Капитуле под председательством достопочтенного великого магистра ордена, его превосходительства Д. Л. Нарышкина, единогласно избрали
«Точно такие же письма были получены всеми членами тесного карамзинского кружка» (1), где уже давно Дантес был своим человеком:
Вяземские (вскрыли и уничтожили),
Карамзины (неизвестно, как поступили),
Виельгорский М. Ю. (отослал Пушкину),
Соллогуб В. А. (не вскрывая, доставил Пушкину),
братья Россеты (стали искать автора),
Хитрово Е. М. (переслала по почте Пушкину).
Елизавета Михайловна Хитрово, дочь фельдмаршала М. И. Кутузова, не являлась членом карамзинского кружка, но была горячим и преданным другом Поэта, поэтому пасквилянты не могли обойти её вниманием.
Один экземпляр «диплома» «неизвестными путями попал в руки министра Нессельроде» (24), о чём речь впереди.
«Разительное сходство перечня имён постоянных посетителей карамзинского салона со списком лиц, получивших анонимные письма, бросается в глаза. Такое совпадение не может быть случайным. Трудно себе представить, чтобы кому-то, не связанному с узким карамзинским кружком, пришло в голову разослать письма всем этим лицам и только им. Если бы дело было затеяно кем-то из великосветских шалопаев или одним из могущественных врагов поэта, круг адресатов, несомненно, был бы иным. Всё это говорит о том, что организатор интриги с анонимными письмами был как-то связан с карамзинским салоном» (1). А буквально за два дня до получения Поэтом «диплома» Геккерн грозил местью Натали.
Текст «диплома» – не клише, в которое можно вставить любую фамилию, как считают многие пушкинисты, и написан только для одного человека в Петербурге. Печать, которой был запечатан конверт, тоже была изготовлена для этого случая. Описание печати дано Г. Е. Хаитом (25):
«… две капли, похожие на пламенеющие сердца, означают: «Любовь двух сердец содеяла единое». Раскрытый циркуль может быть воспринят и в смысле: «Кто тайну знает, тот всё имеет». Одновременно это и призыв к действию. Плющ – символ верности, привязанности и семейного благополучия. На оттиске плющ щиплет какая-то странная птица. Такое изображение, очевидно, намекало на нарушение семейного благополучия. Именно Пушкина – в рисунке печати есть литеры «А» и «П».
Фотография печати приведена в сборнике статей «Солнце нашей поэзии» (25). Смысл изображённого на печати идентичен содержанию «диплома».
Основным назначением анонимного письма не являлась задача привлечения внимания Пушкина к ухаживаниям императора за Натали: увлечение царя закончилось два года назад (и Пушкин прекрасно об этом знал), когда жена Поэта уехала в Полотняный Завод на полгода. По словам Р. Г. Скрынникова, «к маю 1836 года эпизод с ухаживаниями царя стал далёким прошлым» (24). Поскольку содержание «диплома» почти никто не знал, то «… в ноябре 1836 г. и в свете, и при дворе анонимный пасквиль восприняли как намёк на Дантеса, и только на него. Никаких слухов о связи царя с женой поэта в это время не существовало. Для этого, впрочем, и не было никаких оснований…. В петербургском обществе все знали, что отношения государя с Н. Н. Пушкиной не выходят за рамки самого строгого этикета» (1).
Вопреки общему мнению пушкинистов и свидетельствам современников Пушкина рассылка писем рогоносцам не имела места ни в Вене, ни в Париже (как это установил Г. Е. Хаит), а была распространённым в Санкт-Петербурге развлечением отпрысков-дебилов из аристократических семей и дебилов-кавалергардов. О том, как «развлекались» кавалергарды, достаточно красноречиво рассказал Дантес (19), а о художествах аристократической молодёжи – Трубецкой (27).
В «дипломе» фигурируют имена общеизвестных в свете рогоносцев, и сделан намёк на связь Натали и царя Николая I. И в этом есть психологическое несоответствие содержания пасквиля реальным событиям 1836 года.
«красоты неестественной, невозможной», была в течение 14-ти лет фавориткой Александра I. Царь щедро платил Нарышкину за «пользование» его женой. «Нарышкин приносил царю очень красивую книгу в переплёте. Царь, развернув книгу, находил там чек в несколько сот тысяч рублей, будто на издание повести, и подписывал этот чек» (13).
Таким образом, в пасквиле содержался «гнуснейший намёк на то, что и камер-юнкерство, и ссуды, и звание «историографа», – всё это оплачено Пушкиным тою же ценою. Большего оскорбления Поэту нанести было невозможно, так что последующие разговоры о том, что кто-то попросту хотел «пошутить», «подразнить Пушкина», ничего не стоят. Удар был рассчитанный, смертельный. Большей ценности, чем честь и достоинство, для Пушкина не существовало» (13).
«Чета Борх была известна порочными нравами всему Петербургу» (27).
С целью установления автора «диплома» было проведено несколько почерковедческих экспертиз, результаты которых были опровергнуты позднее.
Последняя, самая серьёзная и авторитетная экспертиза, инициированная Г. Е. Хаитом в 1974 году и проведённая Всесоюзным НИИ судебных экспертиз Министерства юстиции СССР, установила:
- оба сохранившихся образца «диплома», в том числе и адрес, написаны одним лицом;
- написавший анонимное письмо был не француз;
- «диплом» написан человеком из высшего общества;
- «диплом» написал не П. В. Долгоруков, не И. С. Гагарин;
- составителем и исполнителем «диплома» был, вероятнее всего, один и тот же человек.
С ноября 1836 года и по настоящее время не одно поколение пушкинистов ведёт поиск автора анонимного письма. «Сделано множество наблюдений, выявлена бесконечная цепь фактов, иногда бесспорных, но версии остаются версиями, предположения – предположениями, эмоции – эмоциями, а неопровержимых доказательств нет» (13).
Так ли это?
II. Мнение А. С. Пушкина.
Мнение Поэта первостепенно по важности.
В авторстве анонимных писем Пушкин А. С. обвинял Геккерна, высокопоставленного чиновника, иностранного дипломата, поэтому должен был иметь неопровержимые доказательства своей правоты. В противном случае, говоря словами А. А. Ахматовой, он мог «оказаться в каземате или ехать с фельдъегерем в Нерчинск» (2).
И А. С. Пушкин имел такие доказательства – это письма Дантеса к Натали за 1836 год. В известном письме к шефу Третьего отделения А. Х. Бенкендорфу от 21-го ноября Поэт писал: «Будучи единственным судьёй и хранителем моей чести и чести моей жены и не требуя вследствие этого ни правосудия, ни мщения, я не могу и не хочу представлять кому бы то ни было доказательства того, что утверждаю». В черновике было: «... ни вручить вам писем, ... ни вводить в большие подробности» (1).
13-го или 14-го ноября Натали после сватовства Дантеса к её старшей сестре Екатерине и устного согласия А. С. Пушкина взять свой вызов обратно показала мужу эти письма и рассказала о преследованиях и угрозах Геккерна. 2-го ноября Натали рассказала А. С. Пушкину только о свидании с Дантесом в доме Полетики.
Поэт дружелюбно относился к послу, несколько раз (5, 6, 13-го ноября) встречался с ним и согласился по его просьбе на двухнедельную отсрочку поединка: ясно, что Поэт ничего не знал о гнусном поведении посла.
По прочтении писем Дантеса к Натали, в числе которых была и «нота» (см. далее по тексту), А. С. Пушкин понял, что его главный враг – дипломат. Кроме того, сравнив письма Дантеса с «дипломом», Поэт убедился в авторстве Геккерна.
Взволнованный своим открытием, А. С. Пушкин прибежал к В. Ф. Вяземской со словами: «Я знаю автора анонимных писем. Через неделю вы услышите, как станут говорить о мести, единственной в своём роде: она будет полная и совершенная; она бросит в грязь того человека; громкие подвиги Раевского – детская игра в сравнении с тем, что я намерен сделать» (1). План мести заключался в том, чтобы довести до правительства и общества правду о гнусных проделках Геккерна.
А. Х. Бенкендорфа и, следовательно, царя Николая I.
После аудиенции, данной А. С. Пушкину 23-го ноября, царь приказал Бенкендорфу найти автора анонимных писем. Дочь Николая I писала: «Папа приложил все усилия к тому, чтобы его успокоить. Бенкендорфу было поручено предпринять поиск автора писем» (24). Бенкендорф был всесилен и всемогущ, он имел своих людей повсюду и был хорошо осведомлён обо всём. К примеру, он за три дня нашёл анонимщика, который после гибели Поэта написал возмущённые письма графу А. Ф. Орлову и В. А. Жуковскому.
Бенкендорф нашёл автора «диплома», что подтверждает записка его секретаря П. И. Миллера, хранившаяся в архиве Третьего отделения в деле А. С. Пушкина: «Дантес решился отомстить ему (Пушкину) обесславив её. Подлое средство, достойное оплеухи, – барон Геккерн написал с этой целью несколько анонимных писем, которые разослал двум-трём знакомым Пушкина» (13).
Как показал Г. Е. Хаит, для поиска автора анонимного пасквиля «следов и улик было предостаточно… Хорошо известно, что подмётные письма доставлялись Пушкину и его друзьям и знакомым по вновь введённой городской почте. Все существовавшие в то время в Петербурге «приёмные места» (их было чуть больше ста) отправляли в среднем за день 400 писем, «закрыток» и билетов. Так что к «сидельцу» мелочной лавки (принимавшему плату за каждое из них) за день обращалось 4 – 5 человек, и при необходимости он мог указать, кто, что и когда отправлял» (25).
Сразу после дуэли, 28-го января царь потребовал полную информацию о деле А. С. Пушкина: ему докладывали А. Х. Бенкендорф, К. В. Нессельроде и В. А. Жуковский. И вот только тогда царь ознакомился с содержанием анонимного письма. Реакция царя известна: он учинил Геккерну бесчестье в общеевропейском масштабе. Несмотря на то, что Нидерланды (и Австрия) были единственными союзниками России в Европе, голландский дипломат был немедленно изгнан из Петербурга и даже не был удостоин традиционно принятой прощальной (и по просьбе посла) аудиенции. Царь Николай I приказал Нессельроде передать Геккерну, что он «желает избежать объяснений, которые могут быть только тягостными» (27).
Понятно, что подобная реакция царя стала возможной при одном, но непременном условии – он знал, что Геккерн был автором анонимных писем.
Но не дуэль и даже не смерть А. С. Пушкина от руки заезжего негодяя была причиной неудовольствия Николая Павловича: как показал известный пушкинист Н. Я. Эйдельман, дипломат давно себя серьёзно скомпрометировал, и гибель Поэта была только предлогом для удаления посла из Петербурга.
Император личным распоряжением пресёк все разговоры о Поэте и его дуэли, о чём свидетельств очень много: к примеру, вюртембергский посол К. Гогенлоэ писал в связи с этим: «... об этой злополучной дуэли больше не говорят, и мне передавали, что таково было желание императора, положившего конец всем разговорам на эту тему» (27).
IV. Мнение друзей А. С. Пушкина.
«… ибо полагали, что оно обусловлено чрезмерной и, к тому же, не имевшей серьёзных оснований ревностью к Дантесу» (12).
В. А. Жуковский писал в неотправленном письме к Бенкендорфу: «Пушкин был выведен из себя, потерял голову и за это дорого заплатил. С его стороны было одно бешенство обезумевшей ревности» (27).
П. А. Вяземский «закрыл своё лицо и отвратил его от дома Пушкина» (13), «В. А. Жуковский был на пороге разрыва с другом» (13), и только один А. И. Тургенев был на стороне Поэта – он даже поссорился с В. Ф. Вяземской, защищая Пушкина от клеветы.
5-го февраля, после гибели А. С. Пушкина, П. А. Вяземский в письме к А. Я. Булгакову писал: «О том, что было причиной этой кровавой и страшной развязки, говорить нечего. Многое осталось в этом деле тёмным и таинственным для нас самих… Пушкина в гроб положили и зарезали жену его городские сплетни, людская злоба, праздность и клевета петербургских салонов, безымянные письма» (1).
«Но, начиная с 10-го февраля, тон писем Вяземского и суть его сообщений меняются. Вместо общих слов о людской злобе и светской клевете в его письмах появляется совершенно определённо высказанное обвинение в адрес Геккерна: «Чем больше думаешь об этой потере, чем больше проведываешь обстоятельства, доныне бывшие в неизвестности и которые время начинает раскрывать понемногу, тем более сердце обливается кровью и слезами. Адские сети, адские козни были устроены против Пушкина и жены его…. Супружеское счастье и согласие Пушкиных было целью развратнейших и коварнейших покушений двух людей, готовых на всё, чтобы опозорить Пушкину…. Чтобы объяснить поведение Пушкина, нужно бросить суровые обвинения против других лиц, замешанных в этой истории. Эти обвинения не могут быть обоснованы положительными фактами: моральное убеждение в виновности двух актёров этой драмы, только что покинувших Россию, глубоко и сильно» (1).
«... во всём его поведении было одно благородство, великодушие, деликатность» (1). Как не вспомнить «знаменитые и воистину проникновенные слова В. Г. Белинского о «лелеющей душу гуманности» натуры Пушкина, не только писателя, но и человека» (7).
А. И. Тургенев писал брату 19-го февраля: «Гнусность поступков Геккерна раскрывается» (24).
«В те дни вдова поэта, опомнившись от первого ужасного потрясения, рассказала кому-то из самых близких людей о том, что раньше знал с её слов один только Пушкин. Вникнув в ранее неизвестные им обстоятельства дела, друзья Пушкина пришли к мнению, что Поэт был прав» (1).
V. «Дипломатия» Геккерна.
Стараясь избежать крупных неприятностей, Геккерн проявлял чудеса дипломатической изворотливости, и надо отдать ему должное…
– он заставил Дантеса под свою диктовку написать письмо Натали «с отказом видов на неё». После гибели Поэта Геккерн цинично использовал факт существования этого письма для доказательства своей невиновности.
Шедевром дипломатического искусства посла, призванным отвести от себя подозрения в причастности к составлению «диплома», является его записка к Дантесу от 2-го февраля (27):
«Если ты хочешь говорить об анонимном письме, я тебе скажу, что оно было запечатано красным сургучом, сургуча мало и запечатано плохо. Печать довольно странная; сколько я помню, на одной печати имеется посредине следующей формы «А» со многими эмблемами вокруг «А». Я не мог различить точно эти эмблемы потому что, я повторяю, оно было плохо запечатано. Мне кажется, однако, что там были знамёна, пушки, но я в этом не уверен. Мне кажется, так припоминаю, что это было с нескольких сторон, но я в этом также не уверен. Ради бога, будь благоразумен и за этими подробностями отсылай смело ко мне, потому что граф Нессельроде показал мне письмо, которое написано на бумаге такого же формата, как и эта записка. Мадам Н. и графиня Софья Б. тебе расскажут о многом. Они обе горячо интересуются нами. Да выяснится истина, это самое пламенное желание моего сердца. Твой душой и сердцем.
Б. де Г.
Почему ты спрашиваешь у меня все эти подробности? До свиданья, спи спокойно».
По словам П. Е. Щёголева, «… эта записка производит странное впечатление какого-то воровского документа, написанного со специальными задачами...», но, тем не менее, он не подозревал Геккерна в причастности к составлению «диплома».
И даже пушкинисты – наши современники, считают эту записку оправдывающим Геккерна документом, несмотря на многие ныне открытые исследователям материалы.
Так, Р. Г. Скрынников, профессор Санкт-Петербургского университета, «разрушив гору мифов о Пушкине», восстановив по документам истинную цепочку событий за весь 1836 год в своей, во многом замечательной, книге «Дуэль Пушкина», вышедшей из печати в 1999 году к 200-летнему юбилею Поэта, писал, что «содержание» ».
Вот торжество дипломатии Геккерна! Салют дипломату!
Как раз всё наоборот: «проваренная в интригах старая дипломатическая лиса» (2), Геккерн заметал следы, и записка является наиважнейшим документом, подтверждающим его причастность к составлению «диплома».
В «воровской» записке есть масса странностей и неувязок, которые умный и хитрый дипломат нагромоздил преднамеренно:
- на печати невозможно увидеть пушки и знамёна (Геккерн увидел, но не уверен в этом);
- в центре печати букву «П» не рассмотреть невозможно – это зрительный центр печати (Геккерн увидел только букву «А»);
- слова «не уверен» в описании печати встречаются два раза;
- слова «мне кажется» написаны дважды;
- кроме того, встречаются слова «не мог различить», «сколько я помню», «так припоминаю».
Дипломат ничего толком не мог различить, ничего толком не увидел, ничего толком не помнит, ни в чём толком не уверен, но, тем не менее, в случае судебного разбирательства, просит Дантеса: «за всеми этими подробностями смело отсылай ко мне». Великолепно!
Нужно заметить, что дипломат ссылался на экземпляр пасквиля, показанный ему Нессельроде, хотя имел свой.
Всю эту дипломатическую белиберду (на первый взгляд) писать не было никакой необходимости – Дантесу достаточно было отвечать в суде: «не видел, не знаю».
Спустя много лет Александр II в ограниченном кругу придворных сказал: «Ну, вот теперь знают автора анонимных писем, которые были причиной смерти Пушкина: это Нессельроде» (27).
«Хорошо известно, что супруги Нессельроде питали настоящую ненависть к Пушкину. Именно под давлением министра иностранных дел К. Нессельроде 24-го июля 1824 года Александр I уволил Поэта со службы и отправил в ссылку в Михайловское. Однако Николай I отменил ссылку (театральный жест, во все времена используемый главами государств при вступлении на этот пост – М. А.) и 27-го августа 1826 года (только по окончании следствия по делу о причастности А. С. Пушкина к декабристам – М. А.) распорядился о возвращении Пушкина в министерство иностранных дел, чему сильно противодействовал министр. И выразительный факт: Нессельроде, рискую вызвать недовольство царя, в течение длительного времени не выплачивал жалованье Поэту. Супруги Нессельроде были в высшей степени расположены к Геккерну и, особенно, к Дантесу, который состоял в родстве с графом К. Нессельроде. Не случайно графиня была посаженной матерью Дантеса на его свадьбе с Екатериной, не случайно в день дуэли она до полуночи находилась в нидерландском посольстве» (12).
«Противостояние Пушкина и четы Нессельроде носило в своей основе не личный характер, а имело глубокие политические, идеологические и нравственные причины и было неизбежным» (12).
Вот мнение о графине Нессельроде её поклонника барона М. А. Корфа («Этот человек, – говорил Николай I о Корфе, – в наших правилах и смотрит на вещи с нашей точки» (23). Вся жизнь Корфа – это прямой путь в салон мадам Нессельроде:
«Графиня Мария Дмитриевна Нессельроде, по необыкновенному уму своему и высокому просвещению и особенно по твёрдому, железному характеру, была, конечно, одною из примечательнейших, а по общественному своему положению и влиянию на высший петербургский круг одною из значительнейших наших дам в царствование императора Николая. С суровою наружностью, с холодным и даже презрительным высокомерием ко всем мало ей знакомым или приходившимся ей не по нраву, с решительною наклонностью владычествовать и первенствовать, наконец, с нескрываемым пренебрежением ко всякой личной пошлости или ничтожности, она имела очень мало настоящих друзей, и в обществе, хотя, созидая и разрушая репутации, она влекла всегда за собою многочисленную толпу последователей и поклонников; её, в противоположность графу Бенкендорфу, гораздо больше боялись, нежели любили. Кто видел её только в её гостиной прислонённую к углу дивана, в полулежачем положении, едва приметным движением головы встречающую входящих, каково бы ни было их положение в свете, тот не мог составить себе никакого понятия об этой необыкновенной женщине, или разве получал о ней одно понятие, самое невыгодное. Сокровища её ума и сердца, очень тёплого под этой ледяною оболочкою, открывались только для тех, которых она удостаивала своею приязнию; этому небольшому кругу избранных, составлявших для неё, так сказать, общество в обществе, она являлась уже, везде и во всех случаях, самым верным, надёжным и горячим, а по положению своему и могущественным другом. Сколько вражда её была ужасна и опасна, столько и дружба – я испытал это на себе многие годы – неизменна, заботлива, охранительна, иногда даже до ослепления и пристрастия. Совершенный мужчина по характеру и вкусам, частию и занятиями, почти и по наружности, она, казалось, преднамеренно отклоняла и отвергала от себя всё, имевшее вид женственности» (27). Щёголев в своей монографии все эти дифирамбы оставил без внимания, но особо отметил, что вражда Марии Дмитриевны была ужасна и опасна.
А вот отзыв о супругах Нессельроде П. В. Долгорукова, главного подозреваемого в авторстве «диплома».
«Сначала о графе: Карл Васильевич Нессельроде, немец происхождением и, по своим понятиям, немец старого покроя: человек ума не обширного, но ума необыкновенно хитрого и тонкого, ловкий и вкрадчивый от природы, но совершенно чуждый потребностям современным, им принимаемым за прихоть игривого воображения. Искусный пройдоха, обревший большую помощь в хитрости и ловкости своей жены-повелительницы, столь же искусной, как и он, пройдохи и к тому же страшнейшей взяточницы, Нессельроде был отменно способен к ведению обыденных, мелких дипломатических переговоров. Но за то высшие государственные соображения были ему вовсе чуждыми: поклонник Меттерниха, он считал его за идеал ума человеческого и всегда благоговейно, слепо и неразумно преклонялся перед этим самозванным божеством политики. Впрочем, ленивый от природы, он не любил ни дел, ни переговоров; его страстью были три вещи: вкусный стол, цветы и деньги. Этот австрийский министр русских иностранных дел, Нессельроде, не любил русских и считал их ни к чему не способными; зато боготворил немцев, видел в них совершенство человечества…. Своим возвышением Нессельроде обязан сильному придворному влиянию искусных интриганов, своих тестя и тёщи…
Дальше о графине: женщина ума недальнего, никем не любимая и не уважаемая, взяточница, сплетница и настоящая баба-яга, но отличавшаяся необыкновенной энергиею, дерзостью, нахальством и посредством этой дерзости, этого нахальства державшая в безмолвном и покорном решпекте петербургский придворный люд, люд малодушный и трусливый, всегда готовый ползать перед всякою силою, откуда бы она не происходила, если только имеет причины страшиться от неё какой-нибудь неприятности» (27).
Сам П. Е. Щёголев, познакомившись в 1925 году с письмами графини о событиях 14-го декабря 1825 года, не нашёл в них «ни ума, ни оригинальности…. Привычная благоговейная восторженность перед новым монархом, патриотическое подхалимство и решительная бесчеловечность к заговорщикам…. Для неё, так же, как и для графа Бенкендорфа, Пушкин оставался un ami du quatorze, другом декабристов, скрытым революционером. Уже одной этой репутации Пушкина достаточно было для того, чтобы положить предел между ним и графиней» (27).
Виднейший пушкинист, наш современник, Н. Н. Скатов писал: «Если можно говорить (а это показали все дальнейшие события) об антирусской политике «австрийского министра русских иностранных дел», то её объектом так или иначе, рано или поздно, но неизбежно должен был стать главная опора русской национальной жизни – Пушкин» (12).
По словам Д. Д. Благого, Нессельроде и его ближайшее окружение представляли «антинародную, антинациональную придворную верхушку…, которая затаила злобу на противостоящего ей русского национального гения».
«Геккерн, голландский министр, лицо тонкое, фальшивое, мало симпатичное. Его здесь считают шпионом Нессельроде» (24). Следовательно, связка Геккерн–Нессельроде образовалась задолго до описываемых событий.
В своём письме к графу Нессельроде от 1-го марта Геккерн, защищаясь, ссылался на свидетельство «двух особ, двух дам, высокопоставленных и бывших поверенными всех моих тревог, которым я день за днём давал отчёт» (27). В «воровской» записке эти дамы названы по имени – мадам Н. и графиня Софья Б. (мадам Нессельроде и графиня Софья Бобринская).
По словам А. А. Ахматовой, вышеуказанное «письмо принадлежит к тому эпистолярному жанру, когда адресат и отправитель стряпают произведение вместе, чтобы представить его третьему лицу. Таким лицом был Николай I». В это время «Геккерн, по словам Вяземского, проводил целые дни у Нессельроде, где его утешала графиня» (2).
Как было сказано выше, Пушкин после ознакомления с письмами Дантеса к Натали 14-го ноября приступил к осуществлению плана дискредитации Геккерна, о чём заявлял публично.
Услышав об угрозах Поэта, посол, бесспорно, обратился за советом к своему лучшему другу К. Нессельроде и вместе с ним разработал план последующих действий, который был полностью реализован. План заключался в том, чтобы постоянно раздражать Пушкина с помощью Дантеса, постоянно клеветать на Поэта и разносить эту клевету по всему Петербургу с помощью полетик, кавалергардов, вяземских, карамзиных и довести дело до дуэли – другого способа нейтрализовать Пушкина у господ иностранцев не было. «Вопрос о карьере в России, своей и Дантеса, перед послом явно уже не стоял: надо было обеспечить почётное возвращение в Европу» (2).
распространение клеветы – основной причины состоявшейся в январе дуэли. Это мог сделать только один человек в России – император…, а их иноземное величество только после гибели Поэта соизволили шевельнуть пальцем и запретить все разговоры о Пушкине и его дуэли и потому только, что сам был замешан в этой истории.
Наличие «диплома» у Нессельроде – весьма многозначительный факт: вместе с «воровской» запиской и письмом Геккерна от 1-го марта он являлся по замыслу дипломата весомым оправдательным аргументом в его пользу. Этой запиской посол хотел сказать, что он и Нессельроде тоже получили по почте такой же диплом и, соответственно, не имеют никакого отношения к его написанию. Всё это лежит на поверхности и шито белыми нитками. Из воспоминаний Соллогуба известно, что д’Аршиак 17-го ноября в ходе дуэльных переговоров показал ему «экземпляр ругательного диплома на имя Пушкина», а в декабре – «несколько печатных бланков с разными шутовскими дипломами на разные нелепые звания…. Тут находился тоже печатный образец диплома, посланного Пушкину» (13). Вызывает сомнение утверждение Г. Е. Хаита о том, что д’Аршиак получил экземпляр «диплома» от Пушкина: с какой это радости Поэт, державший всё в тайне даже от своих друзей, подарил секунданту Дантеса образец пасквиля? Здесь необходимо повторить, что анонимное письмо, полученное Поэтом, не было трафаретом, куда можно вставить любую фамилию, как считают некоторые пушкинисты, а предназначалось одному человеку в Петербурге. Спрашивается, где это Геккерны раздобыли такое количество «дипломов», посланных Пушкину, и один печатный образец? Если принять во внимание исследование Г. Е. Хаита (25), то, естественно, – не в Вене и не в Париже; и, если учесть, что сказка о заимствовании в Вене или Париже забавы с рассылкой писем мужьям-рогоносцам исходит от Геккернов (д’Аршиак забавлял Соллогуба этой сказкой) ответ может быть только один: да там же, где и все остальные – сами «стряпали». К большому сожалению, этот эпизод из воспоминаний Соллогуба впоследствии широко использовался исследователями-пушкинистами и, следовательно, они явились прямыми жертвами мошенничества Геккернов. Весьма справедливо заметил Р. Г. Скрынников, что Геккерны манипулировали общественным мнением, как «уличные фокусники»: чего стоит только один цирковой номер с «усыновлением» Дантеса. По мнению Р. Г. Скрынникова, «изощрённостью ума дипломат не уступал Мюнхаузену. Самым удивительным было то, что Геккерны заставили общество поверить сочинённым ими небылицам» (24). К сожалению, наличию по одному подлиннику анонимного пасквиля у Геккерна и Нессельроде (а если это был один и тот же экземпляр, то этот факт лишний раз подтверждает, до какой степени «сотрудничество» дипломата и министра было тесным) и одного печатного образца «диплома» у д’Аршиака пушкинисты не придают никакого значения, а ведь это говорит о многом: эти негодяи вытаскивают на свет образцы пасквиля всякий раз, когда им это было необходимо. Вывод напрашивается сам собой.
Всего три года спустя Нессельроде говорил о дипломате: «Геккерн на всё способен: это человек без чести и совести» (2).
«Старший Геккерн не только восторжествовал, к нашему стыду, над Пушкиным при жизни, он до сих пор продолжает праздновать победу своей дипломатии» (2).
«дипломатия» Геккерна зашла очень далеко (надо было убрать важных свидетелей): гибель д’Аршиака на охоте вскоре после отъезда из Петербурга; странная смерть Екатерины от родов (она умирала в течение почти месяца), до этого у неё было несколько родов, но родились девочки и один мёртвый мальчик. Дантесу нужен был наследник – он его дождался…. Женившись на Екатерине, Дантес «на всю жизнь закабалил себя», – писал Геккерн Нессельроде в том пресловутом письме. Можно предположить, что Геккерны избавились от Екатерины.
Дантес – достойный «сын» своего «папаши»: он упёк свою дочь в сумасшедший дом за то, что она назвала его «убийцей Пушкина». «Дочь Леония-Шарлотта оказалась исключительно одарённой девушкой, живо интересовалась наукой, прошла дома весь курс Политехнического института и в то же время прекрасно овладела (в семье разговаривали только по-французски) русским языком и была страстной поклонницей пушкинского творчества» (17. Вступительная статья Д. Д. Благого).
Несколько примеров гнусных поступков обоих Геккернов за очень короткий период с октября по январь…
Пример первый.
Сразу после свидания Натали с Дантесом в доме Полетики в первой половине октября Геккерн под свою диктовку заставил «сынишку» написать письмо Жене Поэта с «отказом видов на неё», сам отнёс и ей сам лично вручил. В пушкиноведении это письмо получило название «нота», по справедливому замечанию Р. Г. Скрынникова, именно о нём идёт речь в письме Дантеса от 17-го октября. Нота, естественно, означала разрыв отношений. А 16-го октября Дантес отправился к Вяземским, чтобы посмотреть, как Натали, (а она была там) восприняла это послание. Бесспорно, поскольку Дантес не был безразличен Натали (здесь мы вынуждены поверить французу), для неё это было серьёзным испытанием, и Жена Поэта выдержала его с честью, чего нельзя сказать о Дантесе: кавалергард рыдал и лил слёзы (19). Именно после получения «ноты» в первой половине октября Натали поставила точку в своих отношениях с Дантесом, а на вечере у Вяземских она дала понять ему, что роман окончен. «Нежная и добрая, мягкая и отзывчивая, скромная и застенчивая, деликатная и тактичная», по словам И. Ободовской и М. Дементьева (18), Жена Поэта могла быть и твёрдой, и непреклонной, чему удивлялся не только один Дантес.
Чтобы сломить сопротивление Натали, Геккерны сначала её уговаривали, затем стали запугивать (19) и кончили прямым шантажом (24).
Пример третий.
Чтобы избежать поединка, «безумно влюблённый» в Натали, «благородный», по словам Геккерна, Дантес в день получения вызова на дуэль от Поэта нанёс визит Барятинским с целью предложения руки и сердца восемнадцатилетней Марии…, а Мария буквально за полторы недели до этого, 22 - 23 –го октября, записала в своём дневнике: «… его отвергла г-жа Пушкина, поэтому он хочет жениться (на ней, Марии Барятинской – Скрынников Р. Г.). С досады!». По словам Дантеса, сказанным тут же матери Марии, «девушка вежливо его прогнала» (28).
Пример четвёртый.
…, подлость самой высокой пробы: «высоконравственный» Дантес, естественно, не отказал бы в этом любящей женщине. К чести Натали она отвергла это предложение.
Пример пятый.
Опять же, чтобы избежать дуэли, сразу после позорного «сватовства» к Марии Барятинской Геккерны сделали предложение Екатерине, старшей сестре Натали.
Пример шестой.
Чтобы обмануть Пушкина и убедить его, что Дантес намерен свататься к Екатерине, Геккерны выдумывали всё новые и новые доводы: начали баснями о любви Дантеса к Екатерине и кончили (поскольку Пушкин всё никак не мог поверить) предъявлением «материальных доказательств» этой любви. «Слава Богу, кажется, всё кончено. Жених и почтенный его Батюшка были у меня с предложением. К большому щастью за четверть часа пред ними приехал из Москвы старший Гончаров и он объявил им Родительское согласие, итак все концы в воду…», – писала после урегулирования дуэльного конфликта в ноябре тётка Натали Е. И. Загряжская. Так Геккерны бесповоротно погубили репутацию Екатерины, но поскольку она безумно была влюблена в Дантеса, то добровольно стала игрушкой в его руках. Дантес в одном из писем в ноябре писал Геккерну: «Во всём этом Екатерина – доброе создание, она ведёт себя восхитительно» (19).
«Я знаю, что я виновата, я должна была его оттолкнуть, потому что каждый раз, когда он обращается ко мне, меня охватывает дрожь», – эти слова Натали подслушала дочь Вяземских Валуева и отнесла их на счёт Пушкина, а разговор-то шёл о Дантесе. И убийца Поэта на суде, извратив суть, привёл эти слова для своего оправдания (28).
Примеров можно привести ещё массу.
Геккерны были авторами клеветы (последней клеветы, переполнившей чашу терпения Пушкина, после чего Поэт твёрдо решил: быть дуэли) о связи Поэта с Александриной, другой сестрой Натали, а у Александрины в это время намечался брак с Аркадием Россетом (18). «Клевета преследовала весьма конкретную цель – спровоцировать дуэль между Поэтом и одним из братьев Гончаровых» (3). Геккерн везде твердил, что сын женитьбой на Екатерине навек себя закабалил, и сделано это было исключительно для спасения чести госпожи Пушкиной. Сразу после гибели Пушкина Геккерн объявил Поэта главой политической партии, сразу после гибели Поэта дипломат писал, что Пушкин – «безумец», которому «просто жизнь надоела, и он избрал руку Жоржа орудием для своего переселения в другой мир» (27) и т. д., и т. д., и т. д. И вся эта грязь была с воодушевлением и восторгом подхвачена правящей верхушкой, так как устраивала всех «жадною толпой стоящих у трона» (М. Ю. Лермонтов) немцев, австрийцев и сидящего на этом троне полунемца, получухонца, но никак не Романова. В. О. Ключевский чётко показал, что Пётр Ульрих Голштинский (внук Петра Первого, последний из династии Романовых по мужской лини, будущий царь Пётр Третий) и София Фредерика Августа Ангальт Цербсткая (будущая царица Екатерина Вторая) были супругами чисто формально. У них девять лет не было детей. Отсутствие наследника престола очень беспокоило императрицу Елизавету (последнюю из династии Романовых по женской линии), и она приняла необходимые меры. В ночь на 20-ое сентября 1754 года Екатерина родила от красавца Салтыкова мёртвого ребёнка, который в эту же ночь был заменён новорождённым из деревни Чухонь. Деревня Чухонь впоследствии была стёрта с лица земли.
Вот один из многочисленных ребусов А. С. Пушкина:
Не то сына, не то дочь,
Не мышонка, не лягушку,
А неведому зверюшку…
(Сказка о царе Салтане).
«романтический, – как говорил А. С. Пушкин с глубочайшим сарказмом, – наш царь».
Поэт был гениален во всём… «универсальность гения А. С. Пушкина проявилась не только в литературе, где он освоил все жанры и усвоил все приёмы, разработанные современной поэзией и прозой, но и в науках – в истории, философии, эстетике, лингвистике, этнографии, политической экономии, в том, что он интересовался также достижениями в механике, геометрии…» (8). А. С. Пушкин был блестящим историком, много работал в закрытых архивах, и его мнение, бесспорно, самое верное и авторитетное.
Ещё один пример шифровки текста – полемика Поэта с Рылеевым и Кюхельбекером на страницах романа в стихах «Евгений Онегин».
«Поэтической тайнописью» назвала А. А. Ахматова такой способ писания стихов, при котором от мнемонического столкновения строки со строкой другого поэта возникает искра нового, зачастую совершенно неожиданного смысла, и образуется нечто и впрямь напоминающее «шифр», но шифр особый – поэтический. Его принципиальная уникальность в том, что ключ может найти только тот, кто помнит стихи наизусть. И значит, только тот, кто стихи любит. И значит, только друг, только свой «брат». При этом совершенно не важно, какой век на дворе» (Сборник статей «Солнце нашей поэзии», стр. 206).
VI. Участники, современники и пушкинисты
«диплома».
Неопровержимые доказательства причастности пары негодяев Геккерн – Нессельроде к составлению анонимного письма имели:
- А. С. Пушкин,
- А. Х Бенкендорф. и, следовательно, царь Николай I,
- Александр II.
– и прямые доказательства причастности Геккерна к написанию «диплома».
Николай I знал, кто был автором анонимных писем, знал всё о преддуэльной истории (царю «известно всё моё дело», – говорил Поэт в январе баронессе Вревской, соседке по имению; а в письме к брату Михаилу от 3-го февраля 1837 года царь подробно и хронологически точно описывал события ноября-января, ставшие причиной гибели Поэта), но ничего не сделал, чтобы спасти Пушкина. Поэтому В. В. Кунин с полным основанием заявил в своей работе «Восемнадцать лет спустя», что Поэт «был убит не без помощи императора» (14).
Жуковский В. А. в 1851 году говорил сыну Поэта Александру, что «…в смерти Пушкина повинен не только шеф жандармов, но и распорядитель судеб России – государь» (9). И это сказал «милейший, добрейший, преданный дому Романовых Василий Андреевич Жуковский» (23).
«Подозрения. Графиня Нессельроде» (27).
П. Е. Щёголев писал в своей монографии, что «слишком близка была прикосновенность супруги министра к вражде Геккернов с Пушкиным и к дуэльному делу» (27).
В 1938 году Г. И. Чулков в своей книге «Жизнь Пушкина» писал: «В салоне Нессельроде... не допускали и мысли о праве на самостоятельную политическую роль русского народа, ненавидели Пушкина потому, что угадывали в нём национальную силу, совершенно чуждую им по духу...».
Не исключено возражение следующего порядка против вышеизложенного: перед нами тенденциозные утверждения представителей послереволюционного, советского литературоведения.
Однако известный поэт и пушкинист В. Ф. Ходасевич в своей работе «Графиня Нессельроде и Пушкин», опубликованной в 1925 году в эмиграции, прямо писал, что графиня была заказчицей «диплома» (26).
«диплома» была графиня Нессельроде, но составил его Ф. И. Бруннов – чиновник министерства иностранных дел, дипломат, ближайший помощник К. Нессельроде, как и К. Нессельроде немец по национальности. Версия Г. В. Чичерина об авторстве «диплома» изложена в письме к П. Е. Щёголеву от 18-го октября 1927 года (15):
Многоуважаемый Павел Елисеевич,
в «Огоньке» 16 октября я впервые увидел факсимиле пушкинской анонимки. Почерк поразил меня, как знакомый. Мне кажется, что это почерк Фил. Ив. Бруннова, многочисленные lettres particuliers (частные письма – Е. Л.) которого я читал почти 30 лет назад, когда работал с Н. П. Павловым-Сильванским в Госархиве. Конечно, могу ошибаться, но характер почерка уж очень знакомый. На почерк П. В. Долгорукова совсем не похож. Экспертиза Салькова напоминает мне известную экспертизу Бертильона в деле Дрейфуса. Бруннов – сын немецкого пастора, сделавшийся бароном и графом, блестящий дипломат старой школы, злой остроумец и насмешник, в молодости подлизывавшийся вовсю, позднее изводивший Горчакова своими сарказмами, в последние годы перед англо-русскими переговорами 1840-1841 гг. был в Петербурге при Нессельроде. В период Крымской кампании кн. П. А. Вяземский изображал, как Бруннов пластронировал перед великими княгинями. Это была его большая слабость. В 30-х годах он, несомненно, пластронировал перед Марьей Дмитриевной (Нессельроде – Е. Л.). Историк Шимин однажды в разговоре со мной охарактеризовал Нессельроде: «Его жена была умнее его». Мне представляется такая картина: злая, энергичная, властная Марья Дм<итриевна> имела при себе подлизывающегося остроумца Бруннова; он её, несомненно, увеселял после обеда, она, очевидно, в соответствующих красках рассказала о романе государя с Пушкиной; Бруннов, любитель шалостей и скабрезностей, очевидно, сочинил тут же остроту об ordre de cocus (орден рогоносцев – Е. Л.) и сказал – «Пушкин заслуживает диплома», Марья Дм., оскорблённая Пушкиным, ухватилась за это, и Бруннов тут же набросал карикатуру официального документа. Вы, несомненно, легко достанете в Центроархиве какие-либо lettres particuliers Бруннова для проверки моей гипотезы.
С совершенным почтением Георгий Чичерин.
По мнению Д. Д. Благого, «анонимный пасквиль был задуман в салоне графини Нессельроде и имел своей целью вовлечение Пушкина в прямое столкновение с царём», что признавали многие исследователи.
«диплома»: сильная неприязнь к Поэту ещё больше сблизила дипломата и министра и сделала их единомышленниками.
Кто конкретно писал «диплом»? Вопрос риторический: в распоряжении Геккерна и Нессельроде были и целый кавалергардский полк, и целое министерство иностранных дел. «Дантесовская история сделалась вопросом чести полка» кавалергардов (2). Не удивительно, что после смерти Пушкина они «горой стали за Дантеса и громогласно защищали его в великосветских гостиных» (27).
Заявление Александра второго о Нессельроде и сообщение Г. В. Чичерина о Бруннове ждут своего исследователя.
Главные подозреваемые в авторстве пасквиля И. С. Гагарин и П. В. Долгоруков самым профессиональным и основательным исследованием Всесоюзного НИИ судебных экспертиз Министерства юстиции СССР реабилитированы. И это, несмотря на то, что Третье отделение (Бенкендорф) в течение длительного времени предпринимало активнейшие действия по дискредитации Гагарина и Долгорукого (Герцена и Огарёва).
Единственное (!) возражение пушкинистов всех времён в авторстве «диплома» нидерландского посла Геккерна сводится к утверждению, что дипломат «не мог не понимать крайней рискованности этого мероприятия», что, естественно, не может быть принято во внимание, так как ничем не аргументировано и имеет чисто эмоциональный характер. Всё понимал…, однако «жизнь иногда многое заставляет нас делать добровольно» (Лец С. Е.). Жизнь, например, заставила гомосексуалиста Геккерна попытаться при живом отце усыновить (правда, безуспешно) Дантеса, так как по Петербургу «упорно ползли слухи об их истинном взаимоотношении, а это грозило крахом карьеры обоих» (2).
«i». К примеру, письма позволили точно установить дату свидания Натали и Дантеса – дату, ставшую отправной точкой многих ошибочных версий гибели Поэта. Теперь все эти версии можно похоронить с облегчением.
Для установления точной хронологии событий особо важное значение имеет письмо Дантеса Геккерну от 17-го октября. Это письмо – руководство к действию для Геккерна (19):
«Дорогой друг, я хотел говорить с тобой сегодня утром, но у меня было так мало времени, что это оказалось невозможным. Вчера я случайно провёл весь вечер наедине с известной тебе дамой, но когда я говорю наедине – это значит, что я был единственным мужчиной у княгини Вяземской, почти час.
Можешь вообразить моё состояние. Я наконец собрался с мужеством и достаточно и даже был довольно весел. В общем я хорошо продержался до 11 часов, но затем силы оставили меня и охватила такая слабость, что я едва успел выйти из гостиной, а оказавшись на улице, принялся плакать, точно глупец, отчего, правда, мне полегчало, ибо я задыхался; после же, когда я вернулся к себе, оказалось, что у меня страшная лихорадка, ночью я глаз не сомкнул и испытывал безумное нравственное страдание.
Вот почему я решил прибегнуть к твоей помощи и умолять выполнить сегодня вечером то, что ты мне обещал. дабы мне окончательно знать, как быть. Сегодня вечером она едет к Лерхенфельдам, так что, отказавшись от партии, ты улучишь минутку для разговора с ней.
Вот моё мнение: я полагаю, что ты должен открыто к ней обратиться и сказать, сестра (Екатерина – Р. Г. Скрынников), что тебе совершенно необходимо с нею поговорить. Тогда спроси её, не была ли она случайно вчера у Вяземских; когда же она ответит утвердительно, ты скажешь, что так и полагал и что она может оказать тебе великую услугу; ты расскажешь о том, что со мной вчера произошло по возвращении, словно бы был свидетелем: будто мой слуга перепугался и пришёл будить тебя в два часа ночи, ты меня много расспрашивал, но так и не смог ничего добиться от меня, и что ты убеждён, что у меня произошла ссора с её мужем, а к ней обращаешься, чтобы предотвратить беду. Это только докажет, что я не рассказал тебе о вечере, а это крайне необходимо, ведь надо, чтобы она думала, будто я таюсь от тебя и ты расспрашиваешь её как отец, интересующийся делами сына: тогда было бы недурно, чтобы ты намекнул ей, будто полагаешь, что бывают и более интимные отношения, чем существующие, поскольку ты сумеешь дать ей понять, что по крайней мере, судя по её поведению со мной, такие отношения должны быть. Словом, самое трудное начать, и мне кажется, что такое начало весьма хорошо, ибо, как я сказал, она ни в коем случае не должна заподозрить, что этот разговор подстроен заранее, пусть она видит в нём лишь вполне естественное чувство тревоги за моё здоровье и судьбу, и ты должен настоятельно попросить хранить это в тайне от всех, особенно от меня. Всё-таки было бы осмотрительно, если бы ты не сразу стал просить её принять меня, ты мог бы это сделать в следующий раз, а ещё остерегайся употреблять выражения, которые были в том письме (имеется ввиду «нота», написанная сразу после свидания – Р. Г. Скрынников).
Ещё раз умоляю тебя, мой дорогой, прийти на помощь, я всецело отдаю себя в твои руки, ибо, если эта история будет продолжаться, а я не буду знать, куда она меня заведёт, я сойду с ума.
припугнуть её и внушить, что (далее несколько слов тщательно зачеркнуто).
Прости за бессвязность записки, но поверь, я потерял голову, она горит, точно в огне, и мне дьявольски скверно, но, если тебе недостаточно сведений, будь милостив, загляни в казарму перед поездкой к Лерхенфельдам, ты найдешь меня у Бетанкура».
Рандеву Натали с Дантесом состоялось в первой половине октября, как убедительно доказал Р. Г. Скрынников. В связи с этим рассылки анонимных писем. Согласно инструкции Дантеса Геккерн с 17-го октября на приёме у Лерхенфельдов начал склонять Натали к супружеской измене, а 2-го ноября, по словам Александра Карамзина, стал грозить ей местью за отказ. Таким образом, Дантес надеялся добиться своего вплоть до 2-го ноября, и можно предположить, что до этого числа сам сплетен не распространял. Возможно, что слухи о свидании распространяли Барятинские, С. Бобринская и Нессельроде, но установить, как широко за две-три недели сплетни разошлись в высшем свете невозможно.
В этот же день, 2-го ноября, Натали, испугавшись угроз Геккерна, рассказала Пушкину о свидании с Дантесом в доме Полетики, о чём через Екатерину сразу узнали Геккерны. Этот факт подтверждается письмом Поэта к Геккерну от 21-го ноября, которое было порвано и через сто лет реконструировано и прочтено И. В. Измайловым и Б. В. Казанским по уцелевшим клочкам: «2-го ноября вы от вашего сына узнали новость, которая доставила вам большое удовольствие. Он сказал вам, что вследствие одного разговора я взбешён, что моя жена опасается, … что она теряет голову…» (24). Дантес понял, что шантажировать Натали оглаской свидания теперь бесполезно, и стал мстить за неудачу, вследствие чего и появились анонимные письма. По мнению С. Л. Абрамович, месть «женщине, обманувшей надежды возлюбленного» была вполне в духе нравов золотой молодёжи того времени. Подобные случаи мщения зафиксированы в мемуарах, дневниках и других документах…. В те же годы мотив отмщения становится популярным и в литературе – в произведениях, отображавших нравы светского общества» (1).
Чтобы оправдаться перед мужем и близкими родными, Натали выдумала известную сказку о свидании: ловушка, пистолет, дочь хозяйки и пр. Жертвой этой сказки, по-видимому, и стала Идалия Полетика: Поэт после 2–го ноября сказал ей что-то такое обидное, чего она не могла забыть всю свою долгую жизнь.
«день за днём давал отчёт» министру и его супруге.
Княгиня Барятинская, узнав по слухам о предполагаемом сватовстве Дантеса к её дочери, обратилась к Трубецкому за разъяснениями – в результате в дневнике Марии Барятинской 22–23-го октября появилась вышеприведённая запись.
Таким образом, о свидании в конце октября – первых числах ноября знали
Трубецкой,
Полетика,
Нессельроде,
Барятинские.
О свидании от Натали знали Вяземские, но их никак нельзя заподозрить в причастности к написанию анонимок.
Барятинских и Полетику из числа подозреваемых в написании «диплома» надо исключить. Полетика чисто физически не могла за один день составить текст «диплома», изготовить 8-10 экземпляров, заказать и получить печать в «Английском магазине» Никольса и Плинке даже, если Поэт в этот же день, 2-го ноября, сказал ей что-то в высшей степени неприятное. Барятинские оказались в этом списке случайно.
– вот круг лиц, которым до 3-го ноября, дня рассылки анонимных писем, было известно о свидании, а идея написания «диплома», вероятнее всего, возникла в этом кругу несколькими днями раньше.
Наиболее вероятными инициаторами написания «диплома» были пары негодяев:
Геккерн – Дантес,
Геккерн – Нессельроде,
но очень вероятно, что все трое: у каждого был свой интерес, каждый ненавидел Пушкина.
– это А. В. Трубецкой, красавец-кавалергард, дружок Дантеса, фаворит императрицы, судя по его опубликованному рассказу (27), круглый идиот. Не старческий маразм, как считают некоторые пушкинисты, диктовал слова рассказа Александру Васильевичу, а непроходимая тупость молодого кавалергарда, смотревшего на Дантеса снизу вверх. По словам А. Карамзина, приятеля француза, Дантес был «… совершенным ничтожеством, как в нравственном, так и в умственном отношении» (24). Да, император Николай Павлович усердно потрудились в 1826 году, напрочь выкосив интеллектуальный цвет дворянства. Князь Пётр Андреевич Вяземский «был человеком исключительной щепетильности и сознавал, что уличить участников интриги, погубившей Пушкина, трудно. И всё же в одном случае он располагал точно известным ему фактом, позволившим без обиняков указать на одного из главных виновников катастрофы…. Князь Пётр с полной ответственностью утверждал, что на красном мундире Трубецкого – кровь Пушкина и чёрные пятна (грязь клеветы и сплетен)…. Вяземский не уточнил, какими речами запятнал себя Трубецкой. Но это сделал за него сам Александр Васильевич» в своих воспоминаниях (24). Именно Трубецкой и Полетика были активными распространителями клеветы на Пушкина, именно Трубецкой легко и просто в своём рассказе оклеветал других в рассылке писем мужьям-рогоносцам. «Кн. Трубецкой в течение многих лет упорно отмалчивался о том, какие именно подробности в отношении Пушкина и Дантеса ему известны. Лишь совершенно случайно удалось выпытать у него этот рассказ, тотчас же записавшийся со слов его» (27). Весьма вероятно, что анонимная (нет указания на типографию, нет фамилии издателя) «публикация» этого рассказа в десяти экземплярах (!) – предсмертная лебединая песня дуэта Полетика–Трубецкой. Полетика жила в Одессе и умерла в 1890 году, в Одессе же Трубецкой состоял «на службе при артиллерийском складе» (27), умер в 1889 году, рассказ был записан в 1887 году в Павловске.
Наиболее вероятный автор текста «диплома» – Ф. И. Бруннов, ближайший помощник Нессельроде, впоследствии посланник России в Лондоне, искусный, по словам Е. В. Тарле, составитель дипломатических документов, «Нестор российской дипломатии». Бруннов принадлежал к избранному кругу мадам Нессельроде. Искусство составления дипломатических документов в полной мере отразилось в содержании анонимного письма. Князь В. П. Мещерский, познакомившийся с Брунновым в середине 60-х годов, даёт ему следующую характеристику: «Мне говорили, что карьерой своей в начале он был обязан своему красивому почерку, а затем своему французскому стилю. Что он сделал полезного для России, я никогда не мог узнать. Вообще такого оригинального и самобытного типа цинизма в своём презрении к каким бы то ни было нравственным обязанностям я никогда не встречал» (15).
Другой вероятный составитель пасквиля – Геккерн Л. Б. Дипломат был весьма не глуп и вполне мог быть автором текста.
«папаши» «сломить сопротивление Натали в тот момент, когда она оказалась в трудном положении» (1): согласившись на свидание с Дантесом, Натали скомпрометировала себя, чем и пытались воспользоваться два негодяя.
Нессельроде рассчитывал пресечь влияние Поэта на царя: с точки зрения австро-немецкой правящей верхушки велика была опасность, что царь может прислушаться к голосу Поэта.
Геккерн рассчитывал разлучить Дантеса и Натали, прервать их роман и спасти карьеру свою и «сына».
Кроме того, Геккерн, посылая пасквиль, рассчитывал, что Поэт увезёт Натали в деревню, как это было в 1834 году, или…, а здесь необходимо привести цитату из того же письма Геккерна Нессельроде от 1-го марта: «Мой сын, значит, тоже мог бы быть автором этих писем? Спрошу ещё раз: с какой целью? Разве для того, чтобы добиться большего успеха у г-жи Пушкиной, для того, чтобы заставить её броситься в его объятия, не оставив ей другого исхода, как погибнуть в глазах света, отвергнутой мужем» (27).
По мнению Стеллы Абрамович, «барон Геккерн невольно проговорился в этом письме..., затеяв интригу с анонимными письмами, которые должны были опорочить Н. Н. Пушкину в кругу самых близких Поэту людей, Дантес рассчитывал, что оскорблённый муж обратит свой гнев и ярость против жены. Оказывается, с точки зрения Геккернов, такая ситуация была возможной» (1).
«произведения» – опровержение обвинений в сводничестве и авторстве «диплома». Просто дипломат тонко использовал психологический приём, когда человек говорит правду, но преподносит её таким образом, что в неё невозможно поверить. А сколько наглости и цинизма в его словах!
Но в данном случае господа Геккерны просчитались: Поэт стал единственным защитником Натали и завещал друзьям своим защищать её от клеветы.
Никто из русских подданных не осмелился бы написать такой «диплом», так как это было в высшей степени опасно. К примеру, Уваров, злейший враг Поэта, принимал самое активное участие в травле Пушкина, но был достаточно умён, чтобы не шутить подобным образом с царями.
VII. «Тираны мира! трепещите!
«Пушкин не был членом тайного общества, не принимал непосредственного участия в восстании, не был привлечён к суду. Но широта, глубина и многогранность его творческого гения, мощь его художественного слова и вместе с тем горевший в нём неугасимый пламень гражданского сознания и гражданского чувства так велики, что, основоположник национального искусства слова, родоначальник последующей классической нашей литературы, он объективно является, не только до, но и после 14-го декабря, одним из замечательнейших деятелей русского освободительного движения того начального периода, вершинной точкой которого было восстание декабристов» (Д. Д. Благой. Великий гражданин великого народа. Душа в заветной лире).
«кумиром партии, пропитанной либеральными идеями, мечтающей о революции и верящей в возможность конституционного правления в России, является Пушкин, революционные стихи которого, как «Кинжал», «Ода на вольность» и т. д. переписываются и раздаются направо и налево» (из доноса Бенкендорфа по делу декабристов) (8).
В ходе допросов декабристов (Николай Павлович лично вёл допросы и проявил себя как незаурядный клоун – 8) имя Поэта всплывало постоянно, поэтому «19-го июля 1826 года в Псковскую губернию под видом «ученого ботаника» был послан один из самых ловких секретных агентов, сумевший в свое время проникнуть в Южное общество декабристов и предавший их, статский советник Бошняк, который стал собирать сведения о Пушкине у окрестных помещиков и крестьян. Бошняк был наделен весьма широкими полномочиями: имел при себе «открытый лист» для ареста Пушкина и фельдъегеря для его доставки в Петербург и препровождения «куда следует» — очевидно, в Петропавловскую крепость — в случае, если подозрения его «в поступках, клонящихся к возбуждению к вольности крестьян», подтвердятся. Однако тут никаких доказательств таких «поступков» отыскать не удалось. Тогда созрел другой план. Нельзя ли использовать исключительную популярность Пушкина в правительственных видах и целях? Возвращение из ссылки известнейшего поэта должно было произвести определенный общественно-политический эффект, смягчив в какой-то мере тягчайшее впечатление от «экзекуции» над декабристами, среди которых были многочисленные представители высшего дворянства, да и от последовавшей затем расправы над Полежаевым. Явилось бы это и еще одним и едва ли не самым ярким и убедительным подтверждением принятой Николаем политической позы: быть носителем неумолимо карающей длани правосудия и оказывать милость там, где это допустимо. Мало того, еще 8 марта 1826 года жандармский полковник Бибиков в донесении Бенкендорфу, подчеркивая, что ссылка Пушкина в 1820 году ни к чему не привела, рекомендовал другие методы воздействия: «... выиграли ли что-нибудь от того, что сослали молодого Пушкина в Крым? — Эти молодые люди, оказавшись в одиночестве в таких пустынях, отлученные, так сказать, от всякого мыслящего общества, лишенные всех надежд на заре жизни, изливают желчь, вызываемую недовольством, в своих сочинениях, наводняют государство массою мятежных стихотворений, которые разносят пламя восстания во все состояния и нападают с опасным и вероломным оружием насмешки на святость религии, — этой узды, необходимой для всех народов, а особенно — для русских «Гавриилиаду», сочинение А. Пушкина)». Вместо этого Бибиков рекомендует постараться «польстить тщеславию этих непризнанных мудрецов, — и они изменят свое мнение...». Совет этот, видимо, запомнился Бенкендорфу, который решил не только добиться от Пушкина изменения его мнений, но и привлечь его в правительственный лагерь. Именно это он и имел в виду, через некоторое время прямо посоветовав царю расположить к себе Поэта, чтобы, как он цинично добавлял, соответствующим образом «направить» его «перо и речи», то есть использовать могучую творческую силу Поэта и его беспримерную популярность в интересах реакции. (Бенкендорф даже предлагал Пушкину за «сотрудничество» звание камергера – по тому времени очень высокий придворный чин – М. А.). Это был ловкий и коварный расчет. Если бы он оправдался, правительство после физической расправы над декабристским движением сумело бы подчинить себе, переманить на свою сторону его крупнейшего поэтического идеолога, оно одержало бы вторую — моральную — над ним победу. Видимо, Николай понял это и стал действовать именно в таком духе» (5).
Что же это за революционные стихи и нападки на «святость» религии? (Часть стихотворений приведена полностью, часть – фрагментарно.)
ДЕРЕВНЯ
…
Но мысль ужасная здесь душу омрачает:
Друг человечества печально замечает
Везде невежества убийственный позор.
Не видя слёз, не внемля стона,
На пагубу людей избранное судьбой,
Присвоило себе насильственной лозой
И труд, и собственность, и время земледельца.
Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам,
Здесь рабство тощее влачится по браздам
Здесь тягостный ярем до гроба все влекут,
Надежд и склонностей в душе питать не смея,
Здесь девы юные цветут
Для прихоти бесчувственной злодея.
Младые сыновья, товарищи трудов,
Из хижины родной идут собой умножить
Дворовые толпы измученных рабов.
О, если б голос мой умел сердца тревожить!
И не дан мне судьбой витийства грозный дар?
Увижу ль, о друзья! народ неугнетённый
И рабство, падшее и падшего царя,
И над отечеством свободы просвещённой
К ЧААДАЕВУ
Любви, надежды, тихой славы
Недолго нежил нас обман,
Исчезли юные забавы,
Но в нас горит еще желанье,
Под гнетом власти роковой
Нетерпеливою душой
Отчизны внемлем призыванье.
Минуты вольности святой,
Как ждёт любовник молодой
Минуты верного свиданья.
Пока свободою горим,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!
Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!
ПОСЛАНИЕ ДЕКАБРИСТАМ
Во глубине сибирских руд
Не пропадет ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье.
Несчастью верная сестра,
Надежда в мрачном подземелье
Придет желанная пора:
Любовь и дружество до вас
Дойдут сквозь мрачные затворы,
Как в ваши каторжные норы
Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут – и свобода
Вас примет радостно у входа,
И братья меч вам отдадут.
…
Хочу воспеть Свободу миру,
На тронах поразить порок.
…
Тираны мира! трепещите!
А вы, мужайтесь и внемлите,
Восстаньте, падшие рабы!
Увы! куда ни брошу взор –
Законов гибельный позор,
Неволи немощные слезы;
Везде неправедная Власть
В сгущенной мгле предрассуждений
– Рабства грозный Гений
И Славы роковая страсть.
Владыки! вам венец и трон
Дает Закон – а не природа;
Стоите выше вы народа,
…
И горе, горе племенам,
Где дремлет он неосторожно,
Где иль народу, иль царям
…
Самовластительный Злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей
Читают на твоем челе
Печать проклятия народы,
Ты ужас мира, стыд природы,
Упрёк ты богу на земле.
…
И днесь учитесь, о цари:
Ни наказанья, ни награды,
Ни кров темниц, ни алтари
Не верные для вас ограды.
Под сень надежную Закона,
И станут вечной стражей трона
Народов вольность и покой.
Вся образованная Россия знала эти стихи наизусть (8).
– ничего не изменилось в политической жизни России с тех пор.
Пушкин никогда не забывал, «что между ним и Николаем – могилы повешенных декабристов, десятки товарищей, закованных в кандалы и сосланных им на каторгу» (8). Пушкин знал лично К. Ф. Рылеева, П. И. Пестеля, С. И. Муравьёва-Апостола, М. П. Бестужева-Рюмина, П. Г. Каховского, М. Ф. Орлова, М. С. Лунина, Н. И. Тургенева, С. П. Трубецкого, С. Г. Волконского и др. Близкими друзьями Поэта были декабристы В. К. Кюхельбекер, И. И. Пущин. С «первым декабристом» В. Ф. Раевским Пушкин вёл диалог о назначении поэзии.
Владимир Фёдорович из тюрьмы поучал Поэта:
Оставь другим певцам любовь!
Любовь ли петь, где брызжет кровь.
Терзает нас кровавой пыткой,
Где слово, мысль, печальный взор,
Влекут как явный заговор,
Как преступление на плаху
Не смеет шёпотом роптать.
Как истукан немой народ
Под игом дремлет в тайном страхе:
Над ним бичей кровавый ряд
*племя чуждое – это немецкая правящая верхушка и сам царь-немец (8).
Пушкин отвечает Раевскому:
Ты прав, мой друг…
…
Языком Истины свободной,
Но для толпы ничтожной и глухой
Смешон глас сердца благородный.
Везде ярем, секира иль венец,
А человек везде тиран иль льстец,
Иль предрассудков раб послушный.
«Арест близкого друга не только поразил Пушкина, но и вверг в долгие тяжёлые раздумья. Пылкие мечты молодости о близкой свободе, о крушении самовластья, о том, что вот-вот «взойдёт она, звезда пленительного счастья», – всё это отступило перед суровой явью. Прав Раевский. Что за страшная в самом деле вещь наша «народ, подвластный страху, не смеет шёпотом шептать!...
Всё подавлено, всё молчит.
И рождались под пером Поэта самые мрачные, надрывные, почти кощунственные в своём отчаянии строки» (8):
Свободы сеятель пустынный,
Рукою чистой и безвинной
В порабощённые бразды
Бросал живительное семя –
Но потерял я только время,
Паситесь мирные народы!
Вас не разбудит чести клич,
К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь.
Ярмо с гремушками да бич.
«Надобно знать эту душу, которая всегда порывалась чувством благодарности за доброе к себе отношение» (8). Конечно, Поэт был признателен Николаю I за освобождение из ссылки, допуск к архивам и сдержал данное ему в 1826 году обещание не писать ничего противоправительственного. Кроме того, Пушкин надеялся своими советами повлиять на государственные дела и, главное, смягчить участь сосланных в Сибирь.
Как известно А. С. Пушкин был сослан в Михайловское за две строчки перехваченного письма: «пишу пёстрые строфы романтической поэмы и беру уроки чистого афеизма», а атеизм – «страшная крамола по тем временам» (8). «Ярмо религиозное и политическое неразлучимы по мнению Поэта. Утверждать своё личное, человеческое достоинство невозможно в тисках ханжеской, лицемерной религиозной морали…. Чтобы наставить Поэта на путь истинный, директор лицея Е. А. Энгельгардт, видимо, предложил ему для выпускного экзамена тему с осуждением безверия, и родились знаменитые строки о несчастном безбожнике» (8):
БЕЗВЕРИЕ
…
Напрасно вкруг себя печальный взор он
водит:
Ум ищет божества, а сердце не находит.
ИЗ ПОСЛАНИЯ В. Л. ДАВЫДОВУ.
Митрополит, седой обжора,
Перед обедом невзначай
Велел жить долго всей России
И с сыном птички и Марии
…
Я стал умён, я лицемерю –
Пощусь, молюсь и твёрдо верю,
Что бог простит мои грехи,
Как государь мои стихи.
Я променял парнасски бредни
И лиру, грешный дар судьбы,
На часослов и на обедни,
Да на сушёные грибы.
…
Но я молюсь – и воздыхаю…
Крещусь, не внемлю сатане…
А всё невольно вспоминаю,
Давыдов, о твоём вине…
«В южной ссылке в 1821 году пишется озорная Гавриилиада… Впрочем, если вдуматься, то смысл её не только озорной. Забавна, конечно, растерянность «девы» Марии:
Один, два, три! – как это им не лень?
Могу сказать, пережила тревогу:
Досталась я в один и тот же день
Лукавому, архангелу и богу.
«Автор зло издевается над легендой о «непорочном зачатии». Иисус Христос оказывается возможным сыном дьявола. А вследствие этого – христианство – наследие не только света, но и тьмы, оно – проклятие, которое обрушилось на человечество. В этом, как отмечалось некоторыми исследователями, и заключается глубинный антирелигиозный смысл поэмы» (8). В руках государства церковь всегда была и есть одним из главнейших инструментов оболванивания народа: это и так называемые «помазанники божие», и «представители бога на земле», и канонизация ничтожеств (например, Николай II), и «кровоточащие иконы», и «нетленные мощи», и «огонь благодатный», и прочая церковно-государственная чушь.
Николай I назвал Пушкина «умнейшим человеком в России», что не помешало его брату, Михаилу, сказать по поводу гибели Поэта: «туда ему и дорога» (7). А сам Николай изрёк, узнав о гибели М. Ю. Лермонтова: «собаке – собачья смерть» (7). Сын Николая I, Александр II, говорил, что «никто не может отрицать, что поэзия Пушкина плохо действовала на поведение молодежи… Пушкин и Лермонтов были неизменными противниками трона и самодержавия и в этом направлении действовали на верноподданных России. Двор не мог предотвратить гибель поэтов, ибо они были слишком сильными противниками самодержавия и неограниченной монархии, что отражалось на деятельности трёх защитников государя – Бенкендорфа, Мордвинова и Дубельта и не вызывало у них необходимости сохранить жизнь поэтов» (9).
Высказывания «Гогенцолеров», как справедливо называл российских царей П. В. Долгоруков, подтверждают следующее мнение Д. Д. Благого: «Трагически, безвременно пресеклась жизнь Пушкина: по форме – дуэль, «поединок чести». Но, по-существу, как об этом наглядно свидетельствует вся преддуэльная история, жизнь поэта была пресечена бесстыдной и беспощадной политической расправой» (7).
«Поведение Николая I в деле Пушкина не было, конечно, ни единственной, ни тем более определяющей причиной январской дуэли. В отношении царя к Пушкину лишь с наибольшей очевидностью выявляются приметы той общественной атмосферы, которая привела к гибели Поэта» (1).
«14 декабря 1825 года показало и случайному царю, и придворной знати их общего врага – дворянскую, европейски образованную и пропитавшуюся в походах освободительными влияниями Запада гвардейскую офицерскую молодёжь…. Двойной страх, вольного духа и народа, объединили династию и придворную знать в молчаливый заговор против России. На Сенатской площади голштинцы живо почувствовали своё нравственное отчуждение от страны, куда занёс их политический ветер, и они искали опоры в придворном кругу, в который Николай старался напихать как можно больше немцев» (11).
«Первые годы после подавления восстания декабристов 1825 года были ужасны. Понадобилось не менее десятка лет, чтобы человек мог опомниться в своём горестном положении порабощённого и гонимого существа. Людьми овладело глубокое отчаяние и всеобщее уныние. Высшее общество с подлым и низким рвением спешило отречься от всех человеческих чувств, от всех гуманных мыслей. Не было почти ни одной аристократической семьи, которая не имела близких родственников в числе сосланных, и почти ни одна не осмелилась надеть траур или выказать свою скорбь…
Невозможны были уже никакие иллюзии» (8).
«В стране, где насаждали тупость бездумного исполнительства, серую посредственность, ура-патриотизм и верноподданнические идеи, где выдвигали людей «без ума, без чувств, без чести», – умный человек должен был казаться белой вороной, чем-то ненормальным» (11).
«Только звонкая и широкая песнь Пушкина раздавалась в долинах рабства и мучений; эта песнь продолжала эпоху прошлую, наполняла своими мужественными звуками настоящее и посылала свой голос в далёкое будущее» (8).
Адам Мицкевич о Пушкине:
«Только однажды даётся стране воспроизвести человека, который в такой высокой степени соединял в себе столь различные и, по-видимому, друг друга исключающие качества. Пушкин, коего талант поэтический удивлял читателей, увлекал, изумлял слушателей живостью, тонкостью и ясностью ума своего, был одарён необыкновенной памятью, суждением верным, вкусом утончённым и превосходным. Когда говорил он о политике внешней и отечественной, можно было подумать, что слушаешь человека, заматеревшего в государственных делах и пропитанного ежедневным чтением парламентарских прений» (20).
«… в суждениях Пушкина о политических событиях и политических деятелях своего времени виден человек большого государственного ума и, как ни странно, – трезвый и прагматичный политик» (8).
VIII. Несколько слов об использованной литературе.
«Гибель Пушкина»…
Читаем:
«Как ни странно, я отношусь к тем пушкинистам, которые считают, что тема семейной трагедии Пушкина не должна обсуждаться. Сделав её запретной, мы, несомненно, исполнили бы волю Поэта.
И если после всего сказанного я всё-таки обратилась к этой теме, то только потому, что по этому поводу написано столько грубой и злой неправды, читатели так охотно верят чему попало и с благодарностью приемлют и змеиное шипение Полетики, и маразматический бред Трубецкого, и сюсюканье Араповой. И раз теперь благодаря длинному ряду вновь появившихся документов можно уничтожить эту неправду, мы должны это сделать».
Высокий душевный порыв Анны Андреевны можно только приветствовать.
Со свойственными ей категоричностью и безапелляционностью Анна Андреевна пишет о сестре Натали Александрине: «Могу сообщить многочисленным поклонникам этой дамы, что много лет спустя Александра Николаевна, не без умиления, записала в своём дневнике, что к ней в имение (в Австрии) в один день приехали её beau-frer (зять) Дантес (очевидно из Вены от Геккерна) и Наталья Николаевна из России. И вдова Пушкина долго гуляла вдвоём по парку с убийцей своего мужа и якобы помирилась с ним» (3). Вот это ахматовское «не без умиленья» как раз больше всего и умиляет, так как с головой выдает автора этой «грубой и злой неправды» (2).
Известный пушкинист Н. А. Раевский в 1938 году побывал в замке Бродяны Нитранской области в Словакии и установил, что никакого дневника Александры Николаевны не существовало в природе (22). Кроме того, как показали И. Ободовская и М. Дементьев (17), Натали и Александрина прервали всякие отношения не только с Дантесом, но и с Екатериной, его женой, своей родной сестрой.
«Дуэль Пушкина»…
Обосновывая версию о связи Натали и царя, он пишет: «Натали была стройной и по тому времени очень высокой женщиной. Николай был под стать ей ростом и любил танцевать не меньше, чем она» (24). А то, что Николай, по словам Е. В. Тарле, «был глубоко, поистине непроходимо, всесторонне невежественен» (9), вероятно, никакого значения для Р. Г. Скрынникова не имеет.
Кроме того, Натали знала, каким непорядочным и бесчестным был венценосный солдафон: письма Поэта к ней вскрывались и доставлялись для прочтения царю... ниже просто невозможно пасть.
Поэт писал по этому поводу: «... какая глубокая безнравственность в привычках нашего правительства! Полиция распечатывает письма мужа к жене и приносит их читать царю (человеку благовоспитанному и честному), и царь не стыдится в том признаться – и давать ход интриге, достойной Видока и Булгарина! Что ни говори, мудрено быть самодержавным» (21).
Другой пример из той же книги…
«Дочь Пушкиной от второго брака, А. Ланская-Арапова со слов матери писала, что второго сына она хотела назвать Николаем, очевидно, в честь царя...». Сам ли Р. Г. Скрынников придумал это или повторял вслед за Араповой, но он, конечно, не мог не знать, что отца Натали звали Николай, и своего сына она хотела назвать в честь дедушки, а не царя. Первого сына Натали назвала Александром в честь Пушкина.
Два слова о «воспоминаниях» А. Араповой…
Фундаментом её «трудов» послужил бред А. В. Трубецкого, в то же время письма Натали к П. П. Ланскому она хранила под замком. А. Арапова всерьёз возомнила себя дочерью Николая I (на самом деле была крестницей царя), и только этим можно объяснить её неприязненное отношение и к Поэту, и к своему отцу, П. П. Ланскому, глубоко порядочному человеку. Только один пример из книги И. Ободовской и М. Дементьева «Наталья Николаевна Пушкина», который ярко характеризует Петра Петровича Ланского: «Много лет спустя, когда Наталии Николаевны уже не было в живых, младшая дочь Пушкина Наталья развелась с первым мужем и в 1867 году за границей вышла второй раз замуж. Детей своих от первого брака она была вынуждена оставить Ланскому, и он их воспитал. Вряд ли можно переоценить этот поступок Ланского».
На подобных примерах (Ахматова, Скрынников и др.), а их в литературе о Пушкине немыслимое множество можно видеть, что представляет собой пушкиноведение даже спустя более 170-ти лет после гибели Поэта. Можно также чётко проследить роль субъективизма в исследовательских работах о Пушкине.
Дантес (1836 г.) – Трубецкой (1887 г.) – Арапова (1907 г.) – Щёголев (1916 г.) – Вересаев (1926 г.) – так эволюционировала версия Дантеса о преддуэльных событиях вплоть до настоящего времени.
«мемуары» Араповой, фундаментом которых были «воспоминания» Трубецкого. По словам А. А. Ахматовой, в «мемориях Трубецкого ничего нет, кроме голоса Дантеса», и поэтому «воспоминания Трубецкого из маразматического бормотания, что так возмущало Щёголева, превращаются в документ первостатейной важности: это единственная и настоящая запись версии самого Дантеса» (2).
Ну, Щёголева можно понять – у него не было почти никакой информации, что он и сам признавал. «Хотя литература, имевшаяся по этому вопросу весьма велика, но качественное её значение прямо ничтожно», – так сетовал Павел Елисеевич. Но нельзя не отметить ценность документальной части труда П. Е. Щёголева.
О «труде» «Пушкин в жизни» Вересаева, авторе версии о связи Натали с царём Николаем I (именно Вересаеву мы благодарны за это изобретение), и говорить не стоит. Он основан на слухах и анекдотах, что сам автор не отрицает. Вот его мнение по этому поводу: «Многие сведения, приводимые в этой книге, конечно, недостоверны и носят все признаки слухов, сплетен, легенд, ибо живой человек характерен и теми легендами, которые вокруг него создаются» (6). По словам В. Ф. Ходасевича, самая большая ошибка Вересаева состоит в том, что он эту книгу напечатал (26).
…
Горячий поклонник мадам Нессельроде, в полной мере пользовавшийся её благосклонностью, в салоне которой постоянно вращался, Корф собирал все слухи и сплетни из самого грязного и враждебного Поэту источника в Петербурге.
Только в наше время «грязный поток сплетен, злоречия, лжи, клеветы, злобных вымыслов и гнусных наветов на Пушкина, его жену и обеих её сестер» (5) был остановлен, и совершили этот, по словам Дмитрия Дмитриевича Благого, «нравственный подвиг» Ободовская Ирина Михайловна и Дементьев Михаил Алексеевич. Результатом их работ (16), (17), (18) стал настоящий переворот в пушкиноведении.
По совету Дмитрия Сергеевича Лихачёва и «движимые любовью к Пушкину» И. М. Ободовская и М. А. Дементьев провели огромнейшую работу по разборке и изучению архива Гончаровых. «Несмотря на его огромные размеры, наполненность самыми разнообразными материалами, накопившимися на протяжении более полутора веков (с конца 17-го века), в подавляющем большинстве своём он… не имел отношения ни к жене Пушкина, ни тем более к самому поэту. Правда, в этих залежах хозяйственных и промышленных документов, бухгалтерских книг, связанных с фабричной деятельностью его хозяев, записных книжек домашних расходов и т. п. имелись и пакеты с семейными письмами, отпугивавшими неразборчивостью почерка, словно бы малой значительностью содержания и, главное, в силу того заранее недоброжелательного и пренебрежительного отношения как к семье жены поэта, так в особенности к ней самой, которое господствовало в пушкиноведении тоже на протяжении очень длительного времени, почти до последних дней включительно…. И этот тяжёлый и, как считалось, если не вовсе пустой, то едва ли сколько-нибудь плодотворный труд был сторицею вознаграждён» (вступительная статья Д. Д. Благого к книге И. М. Ободовской и М. А. Дементьева «После смерти Пушкина»).
С полным основанием слова Д. Д. Благого о нравственном подвиге относятся и к работам Стеллы Лазаревны Абрамович.
«Мир Пушкина»…
Хотелось бы пожелать начинающим изучать жизнь и творчество Поэта с этой замечательной работы.
Нелишне привести здесь слова Дантеса, сказанные им много позже гибели Поэта: «Она была так непохожа на других женщин! Я имел всех женщин, которых желал, кроме этой женщины, которая отомстила мне за всех их и которая, словно в насмешку, была моей единственной любовью» (4).
Это о Натали.
IX. Заключение.
– Нессельроде к составлению «диплома», поэтому необходимо кратко перечислить основные положения.
1. Дантес – родственник К. Нессельроде (27).
2. Долговременная, более чем дружба, связь К. Нессельроде и Л. Геккерна.
3. Ненависть к Поэту, объединившая Геккерна, Дантеса, Нессельроде.
4. Мотивы:
- Геккерн хотел побудить А. С. Пушкина увезти Натали в деревню, прервать роман Дантеса и тем самым спасти карьеру свою и «сына»;
- Нессельроде стремился поссорить Поэта и царя.
5. Момент появления писем.
Как убедительно доказал Р. Г. Скрынников, события октября–начала ноября развивались следующим образом:
- сразу вслед за ним Геккерн вручил Натали «ноту»;
- на вечере у Вяземских 16-го октября состоялся последний важный разговор Натали и Дантеса;
- 17-го октября Дантес пишет письмо Геккерну, в котором просит «папашку» о содействии;
- 17-го октября Геккерн на приёме у Лерхенфельдов начал уговаривать Натали;
- 2-го ноября Натали рассказала Пушкину о свидании;
- 2-го ноября через Екатерину об этом узнали Геккерны и поняли, что шантаж больше невозможен;
- 3-го ноября вечером были разосланы анонимные письма;
- Пушкин получил «диплом» утром 4-го ноября и вечером послал вызов на дуэль Дантесу.
это говорит о том, что эти два события взаимосвязаны, т. е. одно является прямым следствием другого. В противном случае, когда события не взаимосвязаны (т. е. одно не является следствием другого), вероятность их почти одновременного осуществления ничтожна. Так, например, вероятность того, что Геккерн 2-го ноября грозил местью Натали, а министр просвещения Уваров (или кто-то другой) 3-го ноября разослал анонимные письма, близка к нулю, но при условии, что Геккерн и Уваров (или этот другой) не знакомы и не общались между собой. Не исключено, кстати, что всё происходило одновременно: надо было иметь время на составление текста пасквиля, изготовление необходимого количества экземпляров, заказ и получение печати.
6. Геккерн получил вызов Пушкина утром 5-го ноября и, не дождавшись двух часов (!) до прихода Дантеса с дежурства, распечатал чужое письмо.
7. Круг адресатов – тесный карамзинский кружок, постоянным посетителем которого был Дантес.
8. Адреса, имена и фамилии списывались с реестра – официального списка, по которым рассылались приглашения на балы, рауты, приемы, музыкальные и литературные вечера. Геккерн и Нессельроде имели такой список.
9. Бумага, на которой был написан «диплом», полученный Пушкиным, по словам М. Л. Яковлева, лицейского товарища Поэта, директора типографии, была «нерусского производства, облагаемая высокой пошлиной и, скорее всего, принадлежала кому-то из иностранных дипломатов» (1). Остальные экземпляры «диплома» были написаны на дешёвой, общедоступной бумаге. Дорогая посольская бумага, по-существу, являлась обратным адресом, адресом отправителя. Геккерн и Нессельроде не могли не понимать этого. Вероятнее всего, исполнители (соучастники) самостоятельно использовали эту бумагу, а дипломат не проконтролировал их. Но, может быть, пасквилянты использовали посольскую бумагу, хорошо зная, что анонимные письма не являлись оскорблением (и из-за них не стрелялись), и чувствовали себя в полной безопасности.
11. Нессельроде, направляя в военно-судную комиссию документы по делу о дуэли, не представил самого важного – анонимного пасквиля. Это можно понять: опасался разоблачения. Как было сказано выше, для поиска автора «диплома» «следов и улик было предостаточно (25).
12. Экземпляр анонимного письма имели Геккерны.
13. Геккерны имели печатный образец пасквиля и «печатные бланки с разными шутовскими дипломами на разные нелепые звания» (13).
14. «Невмешательство» царя в дуэльную историю полностью развязало руки Геккернам.
Через сто лет философ Иван Ильин писал: «Не для того сходимся мы, чтобы вспомнить или «помянуть» Пушкина так, как если бы бывали времена забвения или утраты... Но для того, чтобы засвидетельствовать и себе и ему, что всё, что он создал прекрасного, вошло в самую сущность русской души и живёт в каждом из нас; что мы неотрывны от него так, как он неотрывен от России; что мы проверяем себя его видением и его суждениями; что мы по нему учимся видеть Россию, постигать её сущность и её судьбы; что мы бываем счастливы, когда можем подумать его мыслями и выразить свои чувства его словами; что его творения стали лучшей школой русского художества и русского духа; что вещие слова «Пушкин - наше всё» верны и ныне и не угаснут в круговращении времён и событий...»
Наша современница С. Л. Абрамович: «Вот уже полтора столетия Россия оглядывается на Пушкина, ибо он дал ей тот эталон художественности и нравственности, с которым теперь соизмеряются все достижения русской культуры. И самая жизнь Поэта, и даже его смерть, превращаясь в национальную легенду, становятся в глазах потомков образцом высокой нравственной нормы, мерилом чести и человеческого достоинства».
XI. Список литературы.
1. Абрамович С. Л. Пушкин в 1836 году, Л, Наука, 1985.
3. Ахматова А. А. Александрина, 1962 //Светлое имя Пушкин, М, Правда, 1989.
4. Баевский В. С. Новые документы о жизни и смерти Пушкина//Вопросы литературы, М, 2002, № 2.
5. Д. Д. Благой. Творческий путь Пушкина (1826 – 1830 ), Советский писатель, Москва, 1967.
6. Благой Д. Д. Вступительная статья к книге И. Ободовской и М. Дементьева «После смерти Пушкина», М, 1979.
8. Волков Г. Н. Мир Пушкина, М, Молодая гвардия, 1989.
9. Временник пушкинской комиссии //Академия наук СССР. Отделение литературы и языка. Пушкинская комиссия, Л, Наука, 1963.
10. Жизнь Пушкина, рассказанная им самим и его современниками, М, Правда, 1987.
11. Ключевский В. О. Курс русской истории. Сочинение в девяти томах, М, «Мысль», 1987.
13. Кунин В. В. Последний год жизни Пушкина, М, Правда, 1989.
14. Кунин В. В. Восемнадцать лет спустя, 1986 //Светлое имя Пушкин, Москва, Правда, 1988.
15. Литвин Е. Червонный валет, Огонек, 2000, №5.
16. Ободовская И. М., Дементьев М. А. Вокруг Пушкина, М, Советская Россия, 1975.
18. Ободовская И. М., Дементьев М. А. Наталья Николаевна Пушкина, М, Советская Россия, 1985.
19. Письма Жоржа Дантеса барону Геккерну, Звезда, 1955.
20. Пушкин А. С. в воспоминаниях современников, М, Художественная литература, 1974.
21. Пушкин. Полное собрание сочинений, М, Воскресенье, 1996.
23. Соколов В. Д. Рядом с Пушкиным. Портреты кистью и пером, из-во Тверская 13, М, 1998.
24. Скрынников Р. Г. Дуэль Пушкина, Санкт-Петербург, БЛИЦ, 1999.
25. Хаит Г. Е. По следам предвестника гибели //Солнце нашей поэзии, М, Правда,1989.
26. Ходасевич В. Ф. Книги и люди. Этюды о русской литературе, Московский учебник, 2000.
28. Яшин М. И. Дневник Барятинской. Хроника преддуэльных дней //Звезда, 1963, № 8.
XII. Список имён
1. Арапова-Ланская А. П. – дочь Натали от второго брака.
2. Ахматова А. А. – поэт, автор работы «Гибель Пушкина».
– талантливый композитор, виртуозный скрипач и пианист.
4. Вяземский П. А. – поэт, журналист, литературный критик, камергер.
5. Бенкендорф А. Х. – шеф Третьего отделения.
6. Булгаков А. Я. – московский почтовый директор.
7. Булгарин Ф. В. – писатель, журналист, издатель, осведомитель Третьего отделения.
– переводчик департамента внешних сношений Министерства иностранных дел.
9. Бруннов А. Ф. – чиновник Министерства иностранных дел, подчинённый К. В. Нессельроде.
10. Гагарин И. С. – чиновник Московского архива иностранных дел, писатель.
11. Геккерн Л. Б. – нидерландский посланник в Петербурге.
12. Гогенлоэ Х. Л. – вюртембергский посол в Петербурге.
’Аршиак – атташе французского посольства в Петербурге, секундант Дантеса на дуэли.
14. Дементьев М. А. – инженер-экономист, соавтор Ободовской И. М. нескольких книг о Пушкине.
15. Долгоруков П. В. – чиновник Министерства народного просвещения, политический эмигрант, преследовавшийся за работы по генеалогии российских родов.
16. Дубельт Л. В. – начальник корпуса жандармов, первый муж Натальи Александровны, дочери Пушкина.
17. Жуковский В. А. – поэт, воспитатель наследника, друг Пушкина.
– литературовед, текстолог, пушкинист.
19. Казанский Б. В. – филолог, пушкинист.
20. Карамзин А. Н. – сын историка Н. М. Карамзина.
21. Ланской П. П. – командир лейб-гвардии Конного полка, генерал-адъютант, второй муж Натали.
22. Лец С. Е. – польский писатель.
– князь, председатель Московского цензурного комитета.
24. Меттерних Клеменс – австрийский государственный деятель, канцлер.
25. Миллер П. И. – секретарь Бенкендорфа.
26. Мицкевич А. – польский поэт.
27. Мордвинов А. Н. – ближайший помощник Бенкендорфа.
– обер-егермейстер двора.
29. Нессельроде К. В. – министр иностранных дел.
30. Ободовская И. М. – преподаватель французского языка в высшей школе, переводчик, соавтор Дементьева М. А. нескольких книг о Пушкине.
31. Орлов А. Ф. – генерал-майор, член Государственного Совета.
32. Полетика И. Г. – незаконная дочь графа Строганова Г. – враг Пушкина.
– пушкинист, автор ряда книг о Пушкине.
34. Скатов Н. Н. – доктор филологических наук, директор Института русской литературы РАН.
35. Скрынников Р. Г. – профессор С-Петербургского университета.
36. Соллогуб В. А. – писатель.
37. Вересаев В. В. – писатель.
– историк, писатель.
39. Трубецкой А. В. – кавалергард, фаворит царицы, друг Дантеса, автор «воспоминаний» о Пушкине.
40. Тургенев А. И. – литератор, археограф, камергер, друг Пушкина, брат Н. Н. Тургенева – идеолога декабризма.
41. Уваров С. С. – министр просвещения, Президент Академии наук, автор научных трудов по археологии, истории, филологии, злейший враг Пушкина.
42. Фикельмон Д. Ф - внучка фельдмаршала М. И. Кутузова.
– пушкинист, историк, археограф.
44. Хитрово Е. М.– дочь фельдмаршала М. И. Кутузова.
45. Ходасевич В. Ф. – поэт, литератор, эмигрант.
46. Чичерин Г. В. – министр иностранных дел СССР с 1918 по 1930 гг.
47. Эйдельман Н. Я. – пушкинист.