Пушкин А.С.: Пушкин: Итоги и проблемы изучения. Часть вторая. Глава 2. Пушкин и деятельность тайных обществ (В. Э. Вацуро, Б. С. Мейлах)

Проблема связей Пушкина с деятельностью тайных декабристских обществ принадлежит к центральным в пушкиноведении. Исследование ее с самого начала затрагивало границы двух научных областей — литературоведения и истории. Она в равной мере важна и для понимания взглядов и творческой эволюции поэта, и для изучения декабристского движения, в котором он сыграл значительную роль. Поэтому в разработке этой проблемы участвовали и историки, и литературоведы. К ней относятся разнообразные темы: личные связи Пушкина с членами тайных обществ; идейное влияние на него декабристского движения; значение его деятельности для формирования движения и пропаганды освободительных идей. Особая группа вопросов — изучение реакции Пушкина на разгром восстания, традиции декабризма в его творческой деятельности, его связи с декабристами, находившимися на каторге и в ссылке.

Все эти темы соприкасаются с проблемами биографии Пушкина и всеми сторонами его разнообразной деятельности как поэта, прозаика, критика, публициста, и в этих планах они нашли свое отражение во всех соответствующих частях нашей монографии. В этой же главе мы будем говорить об итогах изучения проблемы непосредственных связей Пушкина с деятельностью тайных обществ в том аспекте, в котором она рассматривается в ряде работ, объединенных заглавием «Пушкин и декабристы».

На первом этапе историографии декабризма прямая постановка проблемы «Пушкин и декабристы» возникла, естественно, в нелегальной прессе. Герцен, которому (как уже упоминалось выше) принадлежит заслуга постановки вопроса о громадном значении подвига декабристов в истории России, увидел прямую связь между декабризмом и политической лирикой Пушкина. Оценку поэзии Пушкина как выражения декабристского этапа в развитии русской общественной мысли Герцен дал в статье «О развитии революционных идей в России». В 1861 году в предисловии к сборнику «Русская потаенная литература XIX столетия» Огарев говорит о декабризме Пушкина уже более детально: влияние тайного общества «проникает во всю деятельность поэта с поступления в лицей до 1827 года. Оно отзывается во всех его произведениях, являвшихся в печати».¹

Представления Герцена и Огарева об эволюции мировоззрения Пушкина в дальнейшем были уточнены. Не обладая сколько-нибудь полным сводом материалов о Пушкине, они смогли дать лишь чрезвычайно общее и не свободное от ошибок осмысление этой эволюции (ср. замечания Герцена о примирительных настроениях позднего Пушкина, об отходе от политической жизни в период южной ссылки и т. д.). Однако в основных своих чертах это осмысление не утеряло своей ценности и в настоящее время. По методологическому уровню статьи Герцена и Огарева значительно превосходят более поздние работы дореволюционных биографов Пушкина.

В «Материалах для биографии А. С. Пушкина» П. В. Анненкова интересующий нас вопрос даже не затронут. Это совершенно понятно в условиях цензурного террора, чрезвычайно затруднявшего работу Анненкова. В «Материалах» Анненков широко привлекал данные переписки Пушкина с Бестужевым и Рылеевым, материалы критических статей декабристов, но имена их вынужден был зашифровывать (Бестужев — «Б», «один из друзей» Пушкина, «критик Полярной звезды» — последнее определение, впрочем, достаточно прозрачно). Но следует заметить, что на общей концепции Анненкова сказался не только цензурный террор. Она определялась и либеральной позицией первого биографа Пушкина.² В более поздних своих работах он настаивал на случайности, неорганичности связей Пушкина с декабристами. «Во всей его (Пушкина, — Ред.) памфлетной деятельности не было ничего органически связанного с его собственной природой... Пора настоящего политического экстаза ... явилась только с высылкой его из Петербурга (1820 г.) и с появлением в Кишиневе; да и тогда ... продолжалась не более двух лет».³

Начиная с 1860-х годов тема «Пушкин и декабристы» мало-помалу перестает быть запретной.

В 1861 году П. И. Бартенев⁴ вступает в полемику с Анненковым о причинах высылки Пушкина. Бартенев оспаривает утверждение Анненкова, что «поводом к удалению Пушкина из Петербурга была его собственная „неосмотрительность“». Для Бартенева в этих словах звучит «довольно общее мнение о Пушкине и о тогдашнем времени»,⁵ которое подлежит переоценке. Он обращает внимание на роль «политических кружков» в общественной жизни и в формировании мировоззрения Пушкина — и в этом его заслуга. В дальнейшем, однако, эта заявка Бартенева не реализуется. Говоря о встречах Пушкина с М. Ф. Орловым, П. И. Пестелем, Бартенев совершенно оставляет в стороне проблему идейных связей Пушкина с вождями декабризма, перенося центр тяжести на собирание фактического материала. Как свод фактических данных работа Бартенева имела серьезное значение для исследователей пушкинского декабризма.

Как Анненков, так и Бартенев ввели в оборот значительный мемуарный материал. Анненков широко пользовался рассказами П. А. Катенина. Бартенев опубликовал ценные воспоминания И. П. Липранди.⁶ Несколькими годами ранее в «Атенее» были опубликованы замечательные записки И. И. Пущина,7 написанные по настоянию Е. И. Якушкина и представляющие собою авторитетный источник первостепенной важности для изучения проблемы «Пушкин и декабристы». В те же годы печатаются и «Записки» Ф. Ф. Вигеля, написанные с реакционных позиций, но интересные по некоторым фактическим данным.⁸ «Библиографических Записках» печатаются ранее запрещенные пушкинские стихотворения.

В 1869 году М. И. Семевский уже имеет возможность коснуться вопроса о взаимоотношениях Пушкина и декабристов, используя выпущенные цензурой отрывки из записок И. И. Пущина.⁹ В 1875 году эти купюры вместе с воспоминаниями И. Д. Якушкина напечатаны в Лейпциге,¹⁰ годом раньше в «Вестнике Европы» появился отрывок из мемуаров В. Ф. Раевского о разговоре с Пушкиным.¹¹ Таким образом, к середине 70-х годов в руках исследователей имелись уже основные мемуарные свидетельства о взаимоотношениях Пушкина и декабристов.

Однако биографический метод изучения продолжал безраздельно господствовать в пушкиноведении. Отсутствие серьезной методологической базы не позволяло ставить проблему во всей широте. Исследование ее сводилось к комментированию отдельных стихотворений или хронологическому изложению событий. В 1880 году П. А. Ефремов в примечаниях к «Ариону» упрекает Анненкова за умолчание о декабристах,¹² но методологически сам он ничуть не поднимается над работой Анненкова.

В 1880—1882 годах, после открытия пушкинского памятника, реакционное пушкиноведение устами А. И. Незеленова провозглашает концепцию, согласно которой юношеское вольнолюбие Пушкина было ошибочным увлечением: именно эта концепция в значительной степени предопределила пушкинские торжества 1899 года.¹³ Противовесом этой официозной точке зрения явилась речь В. Е. Якушкина «Общественные взгляды Пушкина», где развивались мысли, высказанные Якушкиным еще в 1886 году в статье «Радищев и Пушкин»: декабризм Пушкина был органичен; Пушкин остался как бы наследником и единственным носителем общественных идей 20-х годов. Речь Якушкина явилась событием общественного значения, вызвала бурю в реакционной прессе и, как уже упоминалось выше, повлекла за собой высылку автора. Якушкина обвинили в клевете, попытке дезавуировать «верноподданничество» Пушкина. Пушкин, вернувшийся из Михайловского, возмущенно писали «Московские ведомости», открывшие травлю Якушкина, изображается «каким-то Валленродом», «с тайным намерением продолжать дело декабристов под лживой личиной человека, лишь для вида применившегося к обстоятельствам, а на самом деле оставшегося каким-то заядлым врагом правительственной власти».¹⁴

В 1900 году В. И. Ленин, выбрав в качестве эпиграфа для «Искры» слова А. Одоевского «Из искры возгорится пламя» с подписью под ними «Ответ декабристов Пушкину», подчеркнул связь дела пролетарской революции с традицией декабристов. После столетнего юбилея со дня рождения Пушкина, прошедшего в основном под знаком реакционной фальсификации его взглядов, имя Пушкина в эпиграфе газеты пролетарских революционеров приобретало особое звучание.

«Пушкин и декабристы» вновь была выдвинута прогрессивным литературоведением. В 1904 году, в «Историческом вестнике» появляется статья А. Слонимского «Политические взгляды Пушкина»,¹⁵ где автор ставит целью подтвердить точку зрения Якушкина в противоположность версии о непрочности, неорганичности связей Пушкина с декабристским движением (Анненков, Пыпин). Развитием статьи 1904 года была работа А. Слонимского «Пушкин и декабрьское движение», напечатанная в Собрании сочинений Пушкина в 1908 году.¹⁶ Здесь подведены, по существу, итоги изучения темы в то время и систематизирован накопленный фактический материал. А. Л. Слонимский говорит о лицейских истоках пушкинского декабризма, о роли лекций Куницына, общения с Чаадаевым, Кавериным, Н. Раевским и особенно Н. И. Тургеневым: «Свобода личности, культ закона и освобождение крестьян — вот основные общественные идеи Пушкина. Мы видим у него очень ясную политическую систему — составившуюся под влиянием рационалистических теорий Куницына и Н. Тургенева, но продуманную и прочувствованную совершенно самостоятельно».¹7 В Кишиневе радикализм Пушкина крепнет под влиянием членов Южного общества: «Мысль Пушкина постоянно вертится вокруг революционных тем».¹⁸ К 1823 году, как считал исследователь, наступает разочарование в тайных обществах. Между декабристами и Пушкиным растет некая духовная грань. «Альтруизму» декабристов противостоит «солнечный эгоизм» Пушкина. В этом утверждении ясно дает себя чувствовать методология отвлеченного «психологического» изучения, над которым так и не смогло подняться окончательно дореволюционное пушкиноведение, однако если исключить налет «психологизма», выводы А. Л. Слонимского в ряде моментов сохраняют свое значение: «14 декабря не было переломом в политических взглядах Пушкина. Перелома вообще не было — была эволюция».¹⁹

«Пушкин и декабристы» в целом. Однако появляется ряд содержательных статей и публикаций, ставящих или освещающих важные стороны этой проблемы. В их числе — расшифровка П. О. Морозовым Х главы «Евгения Онегина», ценные исследования о политическом процессе 1826—1828 годов в связи с распространением элегии «Андрей Шенье» с надписью «на 14 декабря».²⁰ Почти одновременно выходит и капитальный труд М. Лемке «Николаевские жандармы и литература 1826—1855 гг.», вводящий в оборот ценнейший архивный материал. Труды Щеголева и Лемке нанесли окончательный удар легенде о «всемилостивейшем прощении» Пушкина монархом. Ставя проблему «Пушкин и Николай I», П. Е. Щеголев писал: «Нужно будет выяснить все фактические воздействия власти на поэта в период 1826—1837 гг., показать ту бесконечную серую пелену, которая окутала Пушкина в 1826 г., развертывалась во все течение его жизни и не рассеялась даже с его смертью».²¹ Эта задача определила дальнейшее направление изысканий П. Е. Щеголева (и, в известной мере, Б. Л. Модзалевского, труд которого «Пушкин под тайным надзором» вышел уже после Октябрьской революции). П. Е. Щеголев сформулировал и другую задачу, которая имеет непосредственное отношение к изучению темы «Пушкин и декабристы»: «Процесс развития его [Пушкина] взглядов и его отношений к царю тесно связан с жизнью созданного им поэтического образа государя в его творчестве, с теоретическими представлениями о монархе и власти. Необходимо рассмотреть возникновение и эволюцию этих представлений».²² Такая постановка вопроса, который нельзя считать решенным и сейчас, порывала с абстрактным подходом и требовала перехода на почву строгого историзма.

Вопрос о Пушкине и декабристах так или иначе затрагивался в ряде других работ предоктябрьских лет, причем в зависимости от методологии и общих позиций писавших на эту тему утверждались противоположные версии — о тождестве взглядов Пушкина и декабристов или о консерватизме поэта. Объективное исследование этой проблемы требовало научной методологии, мобилизации большого фактического материала: вне этого трактовка вопроса не могла привести к веским результатам. Поэтому неудачной оказалась и попытка М. Л. Гофмана в его книге «Пушкин. Его общественно-политические взгляды и настроения» по-новому взглянуть на эту проблему. Отвергая «представление Пушкина консерватором в николаевскую эпоху», равно как и «представление его революционером в царствование Александра I», М. Л. Гофман отрицает и радикальный перелом в мировоззрении поэта после 14 декабря 1825 года. Настаивая на тезисе о развитии политических взглядов Пушкина, М. Гофман, однако, в ходе исследования впадает в прямое противоречие с ним. Лейтмотив всей поэтической и общественной деятельности Пушкина исследователь видит в стихотворении «Свободы сеятель пустынный»; интерпретированное весьма субъективно, вне всякой связи с конкретной исторической обстановкой, оно объявляется «проповедью квиэтизма, политически общественного бездействия», которой Пушкин «оставался верен всю жизнь», не уставая «пробуждать лирой чувства добрые» и «в жестокий век славить, вслед Радищеву, свободу».²³ «Пушкин и декабристы» возможно лишь на базе марксистской методологии, со строгим соблюдением принципа историзма. Рубеж в исследовании этой проблемы, обозначенный Великой Октябрьской революцией, как уже упоминалось выше, выразился на первых порах в открытом доступе к засекреченным ранее материалам по истории декабризма и политической биографии Пушкина. В осмыслении же всей проблемы перемены сказались не сразу. Для появления серьезных исследований требовалось пройти определенный этап накопления материала и критической переоценки сделанного ранее.

Претворение в научных исследованиях метода исторического материализма происходило в атмосфере острой борьбы.

В ряде популярных статей (например, В. Я. Брюсова), появившихся после Октября, Пушкина называли прямым союзником и другом декабристов.

Вместе с тем давали себя знать и неизжитые реакционно-идеалистические истолкования творчества Пушкина в духе «чистого искусства», и многочисленные модификации вульгарного социологизма.²⁴ Проблема связи Пушкина с декабристским движением то прямо отрицалась, и Пушкин объявлялся сервилистом и предателем декабристов, то возникала в гипертрофированных формах (ср. вывод Л. Войтоловского, что «Египетские ночи» — аллегорическое изображение восстания декабристов). Наиболее развернутая критика подобных взглядов была дана с позиций марксистского литературоведения в середине 30-х годов. Значительным достижением было конкретно-историческое рассмотрение декабризма как определенного общественного явления. Широкие возможности для такого изучения открывали, как уже говорилось выше, и все более расширявшаяся систематическая публикация материалов по декабризму, и ленинские характеристики дворянской революционности, явившиеся отправной точкой для теоретических исследований.

«Пушкин и декабристы» фактически начиналось заново. Оно стало на новый путь, лишь отказываясь от старого метода абстрактного и антиисторического изучения декабристов. Надо было подойти к детальному анализу отношений поэта с отдельными деятелями тайных обществ, а также с их литературными группировками.

Значительной вехой в изучении проблемы явилась статья М. В. Нечкиной «Пушкин и декабристы»,²⁵ где намечены пути и методические приемы исследования. Недостаток предшествующих работ, затрагивавших эту тему, М. В. Нечкина видела в ограниченности трактовки: задача исследователей сводилась к рассмотрению личных связей Пушкина и декабристов и декабристских тем в творчестве поэта. Отношение декабристов к Пушкину значительно меньше привлекало внимание ученых, отчего значительно сужался или совсем уходил на задний план вопрос об идейной близости Пушкина и деятелей тайных обществ. «Отсутствовал также момент историзма в описании взаимоотношений декабристов и Пушкина: декабристы рассматривались как явление застывшее, лишенное внутреннего роста, и отношение к ним Пушкина трактовалось стабильно, вне процессов развития и идейного роста тайного общества декабристов».²⁶ М. В. Нечкина ставит вопрос о связи Пушкина и декабристов в ее динамике и применительно к основным этапам истории тайного общества. Освещение проблемы концентрируется вокруг нескольких узловых пунктов. Намечаются различные периоды взаимоотношения Пушкина с декабризмом.

Связь Пушкина с петербургскими членами Союза Спасения (Пущин, братья Тургеневы) и Союза Благоденствия (общество «Зеленая лампа», Журнальное общество Н. И. Тургенева) сменяется в 1820—1824 годы общением с декабристами юга. Его мировоззрение этого времени пронизано политическими идеями Южного общества. М. В. Нечкина особо выделяет периоды близости Пушкина с Южным обществом (1821—1824) и связей с Северным обществом в 1824—1825 годах (михайловская ссылка). Исследователь учитывает идейную эволюцию Пушкина, отмечая, однако, что кризис 1823 года не является отходом от декабризма, так как он охватывает значительные круги самих декабристов, среди которых возникали те же настроения, что и у автора стихотворения «Свободы сеятель пустынный». Но в существовании тайного общества Пушкин убеждается, по мнению исследователя, только в Михайловском, с приездом Пущина, когда он фактически лишен возможности принять участие в движении. В ходе следствия связь Пушкина с декабризмом становится очевидной для правительства.

концепцию наталкивается на недостаточную разработанность целого ряда частных проблем. Оказалось, что почти все выдвинутые М. В. Нечкиной вопросы требуют углубленного изучения (вопрос о политической доктрине «Вольности», стихотворения «Свободы сеятель пустынный», о разговоре Пушкина и Пущина в Михайловском и др.). В дальнейшем тема «Пушкин и декабристы» распалась на ряд отдельных, часто весьма важных тем, на которых и сконцентрировалось внимание исследователей. Но при всей значимости и ценности такого рода работ, обобщающего труда нет по настоящее время; работы же, озаглавленные «Пушкин и декабристы», т. е. рассматривающие проблему в целом, обычно носят популяризаторский характер.²⁷

Как отмечалось выше, истоки и характер лицейского свободомыслия Пушкина, его связи с деятелями преддекабристской оппозиционности привлекли внимание ряда советских исследователей. Изучались также связи Пушкина в период от Лицея до ссылки с деятелями тайных организаций в Петербурге и их влияние на формирование взглядов Пушкина, отразившихся в его программных политических стихотворениях этого периода.²⁸ Здесь первостепенное значение имеют работы о соотношении взглядов Пушкина с воззрениями Николая Тургенева и др.

В плане изучения связей Пушкина с декабристами в Петербурге представляет интерес тема «Пушкин и Лунин». Ей посвящена статья С. Я. Гессена.²⁹

Принципиальное значение для выяснения степени близости Пушкина к декабристам имела публикация показаний И. Н. Горсткина о чтении Пушкиным стихов на сходках у Ильи Долгорукова (1819—1820), «блюстителя Союза Благоденствия».³⁰

Особую тему исследования составляют связи Пушкина с деятелями тайного общества на юге России, после ссылки. В 1935 году появился очерк С. Я. Гессена «Пушкин в Каменке»,³¹ где рассматривался рассказанный Якушкиным эпизод с разговорами о тайном обществе в присутствии Пушкина и давалась интерпретация известного к тому времени материала.³² Из документов и материалов этого периода особенно важны отрывки из дневника П. И. Долгорукова³³ с записями разговоров Пушкина, давшими возможность подтвердить уже высказывавшееся мнение о росте радикализма поэта в среде южных декабристов. В записях Долгорукова Пушкин предстает как убежденный враг абсолютизма, сторонник отмены крепостного права и «перемены правительства в России».

вопрос о взаимоотношениях Пушкина и В. Ф. Раевского.³⁴ Известно общение Пушкина в эти годы с Пестелем, М. Ф. Орловым, Охотниковым, П. С. Пущиным и другими видными декабристами.³⁵ Однако материал, которым в настоящее время располагают исследователи, все же фрагментарен и не создает полной картины. Так, остается открытым важный вопрос о датах поездок Пушкина в Тульчин в 1821 и 1822 годах и встречах его с Киселевым и Пестелем.³⁶ Даже отношение Пушкина к Пестелю и их идейные связи предстают не вполне ясными.

Можно считать, что в советском литературоведении получил разрешение чрезвычайно важный вопрос — об организационных формах участия Пушкина в тайном обществе. Известно, что Пушкин формально к тайному обществу не принадлежал и, вероятно, в кишиневский период лишь догадывался о его существовании. Об этом свидетельствует упомянутый выше рассказ И. Д. Якушкина об инсценированном заседании с целью усыпить подозрения Н. Н. Раевского.³⁷ опасности жизнь великого национального поэта. Но этому выводу резко противоречит такой документ, как письмо И. И. Горбачевского к Михаилу Бестужеву от 12 июня 1861 года, где утверждалось, что «славянам» вообще было запрещено знакомиться с Пушкиным как человеком ненадежным и неустойчивым. В свете противоречивых данных особое значение приобретает сравнительно недавно опубликованное свидетельство С. Г. Волконского, что ему было поручено принять Пушкина в общество.³⁸Поручение это относится либо к последнему периоду существования Союза Благоденствия, либо ко времени возникновения Южного Общества (после марта 1821 года) и могло идти только от руководителей Общества — Пестеля и Юшневского. Но еще задолго до этой публикации фактические доводы против того, что Верховная Дума запретила членам Общества соединенных славян знакомиться с Пушкиным, были высказаны П. Е. Щеголевым. Слова Горбачевского не отражают истинного положения дел, память здесь ему изменила.

По словам П. Е. Щеголева, постановление Верховной Думы Южного общества вообще не могло быть дано ранее сентября 1825 года, между тем как Пушкин уже в августе 1824 года был в ссылке в Михайловском. Волконский указывает на причину, по которой он не выполнил поручения о приеме Пушкина в общество: «Как мне решиться было на это, ... когда ему (Пушкину, — Ред.) могла угрожать плаха».³⁹ «южан» в принципе решался положительно. Б. С. Мейлах, рассматривая данные о некоторых позднейших отрицательных отзывах о Пушкине, которые шли из среды декабристов (и не определяли все же их отношения к нему) считает, что их источником были распространившиеся слухи о примирении Пушкина с Николаем I, и в особенности опубликованное письмо Жуковского о смерти Пушкина.⁴⁰

Проблема самой возможности участия Пушкина в практическом осуществлении декабристских планов вооруженного выступления приобрела особую остроту в исследованиях, посвященных михайловскому периоду жизни Пушкина. В 1930 году М. В. Нечкина ввела в научный оборот неизвестное ранее сообщение Н. И. Лорера, где говорилось о письме Пущина к Пушкину из Москвы с вызовом для свидания в Петербург (декабрь 1825 года).⁴¹ Исследовательница выдвинула гипотезу о вызове Пушкина для участия в восстании. Доводы М. В. Нечкиной были приняты А. М. Эфросом, который пошел еще дальше, предположив, что Пушкин при встрече с Пущиным в Михайловском принял на себя какие-то обязательства в ожидаемом выступлении.⁴² Найденный П. С. Поповым билет на пропуск из Тригорского двух крепостных П. А. Осиповой, писанный рукою Пушкина, дал новый толчок легенде. «Можно предполагать, что через посылаемых в Петербург крепостных Осиповой Пушкин хотел снестись со своими друзьями-декабристами, чтобы быть в курсе дела заговора и всех политических событий».⁴³ Это замечание, сопоставленное с рассказом самого Пушкина о несостоявшемся выезде в Петербург (в передаче Соболевского и Погодина), дало повод отождествить Пушкина с одним из крепостных — Хохловым, под видом которого ссыльный поэт якобы пробирался в Петербург.⁴⁴

⁴⁵ В 1937 году М. В. Нечкина заявила в печати, что она не принимает доводов А. М. Эфроса об обязательствах Пушкина участвовать в выступлении. Однако она не согласилась и с возражавшим ей С. Я. Гессеном, отрицавшим политический смысл письма Пущина.⁴⁶

Для окончательного решения возникшего спора нет достаточных фактических данных. Исследователям приходится опираться на косвенные свидетельства, чаще всего из вторых и третьих рук. Письмо Пущина не сохранилось. Несомненным является то обстоятельство, что на вопрос Пушкина о существовании тайного общества Пущин ответил красноречивым умолчанием,⁴⁷ которое, вероятнее всего, было понято как признание принадлежности Пущина к тайной декабристской организации. Вряд ли можно сомневаться и в самом намерении Пушкина выехать в Петербург. Что же касается целей этого выезда, то всякое решение этого вопроса более или менее гипотетично. Мемуары Лорера не дают достаточных оснований говорить о «вызове» Пушкина: Пущин «извещает Пушкина, что едет в Петербург и очень бы желал увидеться с Александром Сергеевичем». Это место дает возможность для различных толкований; известно, кроме того, что воспоминания Лорера не отличаются большой точностью. Если же стать на почву психологических доводов, то, как это справедливо отметил С. Гессен, совершенно невероятно, чтобы душевное напряжение, вызванное 11 декабря известием о подготовке восстания, разрешилось 13 и 14 декабря созданием «Графа Нулина».

Мы проследили основные вехи и линии в истории изучения связей Пушкина с деятельностью тайных обществ, не претендуя на сколько-нибудь исчерпывающий историографический разбор. Не коснулись мы истории освещения этих вопросов и в биографиях Пушкина, где они неизменно находили то или иное освещение, во многих общих работах и очерках о Пушкине, в комментариях к разного рода публикациям. Но уже из сказанного выше можно заключить, как много сделано в этой области и как много еще здесь неясного и спорного.

Эти аспекты связывают воедино участие Пушкина в политическом и общественно-литературном движении декабристского периода. Такая постановка проблемы является заслугой советского пушкиноведения. Старое литературоведение не могло подняться до осознания деятельности декабристов в области литературы, в единстве с их общественно-политическими программами, а их тактики в литературном движении — как определенной системы принципов. Выступления декабристов в печати, в литературных организациях рассматривались лишь как факты их индивидуальных биографий. Исследователи раньше вообще не учитывали связь идеологической платформы декабристов, их тактики с общественно-литературным движением в широком смысле слова, и поэтому и вопрос о соотношении этого движения с позициями Пушкина не ставился. С другой стороны, даже такие стихотворения Пушкина, как «Вольность», «Деревня» или «Кинжал», не рассматривались в сопоставлении с программными установками декабристских организаций и объединялись общим понятием вольнолюбивой лирики без какой-либо конкретизации и соотношения с вехами эволюции декабристского движения. Так, в упомянутой выше книге А. Н. Пыпина «Характеристики литературных мнений от двадцатых до пятидесятых годов» связи Пушкина с декабристами ограничиваются лишь упоминанием письма Рылеева к Пушкину по поводу пагубного влияния мистицизма Жуковского на «дух нашей словесности». Отношение к вопросу о взаимоотношениях Пушкина и декабристов в общем ходе общественно-политического движения не изменилось и с выходом книги Н. Колюпанова «Биография Александра Ивановича Кошелева»,⁴⁸ в которой было приведено немало фактов общественно-литературной борьбы 20-х годов и где имеются беглые замечания о «Вольном обществе любителей российской словесности» (в котором, как теперь установлено, так тесно переплетались литература и политика). Не ставится эта проблема и в дореволюционных работах по истории русской критики А. М. Скабичевского (1872) и И. И. Иванова (1898—1900). В 1907 году академик В. М. Истрин, ощущая острую необходимость рассмотрения литературного движения этой эпохи в каких-то новых аспектах, писал: «Было бы... очень благодарной задачей уловить то настроение, с которым жили десятки литераторов..., определить ту нравственную атмосферу, которая окружала их».⁴⁹ «носит какой-тособый стиль», Истрин не смог, однако, указать на пути его изучения, сводя проблему только к «психической организации» участников движения, не видя идейно-социальной ее основы, антагонистической борьбы разных ее направлений. Показательна также статья П. Н. Сакулина «Литературные течения александровской эпохи» в «Истории русской литературы» под редакцией Д. Н. Овсянико-Куликовского, где отмечается, что декабристы не составили в литературе какого-либо особого направления и «отдали неизбежную дань сентиментально-романтическому и байроническому стилям» и «охотно разрабатывали народно-поэтические и исторические сюжеты».⁵⁰ Не выделена проблематика, связанная с Пушкиным и общественно-литературным движением декабристов, и в дореволюционных работах, посвященных литературной деятельности отдельных декабристов. Это относится и к богатой ценными материалами книге В. И. Маслова «Литературная деятельность Рылеева», и к эмпирически описательной работе Н. Котляревского «Декабристы. Князь А. И. Одоевский и А. А. Бестужев-Марлинский. (Их жизнь и литературная деятельность)», где о взаимоотношениях Пушкина и Бестужева говорится, что «они обменивались письмами — правда чисто литературного содержания»;⁵¹ о принципиальном значении этой переписки, касавшейся острых вопросов литературного развития, ничего не сказано. Статья В. Сиповского «Рылеев и Пушкин» посвящена литературным заимствованиям из Рылеева у Пушкина.⁵²

Разумеется, сама постановка проблемы связей Пушкина с декабристами, соотношения их позиций зависела не только от методологического уровня науки, но и от накопления источников. Так, первые публикации переписки между Пушкиным, с одной стороны, Рылеевым и А. Бестужевым — с другой, представляющие первостепенную ценность для данной темы, появились лишь в 70-х годах.⁵³ Для анализа взаимоотношений Пушкина и литераторов-декабристов (а мы здесь говорим только о них, о связях Пушкина с другими декабристами см. выше) были необходимы, разумеется, также исправные издания их литературных произведений, переписки, материалов по истории декабристского литературного движения и связанных с декабристами литературных объединений. Вся эта громадная публикаторская работа, начатая еще во второй половине XIX века, получила полный размах лишь в наше время.⁵⁴

и просветительской деятельности декабризма, но и в формировании декабристской идеологии.

В освещении проблемы сделано немало. На большом материале установлена громадная роль Пушкина в истории освободительного движения его времени, в истории тайных обществ как выразителя идей, чувств, настроений всей передовой России. Но часто наблюдалась односторонность в трактовке влияния декабризма на Пушкина: недостаточно учитывалась инициатива деятелей тайных обществ в выдвижении злободневных вопросов перед всей передовой Россией, в ряде работ последних лет Пушкин представлялся иногда не только как величайший поэт, воплотивший в своем творчестве устремления декабристской эпохи, но и как вождь и идеолог декабризма. Тем самым иногда преуменьшается влияние декабристов на Пушкина, их очевидные заслуги в выдвижении тех или иных актуальных проблем. Встречаются утверждения, что Пушкин был не только «поэтическим вождем декабризма», но и «одним из выдающихся его идеологов».⁵⁵ Бесспорно, источники мировоззрения Пушкина и декабристов были общими. Влияние поэзии Пушкина сказалось не только в агитационно-пропагандистской работе тайных обществ, но и в формировании мировоззрения декабристов; он оказался не только на уровне самых передовых идей времени, но и видел слабые места в рассуждениях некоторых декабристов. Но декабристы многому научили Пушкина, а деятельность тайных обществ, многими каналами связанная с общественной жизнью России, оказала живое и плодотворное влияние на развитие мировоззрения поэта. Утверждать, что Пушкин был одним из «выдающихся идеологов декабризма», т. е. деятелем, который разработал основные принципы декабристского движения, — значит впадать в явное преувеличение. В ряде работ доказывается также, что Пушкин в своем идейно-политическом развитии уже в первой половине 20-х годов «опередил» декабристов, что он считал необходимым участие народа в революционном преобразовании страны. Декабризм при этом рассматривался как нечто единое, хотя, как известно, в среде деятелей тайных организаций шли споры по вопросу о тактике и силах переворота: хотя основной тактикой декабризма была тактика революции без народа во имя народа, в среде декабристов (в частности, Общества соединенных славян) были элементы, считавшие необходимым привлечь и народ к борьбе с самодержавием. Попытки революционной пропаганды среди солдат предпринимались не только К. Ф. Рылеевым (о чем Пушкин, конечно, был осведомлен), но и другими декабристами. Их пропагандистская деятельность ждет дальнейшего тщательного изучения историков. Нелегальные политические стихотворения Пушкина имели для пропаганды декабристов первостепенное значение: они распространялись не только в кругах передового дворянства и офицеров, но проникали также и в среду «низших чинов» армии и даже простых солдат.

Таким образом, изучение вопроса о соотношении политических взглядов Пушкина и декабристов требует подхода к декабризму как к явлению сложному, противоречивому и тогда более отчетливым будет и сопоставление взглядов Пушкина, с одной стороны, и декабристов — с другой.

При изучении этой проблемы безусловно правильной является исходная позиция: Пушкин, как и деятели декабризма в целом, считал главной исторической задачей времени ликвидацию абсолютизма и крепостничества. Но отношение Пушкина к разным формам правления, которые могли возникнуть после переворота, изучено мало. Одной из очередных задач пушкиноведения является конкретное исследование эволюции взглядов Пушкина на данный вопрос в соотношении с теми планами и программами, которые вырабатывались и обсуждались в среде тайных обществ. При этом не следует исходить, разумеется, из априорного предположения, что Пушкин знал эти планы и программы. Важно другое — вопросы о преимуществах или слабостях того или иного государственного устройства волновали всех передовых людей России, они обсуждались и в широких кругах оппозиционной дворянской интеллигенции, находившейся вне тайных обществ. В публицистических произведениях Пушкина немало рассуждений, которые связаны именно с этими острейшими вопросами — политической тактики, государственного устройства, роли дворянства и народа для судеб России и т. д.⁵⁶

памятниках эпохи декабризма, изучать синхронно с историей освободительного движения, соотнося их с определенными фазами политической жизни России, разными этапами эволюции тайных обществ и личного общения Пушкина с их деятелями. На этой основе необходимо изучение заново и политической лирики Пушкина, соотношения выраженных в ней идей с программами, планами и тактикой декабристов. Конечно, значение политических стихов Пушкина не исчерпывается вопросом о связи их содержания с теми или иными политическими идеями его эпохи. Идеал политической свободы, ненависти ко всякой тирании, протест против закрепощения личности, глубокое сочувствие народу — все это выражено с такой художественной силой, которая обеспечивает их непреходящее идейно-эстетическое значение. Но тем не менее его гражданская лирика и политические эпиграммы безусловно отражали конкретные, выдвинутые непосредственно в освободительном движении идеи, и с этой точки зрения они несомненно могут быть предметом специального исследования.

Изучение политической поэзии Пушкина декабристской эпохи в таком плане велось неравномерно. Наибольшее внимание до сих пор привлекала ода «Вольность», история которой связывается с одним из виднейших деятелей Союза Благоденствия Н. И. Тургеневым. (Существуют свидетельства, в том числе и самого Тургенева, что ода была написана в его квартире). Уже для первых исследователей «Вольности» была очевидной политическая программность стихотворения. Вопрос об истоках его политической доктрины возник еще в первом десятилетии века; оду соотносили с «Вольностью» Радищева и с теориями естественного права и общественного договора.⁵⁷ В советское время проблематика «Вольности» стала рассматриваться в связи с эволюцией преддекабристской и декабристской мысли. Эволюция эта шла очень быстро, и поэтому особо важное значение приобрел вопрос о датировке пушкинского стихотворения. Спор о датировке — 1817 или 1819 год, — начался в 1906 году. В 1914 году И. И. Бикерман в специальной заметке развил аргументацию в пользу датировки 1817 годом; она была принята последующими комментаторами и исследователями, дополнившими и укрепившими аргументы Бикермана. В настоящее время большинство биографов придерживается даты 1817 год, хотя есть и возражения.⁵⁸ Таким образом, ода хронологически предшествует оформлению политической программы Союза Благоденствия.

Исследования советских историков и литературоведов (М. В. Нечкиной, В. Г. Базанова, Б. В. Томашевского, С. С. Ланды, В. В. Пугачева) показали связь проблематики оды с вопросами, возникавшими в ранних декабристских и близких к декабризму кружках. Было показано, что стимулом вольнолюбивых идей Пушкина явилась вся русская действительность, с брожением общественных и философских идей, среди которых постепенно определились политические программы. В 1962 году почти одновременно появляются исследования С. С. Ланды и В. В. Пугачева, где ода «Вольность» рассматривается как поэтическое отображение программы левого крыла Арзамаса — Н. И. Тургенева и М. Ф. Орлова.⁵⁹ — сентябрь 1817 года сохранились наброски к этой программе, очень близкие к политическому содержанию оды.⁶⁰ Установлено, что с середины 1817 года центральными для Тургенева являются вопросы конституционного переустройства страны; программа же освобождения крестьян отходит на второй план и вновь выдвигается уже в конце сентября. Этим своеобразием позиции Тургенева в 1817 году исследователь объясняет отсутствие в «Вольности» социальных моментов, столь характерных для программы Союза Благоденствия. Здесь вновь возникает проблема датировки. Если ода создана в конце 1817 — начале 1818 года, как полагает В. В. Пугачев, то в ней могли отразиться и дискуссии о цареубийстве, которые развернулись в Союзе Спасения в конце 1817 года.⁶¹ Как раз это предположение встретило возражение С. С. Ланды, который датирует оду сентябрем 1817 года.

Спорными оказываются и более частные моменты интерпретации оды. В последнее время вновь возник вопрос о «возвышенном галле», шире — о традиции революционной поэзии, на которую ориентировался Пушкин. По традиции, идущей от Гербеля, под «возвышенным галлом» понимали А. Шенье, пока в 1917 году Б. В. Томашевский не отказался от этой точки зрения, обосновав гипотезу о другом адресате оды — Экушаре Лебрене. Выводы Б. В. Томашевского, подробно аргументированные им в специальной работе 1940 года,⁶² в последнее время, однако, встретили возражения: Ю. Г. Оксман связывает «возвышенного галла» с Руже де Лилем, автором «Марсельезы»;⁶³ ⁶⁴ Вопрос, таким образом, остается открытым; в последнее время был обнаружен неизвестный ранее авторитетный список оды из архива М. А. Корфа, где вновь «возвышенным галлом» назван Экушар Лебрен.⁶⁵

Если, как справедливо указывал Б. В. Томашевский, имя «возвышенного галла» не является ключом к пониманию идейного содержания «Вольности», то несравненно большее значение имеет вопрос об имени «самовластительного злодея», к которому обращена инвектива в центральной части оды. Б. В. Томашевский полагал, что речь идет о Наполеоне.⁶⁶ Более осторожно толкует это место В. В. Пугачев, рассматривая его как обращение к обобщенному образу тирана.⁶⁷

В непосредственном общении с тургеневским кружком вызревала и социальная проблематика «Деревни», написанной в Михайловском а 1819 году. Реальные источники стихотворения — впечатления от быта и нравов крепостников («псковского хамства», по выражению Тургеневых) — в последнее время подверглись анализу с привлечением новых архивных материалов в работах Г. М. Дейча и Г. М. Фридлендера и Н. А. Малеванова.⁶⁸ «Деревни» прямо соотносится с антикрепостническими проектами Союза Благоденствия (ср. попытки М. С. Лунина, И. Д. Якушкина освободить своих крестьян, относящиеся как раз к 1818—1819 годам), в первую очередь с запиской Н. И. Тургенева «Нечто о крепостном состоянии в России» (декабрь 1819 года), и намечаемой им программой деятельности Журнального общества».⁶⁹ Концовка стихотворения — «рабство, падшее по манию царя» вполне соответствует легальному характеру борьбы за отмену крепостного права в 1818 — 1820 годах, выразившемуся, в частности, в подаче записок Александру I. В 1930 году был в Остафьевском архиве обнаружен список «Деревни», где эта строка читалась «И рабство падшее, и падшего царя»; строка была выправлена Вяземским в соответствии с общеизвестным текстом. Н. Ф. Бельчиков, посвятивший этому варианту специальный экскурс в своей работе «Неизданный автограф стихотворения „Деревня“»,⁷⁰ полагал, что данный вариант соответствует идейному характеру оды и политическому свободомыслию Пушкина в момент написания «Деревни» и предлагал учитывать его и при наличии автографа. Аргументы Н. Ф. Бельчикова приняты не были. Список Остафьевского архива, несомненно, отражал читательское восприятие пушкинского стихотворения и программе самого Пушкина не соответствовал.⁷¹ Общий характер этой программы и связь ее с идеями Союза Благоденствия, и в частности Н. И. Тургенева, можно считать установленным, хотя несомненно здесь имеются и дальнейшие возможности исследования. Так, Г. М. Дейч и Г. М. Фридлендер поставили вопрос об отражении в «Деревне» проблемы освобождения крестьян с земельными наделами, проблемы, дискуссионной для членов Союза Благоденствия. Ими же выдвинут вопрос о восприятии пушкинского стихотворения продекабристски настроенными деятелями разных ориентаций; известно, что А. И. Тургенев упрекал Пушкина в преувеличениях; Вяземский, написавший в это время антикрепостническое стихотворение «Сибирякову», по мнению авторов статьи, противопоставляет «Деревне» более умеренную социальную концепцию. Все эти вопросы требуют дальнейшего исследования.

Мы остановились на интерпретации «Вольности» и «Деревни» как примерах, которые показывают, как углубляется, при тех или иных спорных моментах, исследование их содержания в контексте живого движения декабристской мысли и практики освободительной борьбы. При таком методологическом подходе устанавливается и следующее закономерное явление: наиболее революционные стихи и высказывания Пушкина относятся ко времени подъема декабристского движения и тесного общения с декабристами на юге России. Ведь именно тогда он с особенной остротой обличал самодержавие, помещиков (об этом свидетельствуют разговоры Пушкина, приведенные в дневнике его кишиневского знакомца Долгорукова⁷²«по манию царя». Именно тогда он выразил положительное отношение к революционным методам борьбы (ср. в стихотворении «В. Л. Давыдову»: «...мы счастьем насладимся, Кровавой чаши причастимся...»; Не случайно в этом же стихотворении упоминается Каменка — один из центров, где встречались декабристы). Время, когда Пушкин утверждал, что «свободы тайный страж, карающий кинжал, Последний судия позора и обиды», — это время оживления в среде деятелей тайных обществ планов цареубийства. Стихотворение ожидает самого внимательного исследования. Ведь в стихотворении «Кинжал» (1821), воспевающем убийство Кесаря Брутом и подвиг Карла Занда, вместе с тем содержатся строки, оправдывающие Шарлотту Корде и, следовательно, внушающие сомнения в том, что Пушкин изменил свое отношение к французской революции XVIII века (ведь в оде «Вольность» о казни Людовика говорилось как о нарушении законности и действии «преступной секиры»). Но вместе с тем в письме Н. И. Тургеневу 1 декабря 1823 года Пушкин приводит в качестве «самых сносных строф» стихотворения «Наполеон» именно те строфы, в которых дана яркая положительная оценка французской революции, где день, когда «царский труп лежал во прахе» оценивается здесь как «день великий, неизбежный», «свободы яркий день», а ликвидация Наполеоном завоеваний французской революции — как порабощение народа, усмирение буйной юности. Как известно, стихотворение было написано в Кишиневе, в период интенсивной работы кишиневского гнезда декабристов и деятельности масонской ложи «Овидий», читалось в доме М. Ф. Орлова. Бесспорно, усиление революционных настроений Пушкина имело своим источником влияние политических событий и вместе с тем питалось той атмосферой окружающей поэта среды членов тайного общества. Но это общее заключение должно быть конкретизировано.

Совсем мало исследовано соотношение взглядов Пушкина и декабристов на крестьянское движение 10-х — начала 20-х годов.⁷³

Продолжая освещение вопроса о влиянии декабристов на Пушкина, нужно суммировать все разрозненные факты, говорящие об этом влиянии, включая период ссылки в Михайловское, когда непосредственное общение с декабристами было прервано, приезд в Михайловское Пущина и данные переписки Пушкина с декабристами. Ю. Г. Оксман, комментируя первое из дошедших до нас писем Рылеева к Пушкину, отмечает: «Рылеев обращается к Пушкину не просто как собрат по перу, единомышленник и почитатель великого поэта, к тому же еще и едва знакомый с ним лично, а как вождь тайной организации, имеющий тем самым право рекомендовать Пушкину определенное политическое и литературное поведение».⁷⁴

⁷⁵ Творческий интерес Пушкина к русской истории несомненно стимулировался прямым воздействием на него декабристов, рассматривавших прошлое родины с точки зрения национальных традиций развития борьбы с крепостничеством и абсолютизмом.

В советском литературоведении, на основе марксистской методологии, впервые вопрос о национальных традициях, воспринятых и развитых Пушкиным и декабристами, поставлен на социально-историческую почву.

Установлено, что исторические взгляды декабристов характеризовались стремлением отделить понятие национального (того, что является прогрессивным, что отражает коренные интересы нации и обращено к будущему) от всего, что так или иначе способствовало закреплению отсталости России, ее феодального уклада. Отсюда особое внимание литераторов-декабристов к таким темам русской истории, которые помогли бы постичь подлинно русский национальный характер. Неоднократно отмечалось значение в этом плане общения Пушкина с В. Ф. Раевским, который, по воспоминаниям Липранди, «очень много способствовал к подстреканию Пушкина заняться положительнее историей...».⁷⁶ «Вадим», задуманной в декабристском духе, чтобы воспеть «старинную вольность».⁷⁷ На развитие исторических интересов Пушкина оказал влияние и М. Ф. Орлов. Во взглядах Орлова ценно внимание к экономическим вопросам исторического процесса, хотя он просветительски объяснял крепостное право — только лишь как нарушение «природных прав человеческих». Взгляды Орлова заслуживают исследования также в комплексе проблемы о соотношении экономических взглядов декабристов и Пушкина.⁷⁸

Интерес Пушкина к историческим темам рассматривается в пушкиноведении на широком фоне общественно-литературного движения.

В поэзии 20-х годов одним из первых обратился к русской истории Рылеев, печатавший свои «Думы» с 1821 года. С 1822 года началась активная деятельность декабристского историка Корниловича. В это же время Пушкин и набрасывает заметки по русской истории XVIII века, которые справедливо оценены в советском литературоведении и исторической науке как яркое выражение декабристских взглядов на историю России. К разработке тем русской истории призывали Пушкина декабристы и в период Михайловской ссылки. С. Г. Волконский писал ему в 1824 году: «Соседство и воспоминания о Великом Новгороде, о вечевом колоколе и об осаде Пскова будут для вас предметом пиитических занятий, а соотечественникам вашим труд ваш памятником славы предков и современника». Об этом же напоминал ему Рылеев в 1825 году (XIII, 112, 133). Важно, следовательно, отметить не только постоянные воздействия декабристов на Пушкина, их призывы разрабатывать темы русской истории, но и их творческую инициативу.

При характеристике соотношения взглядов Пушкина с взглядами деятелей декабризма необходимо учитывать, что Пушкин разделял с дворянскими революционерами не только сильные стороны их идеологии. Во взглядах Пушкина начала 20-х годов на исторические традиции оказались и слабые стороны, характерные для декабристских взглядов на прошлое России, выражавшие противоречия просветительской философии вообще, преувеличение силы «общего мнения», идеализацию уклада древней Руси, игнорирование классовой подоплеки общественных переворотов. В понимании исторического процесса Пушкин вскоре оказался прозорливее некоторых из своих единомышленников. Уже в Михайловском он, размышляя над объективными закономерностями исторического процесса, вступает на путь преодоления просветительского понимания хода событий только как воплощения сил «добра» и «зла», на путь глубокого историзма. Почти все исследователи отмечают правоту Пушкина, который в споре с Рылеевым по поводу его «Дум» протестовал против вольного обращения с историческими фактами во имя просветительско-агитационных целей — принципа, который столь часто использовался в декабристской поэзии и пропаганде. Но самый характер исторических тем, которые интересуют Пушкина, всегда остается чисто декабристским: это темы мятежей, восстаний, героических эпох и крупных потрясений, темы, выдвинутые декабристами и обоснованные в декабристской журналистике как основные, единственно заслуживающие внимания и раскрывающие «истинный характер» народа.

необходимо тщательное изучение и расхождений между Пушкиным и его единомышленниками, изучение разногласий, вопросов, по которым велись споры. До нас дошло сравнительно немного материалов, которые дают возможность говорить об этих спорах. Но и то, что нам известно, свидетельствует о том, с каким вниманием он относился к выступлениям своих друзей-единомышленников, с какой строгостью проверял основательность суждений, и своих собственных, и тех людей, с которыми общался. С другой стороны, изучение этих споров поможет полнее представить и то воздействие, которое стремились оказать декабристы на Пушкина. К эпизодам общественно-политической борьбы, в которых взаимоотношение позиций Пушкина и декабристов особенно существенно, относится реакция на выход «Истории» Карамзина, когда в обществе обнаружились резкие расхождения в оценке принципов освещения Карамзиным русской истории.⁷⁹ Можно считать установленным, что, ценя прежде всего фактическую оснащенность «Истории» Карамзина, Пушкин вместе с тем был принципиально чужд ее монархической концепции, сходясь с «молодыми якобинцами», негодование которых казалось ему впоследствии чрезмерным. В настоящее время твердо установлено, что автором эпиграммы на Карамзина («В его „Истории“ изящность, простота...») был Пушкин.⁸⁰

Принципиальное новаторство пушкинского историзма и его полная противоположность карамзинской философии истории ярко проявились в «Борисе Годунове».

Общность позиций Пушкина и декабристов отмечена и в их отношении к революционному и национально-освободительному движению в странах Европы.

— с другой. В этой полемике Пушкин проницательно указывает и на слабости в их позициях, на промахи и явные ошибки. Так, Пушкин указал А. Бестужеву на принципиальную ошибку — отсутствие имени Радищева в обзоре русской словесности, напечатанном в «Полярной звезде» (XIII, 64). С другой стороны, Рылеев критиковал в письме к Пушкину его представления об аристократическом происхождении писателей как источнике их независимости, представления, которые находились в самом явном противоречии со всем обликом великого поэта (XIII, 183). Обстоятельное исследование этой полемики должно установить, что именно в замеченных Рылеевым иллюзиях Пушкина шло от предрассудков, а что было связано с теми утопическими представлениями о прогрессивной роли просвещенного дворянства, которые Пушкин развивал и позже.

Движением декабристов обозначен целый этап борьбы за передовую национальную культуру.

Позиции Пушкина в литературной борьбе первой четверти XIX века затрагивались в ряде дореволюционных трудов по истории русской литературы, общественной мысли и критики. Среди них известные работы А. Н. Пыпина, Н. Н. Булича, П. Н. Сакулина, двухтомная «История русской критики» И. И. Иванова и др. Но освещение литературного движения в целом и позиций Пушкина было преимущественно описательно-эмпирическим, оно базировалось на объективистски-идеалистической концепции литературного процесса, вне связи с реальными интересами социальных сил, выражавших различные тенденции общественного развития, классовой борьбы. Отсутствие твердого критерия оценки различных литературных направлений не позволяло классифицировать позиции борющихся сторон с достаточной степенью убедительности, и даже в наиболее ценных работах старого времени попытки такой классификации ограничивались самыми общими определениями. Поскольку в эпоху Пушкина (и особенно в 1810-е годы) дифференциация различных направлений еще не достигла той резкой определенности, которая проявилась позже (например, в 50—60-е годы), отсутствие методологического критерия анализа литературного движения приводило не только к расплывчатым характеристикам, но и к прямым ошибкам.

Прочный методологический критерий был обретен лишь в советском литературоведении. Анализ литературного движения пушкинской эпохи получил опору в ленинской концепции истоков и развития двух национальных культур — культуры эксплуататорских классов и культуры, выражавшей интересы и чаяния народа и связанной с освободительной борьбой. В этом свете идейная сущность различных литературных направлений и позиций отдельных их представителей определяется соотношением с борьбой за ликвидацию феодальных порядков, с одной стороны, и с охранительно-реставраторскими тенденциями — с другой. Конечно, сведение полемики по всем без исключения возникавшим тогда вопросам к столкновению этих двух линий было бы упрощением, но борьба по основным вопросам литературного развития оказывалась так или иначе связанной с различными общественно-политическими направлениями, с перспективой ликвидации абсолютизма и крепостничества, которая возникла перед страной уже не как отвлеченная мечта, а как необходимость, диктуемая процессами действительности. Борьба идей была вызвана углублением трещин в экономическом строе, появлением новых сил, способных к борьбе, к практическому переустройству общества. Начало поворота от старой России к России новой сопровождалось коренными изменениями в культуре и литературе.

На этой основе в советском пушкиноведении и была выдвинута задача изучения роли и позиций Пушкина в борьбе за передовую национальную культуру и литературу, в спорах о путях ее развития, ее своеобразия.

— художественного и публицистического, журналистики и критики первой четверти XIX века, а также тактики тайных обществ в области культуры и литературы несомненно приводит к заключению, что, несмотря на споры и разногласия декабристов по отдельным вопросам, их идеи, их борьба за утверждение новых литературных начал, их художественное творчество — все это носит определяющие общие черты. Во многих выступлениях декабристов по-новому поставлены важнейшие вопросы истории, литературы, эстетики — о гражданском назначении искусства, о его предмете и содержании, о национальном своеобразии художественного творчества, о народности. Утверждению передовых литературно-эстетических идей способствовала активная борьба декабристов против сторонников реакционных взглядов на культуру и искусство. Литературно-эстетические взгляды декабристов входили составным элементом в их мировоззрение и должны рассматриваться в связи с общими условиями формирования декабристской идеологии. Советские литературоведы впервые обратили внимание на то, что вопросы литературы и эстетики отражены в программных декабристских документах (например, в «Законоположении» Союза Благоденствия, где отмечено новое понимание искусства, его высоких гражданских идей).

Именно эта точка зрения была выдвинута и разрабатывается советским литературоведением начиная с 1930-х годов.⁸¹

В исследованиях об отдельных сторонах движения и его деятелях (М. К. Азадовского, В. Г. Базанова, П. С. Бейсова, В. Гофмана, Б. С. Мейлаха, Н. И. Мордовченко, М. В. Нечкиной, Ю. Г. Оксмана, В. Н. Орлова, Н. Л. Степанова, К. П. Пигарева, Ю. Н. Тынянова, А. Г. Цейтлина и др.) неизменно затрагивается вопрос о Пушкине, о соотношениях его литературных взглядов, его творчества с литературной деятельностью декабристов.⁸² Один из специальных вопросов этой темы — изучение непосредственной связи Пушкина с легальными и нелегальными декабристскими литературными объединениями.

Как было установлено в нашей науке, декабристы поставили литературу в тесную и прямую связь с развитием революционной борьбы. Они стремились организованно влиять на общее направление литературы, на творчество отдельных писателей и планомерно использовали существовавшую печать для пропаганды патриотических и освободительных идей. Неотъемлемой частью истории декабризма, зафиксированной в программных установках, является создание членами тайных обществ литературных организаций, способствовавших распространению передовых политических и литературных идей. В этом свете защита Пушкиным высоко гражданской роли поэзии и его борьба с реакцией в литературе в 10—20-х годах рассматривается как высшее выражение тенденций передовой русской литературы. Многими фактами документировано утверждение декабриста И. И. Пущина, что Пушкин «был во главе литературного движения, сначала в стенах Лицея, потом и вне его».⁸³

в литературных кружках и объединениях, так или иначе находившихся в орбите влияния декабристов. Это участие освещалось в ряде работ.

Издавна привлекал внимание «Арзамас», возникший в 1815 году кружок, где имела место одна из первых, неудачных еще попыток проникновения декабристов в литературные объединения с целью перестройки их согласно задачам, поставленным тайным обществом.

Разноречивость мнений историков и критиков, то считавших этот кружок знаменитым «не совсем по заслугам» (А. Н. Пыпин) и даже объединением с «игрушечными интересами» (Д. И. Писарев), то подчеркивавших его большую роль в формировании Пушкина (П. В. Анненков, впоследствии В. Е. Якушкин), была преодолена лишь в 1930-е годы, с опубликованием и дальнейшим изучением протоколов «Арзамаса» и переписки его участников.⁸⁴Можно считать утвердившимся в пушкиноведении мнение о несомненном влиянии на Пушкина этого объединения, выступавшего с обличением реакционной платформы «Беседы» в области русской культуры и общественной жизни. Несомненно также, что Пушкин принадлежал к тем участникам кружка (Н. И. Тургенев, М. Ф. Орлов, Н. М. Муравьев), которые добивались включения в программу занятий политических вопросов, но не добились успеха из-за разнородности его состава. Однако история «Арзамаса» и участия в нем Пушкина далеко не во всем ясна. Предстоят дальнейшие разыскания. Возможно, будут обнаружены не найденные до сих пор протоколы последних заседаний «Арзамаса».

В плане связей Пушкина с литературно-организационными мероприятиями декабристов заслуживает изучения попытка Н. Тургенева организовать в 1819 году вольный филиал Союза Благоденствия — Журнальное общество.⁸⁵ «Архив политических наук и российской словесности» (само общество Тургенев думал наименовать «Обществом XIX века и 1819 года»). В состав участников журнала был приглашен и Пушкин. Н. Тургеневым был написан проект журнала, главной задачей которого он считал приближение литературы к политике. Программа была задумана очень широко. Намечались отделы политики, политической экономии, финансов, юриспруденции, истории, философии, словесности. По замыслу Тургенева, «все статьи должны иметь целью свободомыслие». Пушкин был на одном из заседаний Журнального общества, но журнал не был организован, хотя даже были распределены темы. История Журнального общества и роль Пушкина в нем пока еще изучены мало.

Значительно полнее исследовано объединение «Зеленая лампа». В доносе, поданном Александру I в 1821 году, оно именовалось «побочной управой» тайного общества литературного характера.⁸⁶ В исследовательской литературе принято мнение о том, что «Зеленая лампа» возникла в 1819 году. Но в показаниях члена «Зеленой лампы» С. Трубецкого следственной комиссии дата основания указана иная — 1818 год, в показаниях Пестеля — «1818 или 1817 год». Подтверждением же датировки 1818 годом является также письмо Пушкина в 1823 году члену «Зеленой лампы» Кривцову, где он писал: «не забывай демократических друзей 1818 года» (XIII, 76).

Первые упоминания о «Зеленой лампе» встречаются у П. И. Бартенева и П. В. Анненкова.⁸⁷ Это объединение они охарактеризовали как «веселое и оргиастическое». Первое документальное исследование о «Зеленой лампе» написал П. Е. Щеголев.⁸⁸ «оргиастическом характере» «Зеленой лампы», доказал политический вольнолюбивый характер объединения, его связь с Союзом Благоденствия и его влияние на Пушкина. Ценные материалы из архива «Зеленой лампы», свидетельствующие об оппозиционно-вольнолюбивой направленности, опубликовал Б. Л. Модзалевский.⁸⁹ Б. В. Томашевскому принадлежит специальный экскурс о «Зеленой лампе» в первом томе монографии «Пушкин». Здесь обстоятельно освещены интересы этого объединения в области театральной жизни и изучения истории. Б. В. Томашевский пишет в заключение: «Самые причины прекращения деятельности Общества (т. е. «Зеленой лампы», — Ред.) недостаточно ясны».⁹⁰ Как нам представляется, главной причиной ликвидации была пестрота состава, наличие в «Зеленой лампе» политически неустойчивых элементов. Большинство участников «Зеленой лампы» не было всерьез заинтересовано политической стороной ее деятельности, предпочитая изучение театрального репертуара и исторические занятия. Совсем еще недавно приход в «Арзамас» будущих декабристов, выдвинувших конкретные требования общественно-политической деятельности, испугал большинство арзамасцев, доходивших на своих собраниях до разговоров об «уничтожении рабства», и привел к распаду кружка. Так же примерно вели себя и некоторые члены «Зеленой лампы»: первые же вести о полицейском надзоре привели ее к распаду. Об этом свидетельствует следующее признание Я. Толстого: «Однажды член отставной полковник Жадовский объявил Обществу, что правительство (полиция) имеет о нем сведения и что мы подвергаемся опасности, не имея дозволения на установление Общества. — С сим известием положено было прекратить заседания, и с того времени Общество рушилось».⁹¹ Из дальнейших слов Я. Н. Толстого можно заключить, что в числе членов «Зеленой лампы» лишь «некоторые» были движимы «политическими видами». Направленность стихов Пушкина, связанных с «Зеленой лампой», и его письма к участникам кружка свидетельствуют о том, что он был весьма заинтересован политической стороной его деятельности.

«Зеленой лампы» требуют пристального изучения обличительные мотивы в стихотворениях и письмах Пушкина 1821—1823 годов, обращенных к его «демократическим» друзьям, которые не поддержали своего друга, подвергнувшегося преследованиям правительства за служение «вольным музам». В 1822 году Пушкин писал председателю «Зеленой лампы» Я. Толстому: «...ты один изо всех моих товарищей, минутных друзей минутной младости, вспомнил обо мне. Кстати или не кстати, два года и шесть месяцев не имею от них никакого известия, никто ни строчки, ни слова...

Горишь ли ты, лампада наша,
Подруга бдений и пиров?..»

Пушкин не знал, что «лампада» уже давно погасла, что сведения о полицейском надзоре за кружком и самый факт высылки Пушкина из Петербурга вспугнули членов «Зеленой лампы». Но, точно предчувствуя возможность этого, Пушкин окрашивает черновые наброски к неосуществленному посланию «Зеленой лампе» в грустные, элегические тона (II, 769—777). Преувеличенными кажутся те представления о революционности «Зеленой лампы», которые еще встречаются, особенно в ряде популярных работ о Пушкине. При всем вольнолюбивом характере объединения нет никаких оснований предполагать, что в «Зеленой лампе» обсуждались какие-то конкретные планы государственного переворота. Несравненно большего внимания, чем это было до сих пор, заслуживает литературная программа «Зеленой лампы». К сожалению, в существующих исследованиях эта основная сторона ее деятельности (ведь общество было задумано именно как литературное!) до последних лет изучалась недостаточно. Факты, свидетельствующие о характере литературных интересов кружка, привлекались лишь для освещения политической оппозиционности, а не рассматривались как отражение программных установок декабристской организации в области литературы. Исключением является характеристика, которую дал работе «Зеленой лампы» Б. В. Томашевский. В свете его исследования становится ясным значение замыслов «Зеленой лампы» по истории России для направленности исторических интересов Пушкина, его возраставшего внимания к вопросу о национальных позициях и национальной самобытности культуры и литературы.

В годы, когда Пушкин находился в ссылке, развертывала свою деятельность другая, несравненно более широкая организация, чем «Зеленая лампа», — легальный декабристский литературный центр — петербургское Вольное общество любителей российской словесности. Оно сыграло видную роль в истории литературного движения и, в частности, нашло формы для выражения публичного сочувствия Пушкину в связи с его опалой.

В предисловии Ю. Г. Оксмана к книге «К. Рылеев. Стихотворения»⁹² отмечено, что Вольное общество любителей российской словесности являлось одним из периферийных вольных обществ Союза Благоденствия (стр. XXIII). Вольное общество как литературный центр декабризма освещалось в работах Б. С. Мейлаха («Пушкин в литературных объединениях декабристов»⁹³ «Пушкин и русский романтизм» (1937). В книге В. Г. Базанова «Вольное общество любителей российской словесности» дана подробная история Общества. Такая трактовка Вольного общества поддержана и в монографии М. В. Нечкиной «Движение декабристов» (т. I). Вслед за академической «Историей русской литературы» (т. VI) характеристика Общества стала включаться в общие курсы и учебники. Таким образом, определение Вольного общества любителей российской словесности как легального органа декабризма, его «вольного филиала» можно считать утвердившимся в нашей науке, вопреки возражениям некоторых исследователей.

Состав Общества вначале был пестрым; в 20-е годы его завоевали литераторы-декабристы Ф. Глинка, К. Рылеев, А. Бестужев, А. О. Корнилович и др. Вопреки консервативно настроенной части организации (В. Каразин, Б. Федоров, Н. Цертелев и др.) они использовали его для обсуждения актуальных вопросов общественной жизни национальной истории и литературы. Неясной, однако, остается причина, по которой отсутствует имя Пушкина в списке его членов. Ведь председателем Общества был близкий знакомый Пушкина Ф. Н. Глинка. Произведения Пушкина представлялись в Общество несколько раз Ф. Н. Глинкой и др., читались на заседаниях, но избрания поэта в члены, которое обычно следовало за этим, в делах Общества не зафиксировано. Вероятнее всего, до ссылки Пушкина (1820) его приему как «политически неблагонадежного» противились правый фланг Общества и Министерство народного просвещения, контролировавшее деятельность Общества (министр народного просвещения кн. А. Н. Голицын — заклятый враг Пушкина лично визировал дипломы вновь избранных членов). Когда же в руководстве Вольного общества оказались друзья Пушкина, о его приеме, конечно, не могло быть и речи, поскольку он был политическим ссыльным. Но имя Пушкина, его произведения фигурировали на заседаниях Общества, его произведения печатались и обсуждались в журнале «Соревнователь просвещения и благотворения». На основании изучения архива Вольного общества установлено, что произведения Пушкина служили предметом оживленного обсуждения и острой борьбы и что в связи с высылкой поэта из Петербурга передовые члены Общества устроили своеобразную политическую демонстрацию.⁹⁴Этот эпизод весьма показателен для истории Общества, ибо, как установлено В. Г. Базановым, донос одного из «правых» в этом обществе — В. Н. Каразина (значение этого доноса раньше недооценивалось) оказался последним поводом ссылки Пушкина на юг.⁹⁵

Составной частью проблемы, постановка которой дана выше, является изучение соотношений между литературно-эстетическими позициями Пушкина и литераторов-декабристов. Общим тезисом упомянутых выше работ советских литературоведов, посвященных этой теме, является тезис, который гласит, что общественно-литературная борьба декабристов сыграла большую роль в развитии передовой русской культуры и новой русской литературы, вождем и знаменем которой был Пушкин. Пушкин и декабристы боролись за новую эстетику, утверждавшую гражданскую роль искусства, значение писателя как вождя общественного мнения. Пушкин и декабристы были едины в признании необходимости демократизации литературы, защиты и развития ее национальной самобытности и народности, связи ее с современностью, борьбы против реакционной литературы и критики. В данном случае речь идет об основных общих принципах передового литературного движения эпохи, объединивших Пушкина и декабристов на общей платформе, платформе прогрессивного романтизма.⁹⁶ При этом советское пушкиноведение учитывало стороны как соприкосновения, так и расхождения Пушкина с литераторами-декабристами: эти вопросы освещаются и в специальных работах на эту тему, и в общих характеристиках литературного развития. В частности, выяснена суть известного спора между Пушкиным, с одной стороны, Бестужевым, Рылеевым, Кюхельбекером, Катениным — с другой, о «высоком» и проблеме жанров. Исторически объяснимо стремление декабристов в преддверии задуманного ими государственного переворота направить литературу только по одному руслу — восхваления гражданского подвига и, следовательно, выдвижения высоких жанров — оды, героической поэмы. Но несомненно более широкой и более соответствующей интересам развития русской литературы была точка зрения Пушкина, для которой литература больших мыслей и чувств была литературой многих, а не только «высоких» жанров Точно так же, защищая право художника на изображение прозы жизни (в споре об «Евгении Онегине»), Пушкин был более дальновиден, чем Бестужев, считавший, что делу борьбы за свободу служили в то время лишь произведения, в которых «мечта уносит поэта из прозы описываемого общества».

в противовес родной культуре, освещался интерес и Пушкина и декабристов к западным политическим теориям, к западной культуре. Порой декабризм рисовался чуть ли не как результат иноземных влияний. С другой стороны, в период культа личности появились работы, которые вообще не касались вопроса об отношении Пушкина к мировой культуре, а иногда даже доходили до попыток представить это отношение как сплошь отрицательное. Как первая, так и вторая тенденции искажали историческую правду. Эти ошибки давно поняты. Современные исследователи подчеркивают, что основой идеологии Пушкина и декабристов была русская жизнь, национальные традиции, усвоение и развитие лучших достижений русской общественной мысли. Но в процессе борьбы за национальную русскую культуру и Пушкин, и декабристы, решительно отрицая слепое подражание иноземному, высоко ценили, изучали завоевания культуры и литературы других народов и использовали все ценное в интересах движения за новую Россию.

Конкретные соотношения позиций Пушкина и литераторов-декабристов в вопросах литературы рассматривались в ряде исследований. В. Ф. Раевский был, пожалуй, первым из декабристов, чьи связи с Пушкиным получили освещение. Разрозненные сведения о Раевском имеются в дореволюционной историографии, инициатором же научной разработки вопроса был П. Е. Щеголев.⁹⁷ Хотя на тему «Пушкин и Раевский» нет обобщающих работ, но она исследовалась в работах Ю. Г. Оксмана, М. А. Цявловского,⁹⁸ в книге о Раевском В. Г. Базанова,⁹⁹ в трудах С. Ф. Коваля,¹⁰⁰ ¹⁰¹ и др. Установлена общая идейная основа дружбы Пушкина с Раевским, значение для Пушкина деятельности возглавленного Раевским кишиневского гнезда Союза Благоденствия. Обстоятельно прокомментированы стихотворные обращения Раевского к Пушкину из крепости. Неосуществленным посланиям Пушкина Раевскому посвящена статья М. А. Цявловского. Здесь выдвинуто предположение о том, что стихотворение Пушкина «Ты прав, мой друг...» явилось ответом на стихотворение Раевского «Певец в темнице».¹⁰² Для выяснения связей Пушкина существенны «Воспоминания» Раевского с предисловием М. К. Азадовского,¹⁰³ а также упоминания о Пушкине в письмах Раевского, опубликованных Ю. Г. Оксманом.¹⁰⁴

«Архаисты и Пушкин».¹⁰⁵ На фоне борьбы Кюхельбекера, Катенина и Грибоедова с карамзинистским сентиментализмом, а также их критики мистического романтизма Жуковского показаны черты близости и отталкивания позиций Кюхельбекера и Пушкина. Слабой стороной концепции Тынянова была тенденция к стиранию граней между «архаистичностью литературной» и «реакционностью общественной», благодаря чему Кюхельбекер был причислен (в отличие от Шишкова и его сторонников как «старших архаистов», но и по аналогии с ними) к «младшим архаистам» (определение, в дальнейшем отвергнутое в литературоведении). Однако именно Тынянову принадлежит заслуга выяснения идейных основ связей Кюхельбекера и Пушкина, которых (при всех разногласиях и резкой критике Пушкиным увлечения его друга «славянщиной») объединяли ненависть к деспотизму, идеалы свободы, общность понимания гражданских целей искусства. Статья Ю. Н. Тынянова «Пушкин и Кюхельбекер»¹⁰⁶ устанавливает истоки столь важного для обоих поэтов лицейского вольномыслия и близости трактовки в их стихах мотива высокой роли поэта. В дальнейшем специальных работ на тему «Пушкин и Кюхельбекер» не появлялось, но она в той или иной степени затрагивалась в работах о Кюхельбекере¹⁰⁷ и во многих исследованиях о Пушкине. Назрела необходимость ее исследования с учетом вновь опубликованных ценнейших материалов (парижская лекция Кюхельбекера о русской литературе и русском языке и многие неизвестные ранее письма). Еще не систематизированы полностью и данные об отношениях и взаимных литературных связях Пушкина и Кюхельбекера. Анализ соотношения их позиции в конкретном процессе литературного развития до сих пор часто затемнялся парадоксальными субъективными пристрастиями Кюхельбекера к таким поэтам как Шихматов (что все же не определяло общего направления его собственных исканий). Сопоставление наиболее существенных идей Кюхельбекера и Пушкина обнаруживает поразительное совпадение поворотных моментов во взглядах того и другого. В частности, заслуживают специального анализа их оценки Шекспира, объективность и многосторонность которого и Кюхельбекер, и Пушкин почти в одних и тех же выражениях противопоставляют «однообразному» Байрону.¹⁰⁸ Суммирование критических отзывов Кюхельбекера о романтизме «ламартиновского» типа и отказ признать за «истинный романтизм» «германическое направление» в русской литературе также близко к тому, что писал о романтизме Пушкин.¹⁰⁹ взглядов, более отвечавших требованиям литературного развития.

При бесспорных достижениях в разработке другой темы — «Пушкин и Рылеев» — она также еще не подвергалась монографическому исследованию. Постановка ее была продвинута в этом плане комментированием произведений Рылеева в Полном собрании стихотворений под редакцией Ю. Г. Оксмана, а также писем Пушкина к Рылееву в издании писем Пушкина под редакцией Б. Л. Модзалевского и писем Рылеева в его Полном собрании сочинений под редакцией А. Г. Цейтлина. В упомянутых выше других работах и о декабристах, и о Пушкине получила фактическое обоснование высокая оценка Рылеевым Пушкина как славы и надежды России («Тебе верят, тебя любят, тебе подражают»), рассмотрена сущность критики Пушкиным рылеевских «Дум». Осуждение Рылеевым «Евгения Онегина» правильно объяснено как столкновение, с одной стороны, взглядов романтика, приверженца исключительно «возвышенного» в поэзии, а с другой — реалиста, считавшего задачей поэзии воспроизведение повседневной действительности во всей ее широте. Верно отмечено и значение перелома отношения Пушкина к поэзии Рылеева после поэмы «Войнаровский», автор которой освобождался от отвлеченно-рационалистического истолкования национально-исторической темы и преодоления «иллюзий» («„Войнаровский“ полон жизни», — писал Пушкин). Все же исследование вопроса о Пушкине и Рылееве пока носило фрагментарный характер. Примерно в таком же состоянии находится вопрос о Пушкине и Александре Бестужеве: немало существенных наблюдений сделано и в исследованиях о Пушкине, и в работах о поэтах-декабристах.¹¹⁰ В них дана вполне обоснованная характеристика и сближавшего их декабристского понимания роли литературы, и причин расхождения между ними (причины эти те же, что и в споре Пушкина и Рылеева об Онегине).¹¹¹ И вместе с тем отсутствие исследования на тему «Пушкин и А. Бестужев» продолжает оставаться пробелом в нашей литературе.

Рассматривались и связи Пушкина с другими литераторами-декабристами. О сложной истории отношений Пушкина и Катенина рассказывается в упомянутой выше работе Ю. Тынянова «Архаисты и Пушкин». Ряд запутанных вопросов этой темы в связи с биографией Катенина отмечен в предисловии Ю. Г. Оксмана к «Воспоминаниям о Пушкине» Катенина,¹¹² ¹¹³ и Г. В. Битнер.¹¹⁴ Пушкин назвал Катенина «первым апостолом романтизма», и уже это определение, как и оценка Пушкиным сочинений Катенина, обязывает к дальнейшему изучению их отношений.

Отношение Пушкина к Федору Глинке как поэту затрагивается в посвященном Глинке цикле работ В. Г. Базанова.¹¹⁵ В них утверждается, в частности, что слова Пушкина «великодушный гражданин» в послании к Глинке относятся не только к его участию в судьбе ссыльного поэта, но и к оценке стихов Глинки гражданского содержания.¹¹⁶

Пушкина в общественно-литературной борьбе этих лет. На значительном фактическом материале доказано, что Пушкин, возглавив своим творчеством литературное движение, с наибольшей полнотой выразил самые передовые тенденции русской культуры декабристской эпохи, борьбы за сближение литературы с задачами освободительного движения, за ее демократизацию, народность и национальную самобытность, за расширение и обновление ее содержания. Значительно опередив своих даже наиболее передовых современников по глубине понимания путей литературного развития, а затем в осмыслении исторических закономерностей, полемизируя с многими из них, Пушкин, был непосредственным участником борьбы декабристов за идеологию, направленную против сторонников старой, феодальной России. Предстоит, однако, дальнейшее расширение исследований этой проблемы на основе более развернутых и конкретных сопоставлений позиций и творческой деятельности не только Пушкина и декабристов, но и так называемых «попутчиков» декабризма (среди которых особый интерес представляют такие литераторы, как П. Вяземский, О. Сомов, Д. Веневитинов).

Само исследование роли и позиций Пушкина в литературном движении первой четверти XIX века требует синтетического подхода, с учетом и общей ситуации в общественно-политической жизни России, и различных фаз истории тайных обществ, и того значения, которое приобретало в литературно-критической борьбе появление не только «этапных» произведений Пушкина («Руслан и Людмила», «Кавказский пленник», «Цыганы»), но и его лирических стихотворений. Иначе говоря, полнота освещения проблемы будет достигнута, если удастся преодолеть в ходе исследования разграничение сфер «истории эпохи», «истории критики» и «истории литературы».

Особую задачу составляет изучение журналистики декабристской эпохи в связи с проблематикой пушкиноведения.

В 10-х — начале 20-х годов главное направление литературного движения определяли Пушкин, декабристы и их союзники. Эта ситуация наложила свой отпечаток и на литературную периодику. Наиболее боевыми, идейно устремленными печатными органами были «Соревнователь просвещения и благотворения» — журнал Вольного общества любителей российской словесности, альманахи «Полярная звезда» и «Мнемозина», затем «Сын отечества» (издатель которого Н. И. Греч был в эти годы близок к прогрессивному литературному лагерю) и «Невский зритель» (линия его была путаной, но в нем помещались произведения оппозиционного характера и все же явно сказывалось влияние декабристов).¹¹⁷ Во всех этих органах Пушкин печатался. Фланг реакционный периодики был в то время слабее. Авторитет и удельный вес такого консервативного журнала, как «Вестник Европы» М. Каченовского, был ничтожным. Поддержку передовых литераторов потерял и «Благонамеренный» А. Измайлова — журнал беспринципный, примкнувший в 1820 году к консервативному направлению, после того как В. Каразин, Б. Федоров и другие «поползни» (как назвал их Бестужев) перенесли туда свою деятельность после поражения в «Вольном обществе любителей российской словесности».¹¹⁸

— член «Зеленой лампы» А. Ф. Улыбышев охарактеризовал как раскол общества на две партии — сторонников «фанатического правления» и «пионеров литературных идей».¹¹⁹ Несравненно сложнее оказалась ситуация общественно-литературного движения после разгрома восстания декабристов. Ликвидация тайных обществ, прекращение деятельности Вольного общества, закрытие органов печати, концентрировавших передовые литературные силы, ренегатство «Сына отечества» — все эти события, как и общая атмосфера реакции, необычайно затруднили деятельность Пушкина и заставили его по-новому определить свои позиции в сложившейся обстановке.

Различные аспекты проблемы «Пушкин и деятельность тайных обществ» разработаны неравномерно. Основные линии ее намечены, по ряду вопросов есть ценные работы. Однако нерешенной остается задача сравнительного изучения взглядов Пушкина (на формы правления, на проблему революции, роль различных классов, дворянство, крестьянство и др.) и декабристов на материале, с одной стороны, суждений Пушкина о современном ему политическом положении России и различных возможностях преобразования существовавшего уклада, а с другой — с программными установками декабристов. Сама эволюция мировоззрения Пушкина не проанализирована синхронно с различными этапами развития декабристской идеологии. Декабризм в работах о Пушкине часто рассматривается как нечто неизменное, без учета противоречий движения, периодов спада и подъема. Изучая связи Пушкина с декабристами, исследователи не всегда принимают во внимание облик того или иного члена тайного общества, среди участников которых наряду с убежденными революционерами были люди и весьма умеренные, и колеблющиеся, и отошедшие или порвавшие с организацией. Наличие той или иной фамилии в «Алфавите декабристов» еще не дает, конечно, оснований для заключений о принадлежности того или иного лица к числу действительных декабристов. Между тем порой в работах о Пушкине встречается вольное или невольное желание пополнить состав декабристов, с которыми Пушкин был знаком, не углубляясь в вопросы идейной физиономии каждого из них и фактической принадлежности к декабристам — к этой «фаланге героев», «воинов-сподвижников, вышедших сознательно на явную гибель, чтобы разбудить к новой жизни молодое поколение...» (слова Герцена, цитированные Лениным).

Тем не менее роль Пушкина в декабристском политическом и общественно-литературном движении в целом охарактеризована и в исторической науке, и в литературоведении верно. Задача заключается в монографическом обобщении уже накопленных материалов и наблюдений и в разработке еще нерешенных и неясных вопросов.

Сноски

¹ Н. П. Огарев, Стихотворения и поэмы, т. 1. Изд. «Советский писатель», 1937, стр. 310. (Библиотека поэта. Большая серия). Подробнее см. выше, стр. 74—77.

² Фин. П. В. Анненков, первый издатель и биограф Пушкина. В кн.: А. С. Пушкин. 1837—1937. Сборник статей и материалов. Саратовское обл. изд., Саратов, 1937, стр. 125—151), где показано, что «Анненков совершенно сознательно оставил в стороне все то, что противоречило его пониманию Пушкина» (стр. 147).

³ Анненков. Пушкин, стр. 83.

⁴ Подробнее о работах Анненкова и Бартенева см. в главе «Биография», стр. 265—269.

⁵ Бартенев. Пушкин в Южной России. Материалы для его биографии. М., 1862, стр. 2.

⁶ «Русский архив», 1866, № 8—9, стлб. 1213—1284 (напечатано как замечания к работе Бартенева).

⁷ «Атеней», 1859, ч. II, № 8, стр. 500—536. Фрагменты, где речь идет о декабристах, приведены в пересказе; «тайное общество» обозначено как «особенный кружок» (стр. 526).

⁸ «Русский вестник», 1864—1865; отд. изд. — 1866.

⁹ М. Семевский. К биографии Пушкина. (Выдержки из записной книжки). «Русский вестник», 1869, т. 84, № 11, стр. 73—81.

¹⁰ Материалы для биографии А. С. Пушкина и письма его к Рылееву, Бестужеву и другим. Изд. Э. Л. Каспрович, Лейпциг, 1875.

¹¹ «Вестник Европы», 1874, № 6, стр. 857—858.

¹² А. С. Пушкин, Сочинения, изд. 3, испр. и доп., под ред. П. А. Ефремова, т. II, СПб., 1880, стр. 431.

¹³ См. выше, стр. 88.

¹⁴ «Вестник Европы», 1899, № 7, стр. 459. Подробнее см. стр. 87—88.

¹⁵ «Исторический вестник», 1904, № 6, стр. 970—986.

¹⁶ В кн.: Пушкин. Под ред. Венгерова. Т. II, стр. 501—528.

¹⁷ Слонимский. Пушкин и декабрьское движение, стр. 514.

¹⁸ Там же, стр. 518.

¹⁹ Там же, стр. 528.

²⁰ Щеголев. А. С. Пушкин в политическом процессе 1826—1828 гг. В кн.: Пушкин и его современники, вып. XI, СПб., 1909, стр. 1—51, а также в кн.: П. Щеголев. Пушкин. Очерки. Изд. «Шиповник», 1912, стр. 266—306; П. . Император Николай I и Пушкин в 1826 году. Там же, стр. 226—265; М. К. Лемке. Николаевские жандармы и литература 1826—1855 гг. СПб., 1908.

²¹ П. Е. Щеголев

²² Там же, стр. 227—228.

²³ М. Л. Гофман. Пушкин. Его общественно-политические взгляды и настроения. Чернигов, 1918, стр. 157, 11.

²⁴

²⁵ М. В. Нечкина. А. С. Пушкин и декабристы. «Историк-марксист», 1937, № 1, стр. 16—47; см. также в различных вариантах: «Вестник АН СССР», 1937, № 2—3, стр. 150—168; Сто лет со дня смерти Пушкина. «Труды Пушкинской сессии АН СССР», Изд. АН СССР, М. — Л., 1938, стр. 37—56; отд. изд.: М. В. Нечкина«Правда», М., 1949.

²⁶ «Историк-марксист», 1937, № 1, стр. 18.

²⁷ Например: Н. Н. Фатов. Пушкин и декабристы. Общедоступный очерк. Изд. автора, М., Алма-Ата, 1929; С. Я. Гессен«Юный пролетарий». 1936, № 19—20, стр. 18—20; В. Смирнов-Ульяновский. Пушкин и декабристы. В кн.: А. С. Пушкин. Сборник статей и материалов. Саратов, 1937, стр. 49—72, и др. (см. упомянутые библиографии о движении декабристов).

²⁸ См. ниже, стр. 180—183.

²⁹ С. . Лунин и Пушкин. «Каторга и ссылка», 1929, кн. 6, стр. 86—94.

³⁰ М. Нечкина. Новое о Пушкине и декабристах. «Литературное наследство» т. 58, 1952, стр. 155—166.

³¹ «Литературный современник», 1935, № 1, стр. 191—205.

³² См. критические замечания на статью Гессена: А. Н. Шебунин. Пушкин и декабристы. Обзор литературы за 1917—1937 гг. В кн.: Пушкин. Временник, 3, стр. 460.

³³ М. . Новое о Пушкине в Кишиневе. (По дневнику кн. П. И. Долгорукова). «Новый мир», 1937, кн. 1, стр. 287—290. Полностью опубликован в сб. «Звенья» (т. IX, Госкультпросветиздат, М., 1951, стр. 5—154).

³⁴ См. ниже, в следующем параграфе этой главы.

³⁵ См., например, раздел «Пушкин, южные декабристы и гетеристы» в кн.: Б. А. Трубецкой«Картя Молдовеняскэ», Кишинев, 1963, стр. 69—138. Здесь учтен известный ранее материал и приведен ряд новых сведений о декабристских настроениях в Бессарабии.

³⁶ См. об этом: Т. П. Ден. Пушкин в Тульчине. В кн.: Пушкин. Исследования и материалы, I, стр. 222—229.

³⁷ Записки, статьи и письма декабриста И. Д. Якушкина. Ред. и прим. С. Я. Штрайха. Изд. АН СССР, М., 1951, стр. 42—43.

³⁸ М. . Новое о Пушкине и декабристах, стр. 163. См. также: П. Е. Щеголев. Декабрист И. И. Горбачевский о Пушкине. Фактическая справка. В кн.: П. Е. Щеголев. Из жизни и творчества Пушкина. Изд. 3. ГИХЛ, М. — Л., 1931, стр. 293—296; комментарий в кн.: И. И. Горбачевский

³⁹ М. В. Нечкина. Новое о Пушкине и декабристах, стр. 163.

⁴⁰ Б. . Пушкин и его эпоха. Гослитиздат, М., 1958, стр. 383—386.

⁴¹ См.: М. Нечкина. О Пушкине, декабристах и их общих друзьях. (По неисследованным архивным материалам). «Каторга и ссылка», 1930, кн. 4 (65), стр. 7—40.

⁴² Эфрос. Декабристы в рисунках Пушкина. «Литературное наследство», т. 16—18, 1934, стр. 935.

⁴³ Павел Попов. Новый архив А. С. Пушкина. «Звенья», кн. III—IV, изд. «Academia», М., 1934, стр. 145—146.

⁴⁴ Цявловский. Пушкин-Хохлов. «Литературная газета», 1934, 6 июня. См. также в кн.: Рукою Пушкина. Несобранные и неопубликованные тексты. Изд. «Academia», М. — Л., 1934, стр. 754—755.

⁴⁵ См.: С. Гессен—384 (дан подробный разбор и анализ приведенных версий); А. Н. Шебунин. Пушкин и декабристы, стр. 461.

⁴⁶ М. Нечкина«Историк-марксист», 1937, № 1, стр. 41.

⁴⁷ И. И. Пущин. Записки о Пушкине. Письма. Гослитиздат, 1956, стр. 82.

⁴⁸ Тт. I—II, М., 1889—1892.

⁴⁹ В. М. . Опыт методологического введения в историю русской литературы XIX века, вып. 1. СПб., 1907, стр. 71.

⁵⁰ Т. I. Изд «Мир», М., 1911.

⁵¹ В. И. Маслов Котляревский. Декабристы. Князь А. И. Одоевский и А. А. Бестужев-Марлинский. (Их жизнь и литературная деятельность). Спб., 1907, стр. 118.

⁵² В кн.: Пушкин и его современники, вып. III. Спб., 1905, стр. 68—88. Другие работы на тему «Рылеев и Пушкин» см. в библиографическом указателе: История русской литературы XIX века. Под ред. К. Д. Муратовой. Изд. АН СССР, М. — Л., 1962, стр. 620.

⁵³ Письма Рылеева к Пушкину впервые напечатаны в кн.: Материалы для биографии Рылеева. Изд. Э. Л. Каспрович, Лейпциг, 1875; письма Пушкина к Рылееву и Бестужеву в кн.: Материалы для биографии А. С. Пушкина и письма его к Бестужеву, Рылееву и другим. Изд. Э. Л. Каспрович, Лейпциг, 1875. Переписка Пушкина с декабристами в систематизированном виде вошла в изд.: А. С. , Сочинения, Переписка, под ред. и с прим. В. И. Саитова, т. I—III, Изд. АН, СПб., 1906—1911, а в наиболее полном и исправном виде — в тома XIII—XVI Полного собрания сочинений Пушкина, изданного АН СССР.

⁵⁴ Несмотря на всю значительность этой работы, ее нельзя считать завершенной (см.: М. К. Азадовский. Затерянные и утраченные произведения декабристов. Историко-библиографический обзор. «Литературное наследство», т. 59, 1954, стр. 601—777). Поиски следует продолжить.

⁵⁵ Степанов. Исторические воззрения Пушкина. Изд. газ. «Правда», Л., 1949, стр. 21.

⁵⁶ См. об этом далее, в главах о публицистике Пушкина и его исторических работах.

⁵⁷ Краткое изложение различных трактовок оды см. в статье: В. В. . Предыстория Союза Благоденствия и пушкинская ода «Вольность». В кн.: Пушкин. Исследования и материалы, IV, стр. 138.

⁵⁸ Историю вопроса см.: М. А. Цявловский. К хронологии оды «Вольность». В кн.: М. А. . Статьи о Пушкине Изд. АН СССР, М., 1962, стр. 66—81; Томашевский. Пушкин, I, стр. 144 и сл. Ю. Г. Оксман придерживается датировки 1819 годом — см. его статью «Агитационная песня „Царь наш — немец русский“» («Литературное наследство», т. 59, Декабристы-литераторы, кн. I, 1954, стр. 84).

⁵⁹ См.: С. С. Ланда—1821 гг. (Из политической деятельности П. А. Вяземского, Н. И. и С. И. Тургеневых, М. Ф. Орлова). В кн.: Пушкин и его время, вып. I. Изд. Гос. Эрмитажа, Л., 1962, стр. 112—113; В. В. Пугачев. Предыстория Союза Благоденствия и пушкинская ода «Вольность», стр. 123—132.

⁶⁰ С. С. Ланда. О некоторых особенностях формирования..., Пугачев. Предыстория Союза Благоденствия и пушкинская ода «Вольность», стр. 96.

⁶¹ См. об этом: В. Г. Базанов«Русская литература», 1961, № 1, стр. 42.

⁶² Б. В. Томашевский. Пушкин и французская революционная ода. «Известия АН СССР, Отделение литературы и языка», 1940, № 2, стр. 22—25.

⁶³ Ю. Г. . От «Капитанской дочки» к «Запискам охотника». Саратовск. книжн. изд., Саратов, 1959, стр. 184—185 и 199—200; см. также: В. В. Пугачев. Предыстория Союза Благоденствия и пушкинская ода «Вольность», стр. 132 и сл.; комментарий Т. Г. Цявловской в кн.: А. С. Пушкин

⁶⁴ А. Л. Слонимский. О каком «возвышенном галле» говорится в оде Пушкина «Вольность»? В кн.: Пушкин. Исследования и материалы, IV, стр. 327—335.

⁶⁵ Н. и Э. Найдич. Новые материалы о вольнолюбивой лирике Пушкина. «Вопросы литературы», 1963, № 4, стр. 139—144.

⁶⁶ Томашевский—168.

⁶⁷ В. В. Пугачев. Предыстория Союза Благоденствия и пушкинская ода «Вольность», стр. 135.

⁶⁸ Г. М. Дейч Фридлендер. «Деревня» Пушкина и антикрепостническая мысль конца 1810-х годов. «Литературное наследство», т. 60, кн. 1, 1956, стр. 375—392 (в подстрочных примечаниях — библиография предшествующей литературы вопроса); Н. А. Малеванов. Волнения крестьян в селе Тригорском в конце XVIII века и стихотворение Пушкина «Деревня». В кн.: Пушкин. Исследования и материалы, II, 1958, стр. 369—381; см. также Г. А. . Политическая лирика Пушкина (1817—1820). В кн.: Пушкин в школе. Изд. Акад. пед. наук РСФСР, М., 1951, стр. 203—233.

⁶⁹ См., например: Г. М. Дейч и Г. М. Фридлендер«Деревня» Пушкина и антикрепостническая мысль конца 1810-х годов, стр. 386—387; Б. П. Городецкий. Лирика Пушкина. Изд. АН СССР, М. — Л., 1962, стр. 190—194.

⁷⁰ Пушкин. Сборник второй. Под ред. Н. К. Пиксанова. ГИЗ, М. — Л., 1930, стр. 193 и сл.

⁷¹ В последнее время Н. Н. Фатов вновь обратил внимание на разночтения списков «Деревня», считая, без достаточных оснований, что окончательный текст — результат автоцензуры. См. его статью «Дискуссионные вопросы в связи с „Вольностью“ и „Деревней“ Пушкина» («Научные доклады высшей школы, Филологические науки», 1961, № 4, стр. 156—158).

⁷² «Звенья», т. IX, стр. 88 и др.

⁷³ См. ниже, стр. 194—195.

⁷⁴ К. Ф. Рылеев. Стихотворения. Статьи. Очерки. Докладные записки. Письма. Вступ. статья В. Г. Базанова, ред., подгот. текста и примечания Ю. Г. Оксмана. Гослитиздат, М., 1956, стр. 392.

⁷⁵ «Историческая проза».

⁷⁶ Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников. Ред., вступ. статья и примечания С. Я. Гессена. ГИХЛ, Л., 1938, стр. 206.

⁷⁷ См. комментарии А. Л. Слонимского к «Вадиму» со сводкой данных по этому вопросу. В кн А. С. Пушкин, Полное собрание сочинений, т. VII, Изд. АН СССР, М. — Л., 1935, стр. 659—664.

⁷⁸ Щеголев. Пушкин-экономист. «Известия», 1930, 17 января; К. А. Пажитнов. Экономические воззрения декабристов. Госполитиздат, М., 1945; И. Н. . К вопросу об экономических взглядах А. С. Пушкина. Пушкинский юбилейный сборник, «Ученые записки Ульяновского педагогического института», Ульяновск, 1949, стр. 40—57; С. Я. Боровой. Об экономических воззрениях Пушкина в начале 1830-х гг. В кн.: Пушкин и его время, вып. 1. Изд. Гос. Эрмитажа, Л., 1962, стр. 246—264.

⁷⁹ См.: Декабрист Михаил Орлов — критик «Истории» Н. М. Карамзина. Публикации и комментарии Л. Я. Вильде, вступ. статья М. В. Нечкиной. «Литературное наследство», т. 59, 1954, стр. 557—568; Записка Никиты Муравьева «Мысли об „Истории государства российского“ Н. М. Карамзина». Публикация, вступ. статья и комментарии И. Н. Медведевой. Там же, стр. 569—598; См. также ниже, главу «Историческая проза».

⁸⁰ Томашевский. Эпиграммы Пушкина на Карамзина. В кн.: Пушкин. Исследования и материалы, I, стр. 208—215.

⁸¹ См. предисловие Ю. Г. Оксмана к «Полному собранию стихотворений» К. Ф. Рылеева (Изд. писателей в Ленинграде, Л., 1934), его же работы о В. Ф. Раевском, П. А. Катенине и др. (см. ниже, стр. 193, 195). См. также: Б. С. Мейлах— Л., 1937; 2) Декабристские литературные организации и органы печати. В кн.: История русской литературы, т. VI, стр. 21—40; 3) Литературно-эстетическая программа декабристов. В кн.: Б. С. Мейлах. Вопросы литературы и эстетики. Изд. «Советский писатель», Л., 1958, стр. 252—301; В. Г. Базанов. 1) Вольное общество любителей российской словесности. Петрозаводск, 1949; (2-е изд. — Ученая республика. Изд. «Наука», М. — Л., 1964); 2) Очерки декабристской литературы. Публицистика. Проза. Критика. Гослитиздат, М., 1953; Поэзия. Гослитиздат, М. — Л., 1961.

⁸² —1959. Под общей ред. М. В. Нечкиной. Изд. Всесоюзн. книжн. палаты, М., 1960; а также в соответствующих рубриках «Библиографии русской литературы XIX века».

⁸³ И. И. Пущин. Записки о Пушкине. Письма. Гослитиздат, М., 1956, стр. 55.

⁸⁴ См. «Арзамас» и «арзамасские» протоколы. Предисловие Д. Д. Благого, вводная статья М. С. Боровковой-Майковой. Изд. писателей в Ленинграде, Л., 1933; А. Шебунин— Л., 1936, стр. 31 и сл.; История русской литературы, т. V, ч. I. Изд. АН СССР, М. — Л., 1941; см. также в этом же томе «Истории русской литературы» об истории «Беседы» и ее позиции, выходившей далеко за пределы собственно литературных интересов.

⁸⁵ См.: А. А. Фомин. К истории вопроса о развитии в России общественных идей в начале XIX в. «Русский библиофил», 1914, кн. 5; Е. И. Тарасов. Декабрист Николай Иванович Тургенев в Александровскую эпоху. Самара, 1923, стр. 274—278. См. также кн.: Декабрист Н. И. Тургенев, 1936, стр. 274 (на стр. 69—76 — об истории «Журнального общества»).

⁸⁶ Лемке. Николаевские жандармы и литература 1826—1855 гг. Спб., 1908, стр. 576.

⁸⁷ П. И. Бартенев. А. С. Пушкин. Материалы для его биографии. «Московские ведомости», 1855, № 142, 26 ноября; П. В. . Пушкин, стр. 63—64; Ср. также: М. Н. Лонгинов. Несколько заметок о литературном обществе «Зеленая лампа» и участии в нем Пушкина. «Современник», 1857, т. XII, № 4, отд. 5, стр. 264—267.

⁸⁸ В кн.: Пушкин и его современники, вып. VII. СПб., 1908, стр. 19—50.

⁸⁹ Модзалевский. К истории «Зеленой лампы». В кн.: Декабристы и их время, т. I. Изд. Общества политкаторжан, М., 1928, стр. 11—61.

⁹⁰ Томашевский. Пушкин, 1, стр. 234.

⁹¹

⁹² Библиотека поэта. Большая серия. Л., 1934.

⁹³ «Красная новь», 1936, № 1, стр. 196—207.

⁹⁴ См. об этом: Б. Мейлах—63.

⁹⁵ В. Базанов. Вольное общество любителей российской словесности, стр. 185 и др. Ср.: В. Базанов

⁹⁶ О романтизме и соотношении художественных принципов Пушкина и декабристов см. в разделах данного труда, характеризующих изучение общих проблем пушкинского творчества (стр. 309—311 и др.) См. также ниже, в главах «Критико-публицистическая проза» и «Историческая проза».

⁹⁷ См.: П. Е. Щеголев. Первый декабрист Владимир Раевский. В кн.: П. Е. . Декабристы. ГИЗ, М. — Л., 1926. Впервые (под названием «Владимир Раевский и его время»): «Вестник Европы», 1903, кн. 6, стр. 507—561.

⁹⁸ Ю. Г. Оксман. Пушкин в ссылке. «Литературное наследство», т. 16—18, 1934, стр. 657—666; см. его же предисловие к публикации писем Раевского («Литературное наследство», т. 60, кн. 1, 1956); М. А. . Стихотворения Пушкина, обращенные к В. Ф. Раевскому. В кн.: Пушкин. Временник, 6, стр. 41—50.

⁹⁹ В. Г. Базанов. 1) В. Ф. Раевский. Новые материалы. Изд. АН СССР, Л.—М., 1949; 2) Декабристы в Кишиневе. (М. Ф. Орлов и В. Ф. Раевский). Кишинев, 1951.

¹⁰⁰ Коваль. Декабрист В. Ф. Раевский. Облиздат, Иркутск, 1951.

¹⁰¹ П. С. Бейсов— Курс поэзии Владимира Раевского. «Ученые записки Ульяновского педагогического института», 1950, вып. 4, стр. 177—236; 2) В. Раевский. В кн.: История русской литературы, т. VI, стр. 62—76.

¹⁰² Неясной, однако, остается история замысла стихотворения «Ты прав, мой друг...», где уже первые слова послания («Ты прав») и мотивы политического разочарования входят в явное противоречие с призывом В. Ф. Раевского к Пушкину посвятить свою лиру борьбе за свободу (см. об этом в кн.: Б. С. Мейлах. Художественное мышление Пушкина как творческий процесс. Изд. АН СССР, М. — Л., 1962, стр. 177—179). Вопрос требует дальнейшего изучения.

¹⁰³ «Литературное наследство», т. 60, кн. 1, стр. 46—128.

¹⁰⁴ Особенно см. письмо В. Ф. Раевского к С. И. Черепанову от 6 декабря 1866 года. «Литературное наследство», т. 60, кн. 1, стр. 168—169.

¹⁰⁵ В кн.: Ю. Н. Тынянов. Архаисты и новаторы. Изд. «Прибой», Л., 1929, стр. 87—227.

¹⁰⁶ «Литературное наследство», т. 16—18, стр. 321—378.

¹⁰⁷ Н. Мордовченко. 1) Кюхельбекер как литературный критик. «Ученые записки Ленинградского государственного университета», 1948, № 90, вып. 13, стр. 60—100 (вошло в кн.: Русская критика первой четверти XIX в. Изд. АН СССР, М. — Л., 1959); 2) Кюхельбекер. В кн.: История русской литературы, т. VI, стр. 91—102; Б. Мейлах Кюхельбекер, Избранные произведения, изд. «Советский писатель», Л., 1959, стр. 5—55; В. Базанов. Вильгельм Кюхельбекер. В кн.: В. Г. . Очерки декабристской литературы. Гослитиздат, М. — Л., 1961, стр. 250—333.

¹⁰⁸ Ср., например, сентенции Кюхельбекера в «Мнемозине» (ч. 3, 1824, стр. 172—173).

¹⁰⁹ См. ниже, стр. 309—310.

¹¹⁰ См. перечень работ о А. Бестужеве в библиографическом указателе «История русской литературы XIX века» (стр. 165—167).

¹¹¹ Базанов. Очерки декабристской литературы. Публицистика. Проза. Критика, стр. 406—418.

¹¹² «Литературное наследство», т. 16—18, 1934, стр. 619—634. Там же см. о поднятом Ю. Н. Тыняновым вопросе, связанном с замыслом «Старой были» Катенина и пушкинского «Ответа Катенину» («Напрасно пламенный поэт...»).

¹¹³ Орлов. Катенин. В кн.: История русской литературы, т. VI, стр. 52—61.

¹¹⁴ Г. Битнер. Драматургия Катенина. «Ученые записки Ленинградского государственного университета», 1939, № 33, вып. 2, стр. 285—292.

¹¹⁵ —30-е годы XIX в.). Госиздат Карело-Финской ССР, Петрозаводск, 1950; а также см. его предисловия к ряду изданий сборников стихотворений Глинки.

¹¹⁶ Ранее, в результате исследования А. Н. Шебуниным взаимоотношений Пушкина и Глинки в 1817—1820 годах, выяснился политический смысл стихотворения Пушкина «Ответ на вызов написать стихи в честь ее императорского величества государыни императрицы Елизаветы Алексеевны», — стихотворения явно оппозиционного. Ф. Глинка по своей политической программе сближался с группой оппозиционных аристократов, стремившихся возвести на престол Елизавету Алексеевну, и сам агитировал в этом направлении. Пушкин и на этот раз откликнулся на обращение, шедшее из Союза Благоденствия. См.: А. Н. Шебунин. Пушкин и «Общество Елизаветы». В кн.: Пушкин. Временник, 1, стр. 57—71. Как отмечено Б. В. Томашевским, в этой интересной статье имеются, однако, некоторые неточности (см. Томашевский

¹¹⁷ Издателем «Невского зрителя» собирался быть Рылеев. Это намерение не осуществилось, но характерно, что именно там была напечатана его сатира «К временщику», метившая в Аракчеева. Об этом журнале подробнее см. в кн.: История русской литературы, т. VI, стр. 37—39.

¹¹⁸ Работ, специально посвященных взаимоотношениям Пушкина с печатными органами 10-х — первой половины 20-х годов, пока нет. Краткие общие характеристики этих органов см. в кн.: Очерки по истории русской журналистики и критики, т. I. Изд. ЛГУ, Л., 1950.

¹¹⁹ В кн.: Декабристы и их время, т. I. М., [1928], стр. 44.

Пушкин: Итоги и проблемы изучения Часть вторая. Глава 2. Пушкин и деятельность тайных обществ (В. Э. Вацуро, Б. С. Мейлах)

Пушкин: Итоги и проблемы изучения
Часть вторая. Глава 2. Пушкин и деятельность тайных обществ (В. Э. Вацуро, Б. С. Мейлах)