"ГОСТИ СЪЕЗЖАЛИСЬ НА ДАЧУ...", ИЛИ
ТОЛСТОЙ "ПОСЕЩАЕТ" УСАДЬБЫ ПУШКИНА*
18 марта 1873 г. Л. Н. Толстой начинает читать "Повести Белкина" (в издании П. В. Анненкова. СПб., 1855). Вечером он рассказывает Софье Андреевне: "А я написал полтора листочка и, кажется, хорошо" (Толстая 1978: 500). Эти полтора листочка - не новая попытка начать роман об эпохе Петра I, проект, над которым Толстой мучится уже годами. Эти страницы станут началом нового романа, который потом получит название "Анна Каренина".
25 марта Толстой пишет Н. Н. Страхову, что толчком к новому роману послужило чтение отрывка Пушкина "Гости съезжались на дачу графини...":
А Софья Андреевна рассказывает в своем дневнике, как еще 18 марта "он <...> перечитывал вслух мне о старине, как помещики жили и ездили по дорогам, и тут ему объяснился во многом быт дворян" (Толстая 1978: 500-501).
В письме к П. Д. Голохвостову 30 марта Толстой еще более восторженно пишет о Пушкине:
Что почерпнул Толстой из пушкинского "сокровища"? Какие следы оставило в новом романе чтение Пушкина?
Борис Эйхенбаум обратил внимание на отрывки Пушкина и нашел в них интересные переклички с романом Толстого. Так, например, гости в отрывке "Гости съезжались на дачу..." обсуждают и осуждают поведение молодой женщины Зинаиды Вольской, и похожим образом гости в салоне княгини Бетси Тверской сплетничают об Анне Карениной. Эйхенбаум предполагает, что последнюю фразу этого отрывка можно читать, "как эпиграф к будущему роману" (Эйхенбаум 1974: 149). Речь идет о словах: "В ней много хорошего и гораздо менее дурного, нежели думают. Но страсти ее погубят".
Еще более ценно другое наблюдение Эйхенбаума. Он заметил, что из фрагмента Пушкина "На углу маленькой площади, перед деревянным домиком стояла карета..." в роман Толстого перекочевала сцена ссоры Зинаиды с любовником Володским. Эйхенбауму эта сцена видится "своего рода конспектом при описании последней ссоры Анны с Вронским" (Эйхенбаум 1974: 149). Здесь интересна не только сцена, описывающая отъезжающую карету Володского-Вронского и Зинаиду-Анну, смотрящую на него через окно, но и перекличка таких деталей, как перчатки любовника. У Пушкина читаем:
У Толстого:
Этот жест - надевание-натягивание перчаток - у обоих писателей становится знаком того окончательного прощания героев, которое сцена предвещает. Отъезд Вронского происходит с некоторым замедлением, он возвращается, чтобы взять что-то, и только когда ему поданы перчатки, он решительно уезжает:
Задержка с перчатками у Толстого как бы дает Анне возможность опомниться, преодолеть состояние обиды и не дать Вронскому уехать в ссоре. Но перенесение внимания на перчатки говорит о том, что Анна не воспользовалась этой возможностью, и одновременно выдвигает этот предмет на более важное место в построении текста, перчатки из реалистической детали становятся символом.
Может быть, именно это имел ввиду Толстой, когда он сказал, что "у великих поэтов, у Пушкина, эта гармоническая правильность распределения предметов доведена до совершенства" (ПСС, 62: 22). Нет "описательства", а материал отбирается по некой "системе". К. Леонтьев еще при выходе "Анны Карениной" из печати говорил об органической связи отдельных описаний и эпизодов с будущим действующих лиц (Эйхенбаум 1974: 159). Эту же мысль выражает Виктор Шкловский, используя кинематографические термины: "реалистичность и Пушкина, и Толстого основана на замене общих планов большим количеством крупных планов" (Шкловский 1981: 147). "Крупно" показанные перчатки наделяются смыслом, они становятся весомыми в повествовательном ритме. Внутренняя связность текста кажется Толстому тем принципом, который позволяет сопоставить Пушкина и Гомера и увидеть в них высшее достижение искусства ("гармонию"):
Интересно, что в то самое время, когда Толстой восхищается Пушкиным, и начинает писать "Анну Каренину", он вновь просматривает "Войну и мир" для нового издания и находит, что там много "многословной дребедени"2.
Хотя Толстой сам называл "Повести Белкина" чтением, стимулирующим работу над новым романом, мало сказано о возможных текстуальных влияниях, подобных тем, что отметил Эйхенбаум, опираясь на фрагменты Пушкина. Я хочу высказать гипотезу об особой связи "Анны Карениной" с одной из повестей Белкина, с "Барышней-крестьянкой". Связующее звено в этом предполагаемом генезисе -княгиня Бетси Тверская, кузина Вронского. Как уже известно, собрание гостей в ее салоне восходит к "гостям графини" во фрагменте Пушкина. Но имя, Бетси, ведет нас скорее к дочери англомана Муромского из повести Пушкина ("дочь англомана моего, Лиза (или Бетси, как звал ее обыкновенно Григорий Иванович)" Пушкин 1957: 148). Что общего можно найти между Бетси Муромской и Бетси Тверской?
Чтобы скрыть свое "русское лицо", Лиза-Бетси берет у своей мадам, мисс Жаксон, баночку английских белил и белится "по уши", становясь неузнаваемой ("иностранкой") для молодого барина из соседней усадьбы. У Пушкина белила на лице -подчеркнутая черта внешности англичанки.
С бледным, напудренным лицом видим и княгиню Бетси у Толстого:
Но "английскость" Бетси получает большее развитие у Толстого. Язык ее салона сплошь пересыпан английскими словечками (у помещика Муромского появляется одно "my dear"):
Салонная болтовня соответствует игре в крокет, главной забаве гостей:
"Английская" жизнь Бетси характеризуется большой роскошью и праздностью - чертами, которые повторяются в усадебной жизни ее кузена, графа Вронского. Жизнь в имении Воздвиженское также построена "на английский лад". Если у пушкинского помещика Муромского английский образ жизни описан как очередная проказа хозяина, как "ряжение" во время праздника (мотив, который пронизывает всю повесть), "английскость" Вронского переходит в другую тональность.
В Воздвиженском жизнь строится по-современному"новые приемы" во всем хозяйстве. Главная английская черта - введение машин во все процессы, которые раньше осуществлялись вручную, людьми. "Машинизация" жизни получает у Толстого даже гротескный характер в его описании детской маленькой девочки Ани (иностранное "Annie" прилипло к девочке с самого рождения, когда в доме Каренина сразу появилась англичанка мисс Эдвард, которая стала заниматься baby).
В жизнь Воздвиженского проникли не только машины, день там организован по часам, как объясняет княжна Варвара, родственница Анны, живущая в имении Вронского:
В имении Вронского нет той органической связи между людьми, которая присутствует в имении Левина, где все занятия исполнены простого житейского смысла: женщины вместе варят варенье, мужчины едут на охоту, дети и взрослые совместно собирают грибы.
Невестке Анны, Долли Облонской (которую автор зовет Дарьей Александровной во время ее пребывания в Воздвиженском, этим подчеркивая, что она приехала из русского имения Левина), жизнь в имении Вронского кажется не только роскошной, но и ненатуральной, каким-то театром:
Во время игры [в lawn tennis] Дарье Александровне было невесело. Ей не нравилось продолжавшееся при этом игривое отношение между Васенькой Весловским и Анной и та общая ненатуральность больших, когда они одни, без детей играют в детскую игру. <...> Весь этот день ей все казалось, что она играет на театре с лучшими, чем она, актерами и что ее плохая игра портит все дело (ПСС, 19: 211).
То, что у Пушкина описывается в шуточном тоне (ср. слова Берестова, соседа Муромского: "Куда нам по-английски разоряться! Были бы мы по-русски хоть сыты"), приобретает у Толстого некую угрожающую ноту. Современный образ жизни в Воздвиженском дышит фальшью и механистичностью, и переодевание не носит того характера веселой игры, которым оно окружено у Пушкина. В тот единственный день, который Долли проводит в имении, Анна появляется в четырех разных нарядах, и автор намекает на потребность Анны "смывать грязь", скорее внутреннюю, чем внешнюю, через это переодевание:
Постоянная смена одежды у Анны (хотя переодевание к завтраку и обеду было правилом дворянской жизни) подчеркивается на фоне того, что у Долли только одно "лучшее платье".
Переодевание, как и новые постройки в имении, знаменуют некую перемену ситуации, и становятся субститутом той главной перемены, которая никак не осуществляется - развода Анны и освящения ее брака с Вронским.
Если английская мадам у дочери Муромского, мисс Жаксон, только смешна со своими белилами и корсетами ("затянутая в рюмочку"), то англичанка, занимающаяся дочерью Анны и Вронского, видится как явление аморальное:
жизни в имении:
У Толстого "английское" имение Вронского противопоставляется усадьбе Левина, Покровскому. Если у Вронского все "с иголочки новое" и иностранное, то у Левина преобладает русскость. Противопоставление двух имений обыгрывается во множестве деталей. Одна из более значимых - залатанность не только покровского экипажа, в котором едет Долли ("кучер Левина в своем не новом кафтане и полуямской шляпе, на разномастных лошадях, в коляске с залатанными крыльями" -ПСС, 19: 218), но и ее одежды:
Подчеркивание "залатанности" актуализирует внутреннюю этимологию названия Покровское. Покровское связано с защитой, со свадьбой, с материнством3. Свадьба Левина, его семейная жизнь, беременность Кити, многочисленные дети часто гостившей в Покровском Долли, - все это противопоставлено стерильной жизни в Воздвиженском, где Анна чуждается своей дочери и втайне от Вронского решила не иметь больше детей.
"провинциалом и медведем". А в имении Вронского критикуют Левина как отсталого:
"медведь" характеризует соседа Берестова как дикого, нецивилизованного (и, разумеется, "исконно русского", как сама береста), то у Толстого образ медведя получает большое развитие в линии Левин - Кити. Вспомним хотя бы сравнение Левиным будущей своей жены с "медвежонком/медведицей" в начале романа4.
"словцом" или игрой, у Толстого углубляется, становится романной реальностью, воплощается. Одновременно смещаются оценки описываемого, "английский" театр в усадьбе Муромского с веселым маскарадом дочери Бетси оборачивается миром фикций Анны и Вронского в Воздвиженском, где играют в тот брак, который не может состояться. И Толстой беспощадно морализует: человек не может жить фикцией. Воплощение в жизнь английского романа - того самого, который читает Анна в поезде5
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Тексты Толстого цитируются по изданию: Толстой Л. Н. Полн. собр. соч.: В 91 т. М.; Л., 1928-1958.
2 "... и писать дребедени многословной, вроде Войн(ы), я больше никогда не стану" (ПСС, 61: 247). Толстому кажется, что он писал "Войну и мир" в каком-то "оргиастическом" состоянии. Перечитывая роман, он испытывает "чувство вроде того, которое испытывает человек, видя следы оргии, в которой он участвовал. - Одно утешает меня, что я увлекался этой оргией от всей души и думал, что кроме этого нет ничего" (ПСС, 62: 9).
3 Ср.: "Покров Божьей Матери"; "Невеста под покровом, под ширинкой или фатой, под покрывалом"; "Батюшка Покров, покрой землю снежком, а меня, молоду, женишком!" (Даль В. Толковый словарь великорусского языка. М., 1955. Т. 3. С. 247).
4 См.: "Медвежий" мотив и символика неба в романе "Анна Каренина" // Scando-Slavica. 1995. T. 41. S. 115-130.
5 Есть переклички между тем, что Анна читает в романе ("как леди Мери ехала верхом <...> и дразнила невестку и удивляла всех своею смелостью"), и тем, что происходит в имении Вронского, когда Аннина невестка Дарья Облонская, подъезжая к имению, встречает Анну на лошади (ПСС, 18: 107 и 19: 185-187).
ЛИТЕРАТУРА
Пушкин 1957: Полн. собр. соч.: В 10 т. М., 1957. Т. 6.
ПСС: Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. М.; Л., 1934. Т. 18; 1935. Т. 19; 1953. Т. 61; 1953. Т. 62.
Толстая 1978: Дневники: В 2 т. М., 1978. Т. 1: 1862-1900.
Эйхенбаум 1974: Эйхенбаум Б. Лев Толстой. Семидесятые годы. Л., 1974.
Шкловский В. Энергия заблуждения. Книга о сюжете. М., 1981.
* Пушкинские чтения в Тарту 2. Тарту, 2000. С. 235-243.