НАСЛЕДСТВО ПУШКИНА
10 февраля 1937 г. исполнится сто лет со дня трагической гибели Александра Сергеевича Пушкина. Советская страна будет чтить в этот день память своего величайшего поэта, создателя русского литературного языка, основоположника реализма. Роль Пушкина в истории литературы исключительна: начиная с Гоголя и кончая Брюсовым, ни один значительный писатель не избегнул его мощного художественного влияния. Столетие, отделяющее нас от смерти поэта, ознаменовано величайшим ростом его популярности в широчайших читательских массах страны: десятки изданий, миллионы экземпляров сочинений Пушкина расходятся, далеко не удовлетворяя предъявляемого на них спроса.
Ленинский лозунг культурной революции призывает нас к внимательному освоению всех художественных ценностей дореволюционной эпохи. Пролетарскую культуру Владимир Ильич определял как «закономерное развитие тех запасов знания, которые человечество выработало под гнетом капиталистического общества, помещичьего общества, чиновничьего общества». Понятно, какую огромную ценность приобретают в свете этих указаний и вся классическая литература, и самое творчество Пушкина, представляющее один из самых блестящих и значительных ее этапов. Внимательное изучение этого творчества должно в огромной степени способствовать строительству советской литературы.
I
За истекшее столетие деятельность Пушкина подвергалась многочисленным истолкованиям. Идеологи различных классовых группировок стремились осмыслить творчество поэта. Ни одна из этих попыток не сохраняет обязательной силы для современного марксистско-ленинского литературоведения. Для нас неприемлема трактовка Пушкина Анненковым и Дружининым: возникшая в среде либерального дворянства, отражавшего все более крепнувший натиск революционно-демократической культуры, эта критика тщетно пыталась противопоставить пушкинское якобы «примиряющее» направление едкой обличительной сатире Гоголя. Нам чужда и сделанная Достоевским попытка истолковать творчество Пушкина как проповедь «смирения гордого человека», — слишком ясна в этом подходе классовая сущность самого Достоевского, идеолога группы, из лагеря мелкобуржуазного радикализма перешедшей в стан дворянской реакции. Неверно истолкование Пушкина и деятелями символизма, согласно которому его глубоко здоровое и жизнеутверждающее творчество наделяется чертами распада, столь характерного для буржуазно-дворянского «конца века». По другим основаниям, но так же решительно должны быть отброшены и ультра-радикальные, «левацкие» попытки ограничить значение Пушкина одним лишь далеким историческим прошлым, свести ценность его художественного наследства к одному искусному «версификаторству». Нигилистическая критика Пушкина Писаревым, пользовавшаяся таким успехом в среде радикальной и социалистической интеллигенции конца прошлого и начала этого века, не осталась одинокой в истории русской литературы; с нею явно перекликается например выброшенный ранними футуристами призыв «сбросить» Пушкина в числе прочих классиков «с корабля современности».
Сторонники одного стремятся предельно «архаизировать» Пушкина, сторонники другого хотят его столь же предельно «модернизировать». Одни доказывают, вкривь и вкось толкуя факты его творчества, что Пушкин, являющийся детищем дворянской культуры, умер вместе с нею и ничем не может помочь в строительстве современной литературы. Другие при помощи того же вольного обращения с фактами утверждают, что автор «Кинжала» и «Деревни» преодолел давление на себя дворянской культуры, что он деклассировался, сделался виднейшим идеологом декабризма, притом чуть ли не его наиболее радикального, «южного» крыла, провозвестником и идеологом «мужицкой революции»1. Несмотря на свою взаимную противоположность, обе эти трактовки сходятся в одном — в неумении понять подлинный творческий облик поэта во всей сложности его внутренних противоречий.
Противостоя этим ложным трактовкам, марксистско-ленинское литературоведение изучает Пушкина как явление дворянской культуры, сохраняющее исключительное значение для нашей современности. Ценность его многообразна — она заключена и в политическом созвучии ряда произведений Пушкина нашим дням, и в глубокой актуальности тех задач, которые поставлены его творчеством перед современной писательской культурой, и в художественном мастерстве созданных им произведений. Колоссальное по своей внутренней сложности наследие Пушкина ценно для нас множеством своих сторон; оно и должно быть изучено поэтому с нескольких точек зрения как явление политического сознания, культуры и поэтического мастерства. Такой синтетический подход к Пушкину исключительно ответственен, но он наиболее плодотворен. Неизбежные трудности и ошибки, которые подстерегают исследователей на этом пути, не могут заслонить от нас огромной важности самой проблемы — оценки пушкинского творчества под углом зрения требований и нужд растущей и крепнущей социалистической культуры.
II
дням. Так в творчестве Гоголя наиболее умеренными в политическом отношении являются его ранние повести, полные идиллических, приукрашенных образов украинских крестьян. Так комические новеллы Антоши Чехонте по своей политической остроте безмерно уступают всему остальному творчеству автора «Вишневого сада». Так в «Детстве, отрочестве и юности» Л. Толстой целиком стоит еще на почве дворянской, помещичьей идеологии. Так ранние произведения Салтыкова-Щедрина — его повести 40-х годов, его очерки в «Русском Вестнике» — не свободны от того либерализма, с которым Щедрин впоследствии так ожесточенно боролся. Но то, что верно для огромного большинства русских классиков, оказывается совершенно неприменимым к Пушкину. Уже в раннем периоде творчества он определяется как первоклассный политический поэт, как памфлетист и агитатор. Причину такого необычайно быстрого политического созревания поэта следует искать в особенностях той эпохи, в которой рос Пушкин: огромное политическое возбуждение в сильнейшей мере способствовало и быстроте его творческого роста, и решительности его политических высказываний.
То было время сильного революционного подъема. На западе и юге Европы яростно бушевали волны буржуазно-национальных революций. Освободительное движение в Испании, Пьемонте, Неаполе железом и кровью усмирялось реакционным Священным союзом. В России, где все тяжелее становилось давление крепостнической реакции, вспыхивали разрозненные и стихийные бунты крестьян. Полиция и цензура свирепствовали, стесняя всякое сколько-нибудь независимое проявление мысли. В этой обстановке усиливающегося политического возбуждения организовались те первые тайные кружки и общества, в которых воспитывались будущие декабристы. Молодой Пушкин был членом одного из таких петербургских кружков, носившего название «Зеленая лампа». И в Петербурге, и впоследствии в ссылке на юге он заводил знакомства со множеством декабристов — с Рылеевым, Александром Бестужевым, Николаем Тургеневым, Владимиром Раевским, Пестелем и др. В эту пору формирования антикрепостнической оппозиции (1817—1822) он бесспорно оказывается не только попутчиком декабристов, но и их деятельным союзником.
«Вольность», «Деревня» и «Послание к Чаадаеву» со всей силой выражают политическое «вольномыслие» молодого поэта. В первом из названных стихотворений Пушкин обращается с угрозами к властителям мира и со страстным призывом к восстанию к подвластным им народам:
Любимцы ветреной судьбы,
Тираны мира, — трепещите!
Восстаньте, падшие рабы!
В «Деревне» он с большой художественной выразительностью бичует произвол крепостников, «дикого барства», высасывающего все соки из подвластных ему рабов-крестьян:
Не видя слез, не внемля стона,
На пагубу людей избранное судьбой,
И труд, и собственность, и время земледельца.
Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам,
Здесь рабство тощее тащится по браздам
Здесь тягостный ярем до гроба все влекут,
Надежд и склонностей в душе питать не смея;
Здесь девы юные цветут
Для прихоти развратного злодея;
Младые сыновья, товарищи трудов,
Из хижины родной идут собою множить
Дворовые толпы измученных рабов...
Столь ярко выраженная политическая оппозиционносгь этих стихотворений не должна однако скрывать от нас существа их идеологии. Пушкин борется с самодержавием и с крепостничеством не как демократ, а как либерал. В «Вольности» наряду с обличением самодержца чрезвычайно сильно обличение революционного народа, насилием утвердившего свою «тиранию». В «Деревне» он в конце концов ведет борьбу не столько сатирой на своих противников, сколько убеждением их («О, если б голос мой умел сердца тревожить!»), и заканчивает картину произвола «дикого барства» выражением уверенности в том, что падение крестьянского рабства, то-есть отмена крепостного права, произойдет «по манию царя». Все эти мотивы указывают на умеренное содержание пушкинского вольнолюбия. Однако либерализм поэта не снижал огромного политического эффекта его лирики, поскольку размежевание либералов и будущих «карбонариев» в эту пору еще не зашло далеко, поскольку читатели той поры все свое внимание обращали на остроту его вольнолюбивых инвектив. Когда оппозиционно настроенному читателю 20-х годов попадался один из бесчисленных списков «Вольности», он сравнительно слабо реагировал на характерную для Пушкина неприязнь к якобинцам эпохи Первой французской революции, на содержащуюся там критику народного восстания. Читатель искал в этих вольных стихах резких выпадов против самодержавия и находил их там в изобилии:
Тебя, твой род я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей,
С свирепой радостью я вижу!
Читают на твоем челе
Ты — ужас мира, срам природы,
У Пушкина в этих стихах подразумевался Наполеон; читателю однако ничто не мешало переадресовывать их русскому «самовластию».
Особенно велика в эту пору популярность пушкинской сатиры. В шутливой рождественской песенке («ноэле») поэт зло высмеял «кочующего деспота», Александра I не жалевшею слов для того, чтобы уверить своих подданных в готовности дать им конституцию.
Запрыгало дитя:
«Неужто в самом деле,
Неужто не шутя?»
А мать в ответ: «Бай-бай,
Послушавши, как царь-отец
Рассказывает сказки».
В целом ряде политических эпиграмм Пушкин издевался над теми, кого мы в настоящее время называем «конкретными носителями зла», — над царем Александром («Воспитанный под барабаном, наш царь лихим был капитаном. Под Австерлицом он бежал, в двенадцатом году дрожал»), над его всесильным фаворитом Аракчеевым («Всей России притеснитель»), над столпами светского и духовного мракобесия, кн. Голицыным, А. С. Стурдзой и архимандритом Фотием, наконец над Карамзиным, освятившим своей «Историей Государства российского» крепостнический и самодержавный порядок:
В его истории изящность, простота
Необходимость самовластья
И прелести кнута.
Но может быть самым сильным обличением политического «самовластья» остается у Пушкина его «Кинжал».
Действие вольнолюбивых стихотворений Пушкина на его современников было огромным. Их читали в тайных кружках, они расходились во множестве списков, ими пользовались в своей политической агитации декабристы. Жуковский в письме к Пушкину с огорчением отмечал, что в бумагах арестованных членов тайных обществ в изобилии встречаются его вольные стихи, питавшие собою «буйный дух» «всего зреющего поколения». «Кто из молодых людей, несколько образованных, не читал и не увлекался сочинениями Пушкина, дышащими свободой», признавался Николаю I декабрист Штейнгель. «Все его ненапечатанные сочинения, — отмечал И. Д. Якушкин, — «Деревня», «Кинжал», «Четырехстишие к Аракчееву», «Послание к Петру Чаадаеву» и много других — были не только всем известны, но в то время не было сколько-нибудь грамотного прапорщика в армии, который не знал их наизусть». «Революционные стихотворения Рылеева и Пушкина, — свидетельствовал впоследствии Герцен, — можно было найти в руках молодых людей в самых отдаленных областях империи... Целое поколение пережило влияние горячей юношеской пропаганды». Такая широта популярности Пушкина была глубоко закономерна. Страстное сочувствие поэта европейскому революционному движению, отрицательное отношение его к крепостническому режиму, сатира на защитников самовластья делали в эти годы Пушкина союзником декабристов. Не входя организационно ни в одно из их обществ, Пушкин вместе с ними деятельно работал над политической компрометацией самодержавия. Популярность поэта умножалась тем, что он выступил на поприще вольнолюбивой лирики на два-три года раньше декабристских поэтов (ода «Вольность» датируется второй половиной 1817 г., сатира Рылеева «К временщику» — 1820 г.), и тем, что разоблачение крепостнического режима было им сделано с большой художественной силой. Эта острота поэтического выражения воспринимается и теперь, через сто с лишком лет после того, как эти стихотворения написаны. Мы ощущаем и сгущенный сарказм эпиграммы на Карамзина, и страстную патетику «Кинжала», и язвительную иронию «ноэля», и гражданскую скорбь «Деревни». Этими стихотворениями Пушкин сумел не только стать в уровень с политическим авангардом своей эпохи, но создать значительные художественные ценности. Современным поэтам есть чему поучиться у Пушкина — сжатость и композиционная четкость его вольных стихов блестяще сочетается с их высокой эмоциональной зарядкой. Что касается заключающихся в них политических идей, то они обеспечивают Пушкину глубокое уважение наших современников, ибо вместе со стихами декабристов они «подготовили Герцена» (Ленин).
III
которая так сильна была в нем в 1817—1822 гг., в дальнейшем слабеет. Правда, к 1827 г. относится послание Пушкина в Сибирь, в котором поэт выражает глубочайшее сочувствие своим ссыльным собратьям:
Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье:
И дум высокое стремленье...
Темницы рухнут — и свобода
Вас примет радостно у входа,
И братья меч вам отдадут.
Как бы не представлял себе это освобождение Пушкин — по милости царя, или но воле восставших против него «братьев», — «Послание в Сибирь» свидетельствует о глубоком сочувствии поэта декабристам. В несколько более ослабленной по своей политической активности форме сочувствие Пушкина разгромленным декабристам выразилось в стихотворении «Арион», где он называл себя певцом их движения, лишь случайно уцелевшим после катастрофы, и в стихотворении «19 октября 1827», заканчивающемся такой красноречивой строфой:
И в бурях, и в житейском горе,
В краю чужом, в пустынном море,
И в мрачных пропастях земли.
Но эти вспышки вольнолюбия являются в эту эпоху сравнительно редким исключением. Уже с 1823—1824 гг. в поэзии Пушкина растут и зреют идеи политической умеренности. Пессимизм «Сеятеля» («Свободы сеятель пустынный, я рано вышел, до звезды»), резкая критика якобинства в «Андре Шенье в темнице» наблюдаются у поэта еще до 14 декабря. Его отход от движения отражает общее политическое «отрезвление» либералов. Чем более радикальной становилась подхлестываемая наступающим экономическим кризисом и политической реакцией мысль декабристов, тем чаще отходили от декабристов их недавние попутчики2 продиктовано было его страхом перед народной революцией, страхом, столь явно отразившимся хотя бы в трагедии «Борис Годунов». Разгром декабристского движения ставит Пушкина перед необходимостью пойти на компромисс с самодержавием и «смириться» перед его силой. В письме к Вяземскому в августе 1826 г. Пушкин пишет: «Повешенные повешены, но каторга 120 друзей, братьев, товарищей ужасна». В «Записке о народном воспитании», написанной в ноябре того же года, он замечает: «... должно надеяться, что люди, разделявшие образ мыслей заговорщиков, образумились, что, с одной стороны, они увидели ничтожность своих замыслов и средств, с другой — необъятную силу правительства, основанную на силе вещей. Вероятно братья, друзья, товарищи погибших успокоятся временем и размышлением, поймут необходимость и простят оной в душе своей» «Примирение», компромисс Пушкина с правительством крепостнической реакции с особой силой сказывается в послании «Друзьям», в «Полтаве», воспевающей победу Петра I над «мятежником» Мазепой, и в «Стансах», где Николай I объявлялся преемником «дела Петрова». Политическую реакционность этих стихотворении не решались отрицать даже либеральные друзья поэта, которые были поражены его резким поправением3. Укажем однако на два обстоятельства, которые нельзя не учитывать. Во-первых, отказ от былого вольнолюбия был в эти годы общим явлением, обусловленным оторванностью революционеров из дворян от сколько-нибудь широких слоев трудового народа. Эта слабая связь привела к тому, что даже декабристы, гораздо более радикальные, чем Пушкин, быстро переменили в казематах Петропавловской крепости свою политическую идеологию и наперерыв признавались Николаю I в своих верноподданнических чувствах. Следует принять во внимание и другое существенное обстоятельство: даже в эти годы наибольшего своего поправения Пушкин не терял идеологической самостоятельности. Так в послании «Друзьям» он призывает царя к милосердию и негодует на страну, где трон окружают льстецы. Элементы критики правительства содержатся, как это ни парадоксально, и в «Записке о народном воспитании» и они естественны в устах либерального поэта, несогласного с самодержавной системой, но признавшего ее «в силу вещей» и прежде всего под угрозой крестьянской революции.
Борьба с консерватизмом, критика феодальных отношений проходит через все последующее творчество Пушкина. Мы найдем ее и в «Дубровском», и в «Капитанской дочке», и в «Моей родословной».
Возьмем например повесть «Дубровский». Либерально-помещичья ее установка явствует уже из того сочувствия, которым у Пушкина окружен образ бедного, но независимого старика Дубровского, и из той преданности, которую питают его крепостные крестьяне к его сыну, мстящему за оскорбления, нанесенные их «старому барину». Дубровскому противопоставлен образ его соседа — знатного и богатого помещика Троекурова, живущего разгульно и своевольно. Пушкин резко отрицательными чертами рисует и его «благородные увеселения» (сцена с медведем), и весь процесс ограбления им при помощи приказных чиновников имения Дубровского. Печатая попирающее все основы тогдашней законности определение суда, Пушкин с иронией замечает: «Мы помещаем его вполне, полагая, что всякому приятно будет увидеть один из способов, коим на Руси можем мы лишиться имения, на владение коим имеем неоспоримые права». Как ни очевидна в этих строках дворянская подоснова пушкинской критики, объекгивная функция «Дубровского» развертывалась в направлении критики феодально-крепостнического быта и его представителей, — вспомним образы совершающего явное беззаконие судебного заседателя Шабашкина, исправника, вводящего Троекурова во владение, и др.
Наряду с неприязненным отношением к феодальной знати в Пушкине зреет его дворянское самосознание. Именно в эту пору в его творчестве растет тяга в усадьбу. Еще в послании к Языкову (1824 г.) Пушкин писал:
Давно без крова я ношусь,
Куда подует самовластье;
Уснув, не знаю где проснусь;
Летом 1826 г. ссылка закончилась и поэт был «прощен» Николаем, явно стремившимся сделать из него глашатая своих самодержавных подвигов. Но положение Пушкина осталось тягостным и трудным, ибо он принадлежал к той группе дворянской интеллигенции, которая принуждена была лавировать между крепостнической реакцией и народным бунтом. Пушкин искал выхода в усадебной действительности в независимой жизни в деревне, вдали от попечительного ока правительства. В стихотворении «Пора, мои друг, пора», адресованном H. H. Пушкиной, поэт мечтал об уходе «в обитель дальнюю трудов и чистых нег», а в примечании к этому стихотворению, сохранившемся в рукописи, заметил: «Юность не имеет нужды в at home, зрелый возраст ужасается своего уединения. Блажен, кто находит подругу: тогда удались он домой. О, скоро ли перенесу я мои пенаты в деревню? Поля, сад, крестьяне, книги, труды поэтические, семья, любовь etc. Религия — смерть». Этот почти толстовский выход из положения оказался для Пушкина недостижимым; самая смерть поэта со всей силой вскрыла отсутствие у него и у его группы прочной независимости. Не гримируя Пушкина 1825—1837 гг. под декабриста, мы тем не менее не должны забывать о бесспорной оппозиционности его либерализма. «Сила вещей», правда, заставила его отказаться от развернутой критики крепостничества; но он далек от признания этого режима по существу. «Судьба крестьянина, — пишет он в своих «Мыслях на дороге», — улучшается со дня на день, по мере распространения просвещения. Избави меня боже быть поборником и проповедником рабства; я говорю только, что благосостояние крестьян тесно связано с пользою помещиков, — и это очевидно для всякого. Злоупотребления встречаются везде. Конечно, должны еще произойти великие перемены; но не должно торопить времени, и без того уже довольно деятельного. Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного улучшения нравов, без насильственных потрясений политических, страшных для человечества...» Об освобождении крестьян приходилось писать в таких эзоповских выражениях — торжествующая крепостническая реакция ни за что не согласилась бы в ту пору на это мероприятие, и Пушкин откладывает реформу на достаточно отдаленное будущее. Однако те, кто на основании этого произнесли бы над Пушкиным суровый приговор, объявив его крепостником, совершили бы грубую ошибку. Пушкин здесь и во всех других случаях вынужден подчиниться силе, являясь не идеологом крепостнического режима, а его пленником. Несмотря на тогдашнюю умеренность его либерализма, он все же стоит в 30-х годах в непосредственной близости к левому флангу политической мысли. Это обстоятельство подтверждается уже самым беглым анализом литературно-политической ситуации 1830—1835 гг. Декабристы, уцелевшие от разгрома и получившие возможность творчества, к этому времени окончательно перевооружаются и их произведения полны панславистских (А. И. Одоевский) и шовинистических (А. А. Бестужев-Марлинский) идей. Формирующееся славянофильство во главе с Хомяковым, Погодиным и др. прямо поддерживает самодержавно-крепостнический режим; о Булгарине, Грече и других подобных представителях консервативного мещанства не приходится и говорить. Круто правеет и такой представитель промышленно-буржуазной мысли, как Н. Полевой. В беллетристике этого периода почти отсутствуют мотивы политического протеста — их культивировали только Лермонтов, Н. Павлов («Повести») и Полежаев. Уступая указанным писателям, особенно двум последним (Лермонтов в эту пору еще не создал ни стихотворения «На смерть поэта», ни «Прощай, немытая Россия»), в силе политического протеста, Пушкин все же оказывается значительно оппозиционнее огромного большинства тогдашних литераторов.
Сила пушкинской оппозиционности в эти годы заключалась не столько в том, что он открыто отражал удары феодальной реакции, сколько в том, что он всячески пытался смягчить удары, наносимые другим. Недаром в написанном им незадолго до смерти стихотворении «Я памятник себе воздвиг нерукотворный» Пушкин отметил это как свою историческую заслугу:
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
И милость к падшим призывал.
Этот пушкинский гуманизм неоспорим. И если принять во внимание особенности той эпохи, в какую Пушкину приходилось действовать, его политические убеждения окажутся достаточно независимыми и передовыми. Было бы грубой ошибкой переносить на столетие назад теперешние представления о либерализме. В наше время диктатуры рабочего класса всякое либеральное ослабление ее представляет собою явление политического предательства. Но то, что неоспоримо для наших дней, не может быть механически применено к 30-м годам прошлого столетия, когда всякий, даже умеренный протест против господствовавшего крепостнического режима играл безусловно положительную роль. Пушкинский гуманизм несомненно имел прогрессивную функцию, являясь единственным для того времени легальным методом борьбы с существующей государственной системой. Должны были пройти тридцать лет, должны были наступить 60-е годы для того, чтобы дворянский либерализм превратился в фактического спутника реакции, освящавшего ее расправу с революционно-демократическим движением. В 30-х годах этого еще не было и творчество Пушкина хранило в себе семена политического протеста, пусть не такого острого, как в первый период, но заслуживающего ему все права на сегодняшнюю положительную оценку.
IV
Показ действительности Пушкиным характеризуется своей необычайной широтою. Тематическая широта его поразительна. Разнообразные исторические эпохи отражены в его творчестве, множество национальностей обрисовано в нем, различные классы и сословия выведены на страницах его произведений.
С невиданным в нашей литературной практике вниманием и разносторонностью очерчена Пушкиным европейская действительность. То, что в русской литературе было редким и мало удачным исключением из правила (вспомним «Абаддонну» Полевого или драмы из жизни итальянских художников Кукольника), становится у Пушкина мощным потоком его творчества. В стилизациях из Библии, из «Песни песней» («Вертоград моей сестры, вертоград уединенный») он заставляет заново звучать лирические мотивы древней Иудеи. В «Египетских ночах» он рисует образ царицы Клеопатры. В переводах из Сафо, в подражаниях Анакреону им отображается Эллада. В посланиях «К Лицинию», к Овидию, в подражаниях Горацию он с исключительным мастерством воссоздает колорит древнего Рима. Такова у Пушкина античность. Немало внимания отдано поэтом и Средним векам; вспомним его «Скупого рыцаря» и особенно «Сцены из рыцарских времен» — произведения, в которых отражен усугубляющийся распад феодализма, его экономики и культуры. Пушкина манит к себе и западноевропейский Ренессанс с его культом плоти, с его социальным оптимизмом («Пир во время чумы»), и XVIII век с его эпикуреизмом и светским блеском (начальные главы «Арапа Петра Великого», послание «К вельможе»), и картины Первой французской революции («Андре Шенье в темнице»), и современность, о которой он так часто говорит в своих письмах к друзьям и которую он пристально изучает.
Пушкина более или менее полного отображения. В «Наполеоне на Эльбе», в «Андре Шенье», в «Арапе Петра Великого» изображены различные периоды французской действительности. В «Подражаниях итальянскому» и в «Анджело» зарисовано прошлое Италии. Целым рядом наиболее замечательных произведений его лирики и драматургии представлена Испания — вспомним стихотворения «Я здесь, Инезилья», «Испанский романс», трагедию «Каменный гость». В «Моцарте и Сальери» и в сценах из «Фауста» отражена Германия, в «Шотландской песне» — Англия, в «Песнях западных славян» — быт, верования и психология сербов. Греческое восстание отмечено у Пушкина созданием патетического стихотворения «Восстань, о Греция». Поездка в Арзрум отзывается в его творчестве блистательным стихотворением «Стамбул гяуры нынче славят», в котором со всей силой изображены характерные для турок того времени черты фанатизма.
Но всего шире и многообразнее отражается в творчестве Пушкина русская действительность, русское историческое прошлое. В «Руслане и Людмиле» изображена легендарная эпоха богатырей, в «Вещем Олеге» — период царствования первых князей, в сохранившихся отрывках из поэмы «Вадим» — древний Новгород. Пушкин с любовью рисует старинный русский быт в драме «Русалка», он во всеоружии современной ему исторической науки и доступных источников изображает эпоху «смутного времени» в «Борисе Годунове». Особенно сильно привлекает к себе Пушкина сложная и величавая фигура Петра I («Полтава», «Арап Петра Великого», «Медный всадник»). И наконец исключительно широко охвачена поэтом его современность.
Дворянская литература XVIII и начала XIX вв. тяготела к традиционным темам столицы и помещичьей усадьбы. Пушкин и здесь порывает с географической ограниченностью современной ему литературы4, зачастую перенося действие своих произведений на окраины русского государства, изображая населяющие их разнообразные народности и племена. Так обрисованы в «Кавказском пленнике» черкесы, так посвящены Крыму «Бахчисарайский фонтан» и ряд лирических стихотворений 1820—1821 гг., так обрисованы в поэме «Цыганы» кочующие обитатели Бессарабии. Наконец с огромным вниманием изображается Пушкиным казачество: к 1825 г. относится его работа над песнями о Стеньке Разине5, к началу 30-х годов — «История пугачевского бунта» и «Капитанская дочка», повествующие о восстании яицких казаков против самодержавно-крепостнического государства.
«свет» — вельможное, придворное, аристократическое дворянство; этой среде посвящены многие стихотворения его ранней лирики, первая и восьмая главы романа «Евгений Онегин», «Египетские ночи», отчасти «Пиковая дама». Особенно много внимания уделено художником поместным отношениям. Антагонизмы между крупным и мелким дворянством отображены в его «Дубровском»; быт и психология людей среднего дворянства зарисованы в «Графе Нулине», в «Мятели», в «Барышне-крестьянке», в «Капитанской дочке» (семья Гриневых) и — с наибольшей полнотой — в «Евгении Онегине». Но Пушкин свободен от ограничения своей тематики дворянской средой. Для его творчества чрезвычайно характерно обращение к иным, более демократическим слоям, особенно резко обозначившееся в 30-е годы. Вспомним его «Гробовщика» и «Станционного смотрителя», в которых так любовно изображены люди «третьего состояния», или «Пиковую даму», или образы капитана Миронова, вышедшего из «солдатских детей», и его семьи в «Капитанской дочке».
Наконец немало внимания Пушкин уделил изображению дореформенного крестьянства. От ранней «Деревни», разоблачающей ужасы крепостного права, он переходит к «Утопленнику», к «Сказкам», в которых воспроизводит в художественной форме отдельные сюжеты крестьянского фольклора (вспомним, что эти сказки рассказывала ему его няня Арина Родионовна). Несомненная историческая заслуга Пушкина заключается в том, что в целом ряде своих крупнейших произведений — в «Онегине», в «Дубровском», в «Капитанской дочке» — он рисует крепостных крестьян. Конечно эти образы играют там второстепенную роль, конечно Пушкин изображает их под углом зрения либерально-помещичьей идеологии, но при всем том они сохраняют свое историческое значение, повышая собою социальную ценность его творчества. Впрочем у Пушкина есть и такие произведения, где со всей силой поставлена проблема распада феодальной экономики, где нарисовано разорение помещиков и нищета подвластных им крестьян; мы имеем здесь в виду «Историю села Горюхина».
Так многообразно по своему тематическому развороту творчество Пушкина, так широко отражены в нем самые различные эпохи, народы и классы. В нашей литературе нет писателя, который мог бы сравниться с Пушкиным по диапазону художественных интересов. С несравненной легкостью переходил он от одних сюжетов к другим, включая в орбиту своего творческого внимания все новые и новые стороны действительности.
... Куда ж нам плыть? — Какие берега
Теперь мы посетим? Египет колоссальный,
Современные писатели могут многому научиться у Пушкина, не знавшего ни национальной, ни исторической ограниченности. Свойственный ему широчайший охват действительности особенно полезен тем, кто изображает быт и людей Советской страны, столь изобилующей различными национальностями, кто изображает историческое прошлое этих национальностей. Тематическая многосторонность пушкинского творчества должна стать предметом самого пристального внимания и изучения со стороны советских писателей.
V
Невольно является вопрос — как сумел Пушкин изобразить такую широкую картину мировой действительности во всей сложности ее исторических, географических и социальных сторон? Этому конечно в огромной мере способствовала гениальность поэта, позволявшая ему с предельной легкостью и быстротой схватывать особенности того или иного явления, сживаться с незнакомой ему эпохой и перевоплощаться в ее образах. Но как бы ни была глубока гениальность Пушкина, ее одной было бы недостаточно для завершения такой грандиозной работы, если бы на помощь гению не пришел огромный творческий труд. К этой стороне его писательского облика нужно привлечь особенное внимание, ибо она сохраняет всю свою огромную актуальность и для нашей эпохи.
Несмотря на то, что Пушкин вышел из среды дворянства, несмотря на то, что он воспитался в медлительной и застойной среде, он сумел выработать в себе черты исключительной работоспособности. Пушкинская писательская манера противостоит дворянской культуре — ее укрепил и воспитал в нем профессионализм, сам по себе являющийся фактом огромного прогрессивного содержания, отрыв от усадебной обеспеченности, расчет на собственные творческие силы.
В основе культуры писательского труда лежит у Пушкина необычайная требовательность к писателю. В его критических статьях мы находим немало блестящих страниц, посвященных борьбе с «захваливанием» писателя критикой. «Наши поэты, — писал он например в статье о Баратынском, — не могут жаловаться на излишнюю строгость критиков и публики; напротив: едва заметив в молодом писателе навык к стихосложению, знанию языка и средств оного, уже тотчас спешим приветствовать его титлом гения за гладкие стишки и нежно благодарим его в журналах от имени человечества; неверный перевод, бледное подражание сравниваем без церемонии с бессмертными произведениями Гете и Байрона...» Эти острые замечания, брошенные более столетия назад, легко могут быть переадресованы к современной критике. Пушкин высоко ценил в писателе творческую независимость, умение бороться «с требованиями мгновенной моды». Он с гордостью отмечал в Баратынском то, что он «шел своей дорогой», в Ломоносове то, что он отстаивал свое мнение, борясь с «людьми высшего состояния». Автор «Евгения Онегина» требовал от писателя повышенной требовательности к своему творчеству; достаточно вспомнить хотя бы одно из его стихотворений на эту тему:
Всех строже оценить умеешь ты свой труд.
Ты им доволен ли, взыскательный художник?
Доволен? Так пускай толпа его бранит,
И плюет на алтарь, где твой огонь горит,
Нам совершенно чуждо конечно выраженное в этом стихотворении презрение Пушкина к читательским массам: советский художник связан с ними тысячами нитей, выражает их интересы и внимательно учитывает их требования. Но мы признаем безусловно правильным призыв Пушкина к художнику быть «взыскательным», требование от писателя наибольшей строгости к себе, того, чего нередко нехватает даже видным представителям современной литературы.
Когда читатели или критики говорят писателю о необходимости методического и упорного труда, он часто отвечает указанием на то, что в основе его творческой работы лежит «интуиция», якобы не поддающаяся никакому регулированию. Спор о значении интуиции возникал в самые различные исторические периоды. Поучительно вспомнить слова, сказанные по этому поводу Пушкиным. В заметке «О вдохновении и восторге» (1824) он говорит: «Критик смешивает вдохновение с восторгом. Вдохновение есть расположение души к живейшему принятию впечатлений и соображению понятий, следственно и объяснению оных. Вдохновение нужно в геометрии, как и в поэзии. Восторг исключает спокойствие — необходимое условие прекрасного. Восторг не предполагает силы ума, располагающего частями в отношении целого. Восторг непродолжителен, непостоянен, следовательно не в силах произвесть истинное, великое совершенство». Невозможно преувеличить огромное значение этих строк, ставящих интуицию в тесные рамки глубокого изучения изображаемого и методической работы над средствами изображения. Пушкин лучше других поэтов знал, что непрерывный творческий труд приводит к неизмеримо большему художественному совершенству, чем «живейший», но «непостоянный» «восторг».
Неустанная работа над собой была требованием, которое Пушкин всегда ставил перед писателем и с точки зрения которого расценивал его достижения. «История» Карамзина помимо прочих своих сторон привлекала к себе Пушкина и тем, что ее написал человек «обширной учености», уединившийся «в ученый кабинет во время самых лестных успехов» и посвятивший «целых двенадцать лет жизни безмолвным и неутомимым трудам». Приветствуя трудолюбие Карамзина, Пушкин осуждал светского писателя, который «безмолвной» работе предпочел поверхностные и беглые наблюдения. «Шаховской никогда не хотел учиться своему искусству, — писал Пушкин в лицейских записках, — и стал посредственный стихотворец. Шаховской не имел большого вкуса; он — худой писатель. Что ж он такой? Неглупый человек, который, замечая все смешное или замысловатое в обществах других, пришед домой, все записывает и потом как ни попало вклеивает в свои комедии». И наконец как директива, как исчерпывающая формула его творческого процесса звучат две фразы из цитированной выше заметки «О вдохновении и восторге»: «Ода стоит на низших ступенях творчества. Она исключает постоянный труд, без коего нет истинно великого».
Все эти указания не были для Пушкина одной только теорией, нужной ему для произнесения приговора над чужими произведениями, — его собственная писательская практика целиком базировалась на высказанных им теоретических положениях. В основе творческого процесса Пушкина неизменно лежала глубокая и продолжительная работа. Творчество его неустанно питалось наблюдениями той действительности, которую поэту предстояло изобразить. И в ранние годы лицейской и петербургской жизни, и в ссылке, и в болдинском уединении в Пушкине зрели и оформлялись наблюдения над окружающей действительностью. Путешествия, которые в изобилии совершал Пушкин отчасти по собственному желанию, отчасти по необходимости, в огромной степени способствовали широте и разнообразию этих наблюдений. «Никогда еще не видал я чужой земли. Граница имела для меня что-то таинственное; с детских лет путешествия были моею любимою мечтою. Долго вел я потом жизнь кочующую, скитаясь то по югу, то по северу, и никогда еще не вырывался из пределов необъятной России» («Путешествие в Арзрум»). Непосредственные наблюдения над действительностью не могли однако дать Пушкину всего необходимого ему материала. Европа оставалась для него запретной страной, ибо в отличие от Гоголя, Тургенева, Достоевского, проведших на Западе многие годы своей жизни, Пушкин не имел возможности совершить путешествие за границу. Но то, чего не могли дать ему непосредственные наблюдения, довершило литературное чтение. Широта его поразительна. Любое из писем Пушкина из ссылки к друзьям или брату полно требованиями прислать ему те или другие вышедшие книги. Получив в лицее недостаточное образование, он дополняет его неустанным изучением прошлой и современной ему культуры. Библиотека Пушкина дошла до нас — она характерна своим многообразием. Книга, постоянная работа над нею, глубокая любовь к ней является для писателя не только мощным источником его творческого вдохновения, но и средством характеристики: Пушкин вкладывает книгу в описание жизни своих героев, характеризуя например Татьяну и Онегина через произведения, которые ими читались или были отвергнуты.
ее элементы по «новейшей системе Сэя и Сисмонди», которое мы находим в написанной по заказу царя «Записке о народном воспитании». В неменьшей, если не в большей мере Пушкин требовал от писателя внимания к истории, знания ее фактов и процессов. «Что нужно драматическому писателю? — спрашивает он в заметке «О драме» и отвечает: — Философию, бесстрастие, государственные мысли историка, догадливость, живость воображения, никакого предрассудка, любимой мысли. Свобода». Немногие теоретики той поры могли требовать от драматурга «государственных мыслей историка», но как близко это требование нашим дням с их постоянным упором на политическое воспитание писателя, на его идейную высоту!
Проиллюстрируем двумя наиболее характерными примерами ту органичность, с которой пушкинские чтения входили в его творческую работу. В 1825 г. им был написан при чтении книг ряд заметок, в том числе замечания на «Анналы» Тацита. Эти заметки при чтении сочинений римского историка перекликаются с самыми заветными думами Пушкина, писавшего в ту пору своего «Бориса Годунова». Другой пример: 30-е годы ознаменованы усилением в Пушкине под влиянием роста классовых противоречий интереса к прошлому своего класса, к истории «шестисотлетнего дворянства».
И замечательно, что, восстанавливая легендарную историю своих предков, Пушкин одновременно пристально изучает всю систему средневековых государственных отношений. Для того, чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить написанные им в эти годы «Заметки о феодализме».
он обращает внимание на нашу эстетическую отсталость, на то, что новейшее развитие этой науки Кантом и Лессингом проходит незамеченным для многих, остающихся «при понятиях тяжелого педанта Готшеда». Эстетические суждения в изобилии разбросаны по всем критическим статьям Пушкина, по его сочинениям, по его переписке; если бы мы попытались свести их воедино, нас поразила бы исключительная зрелость его эстетической культуры. Критикуя литературное произведение, Пушкин подходил к нему во всеоружии филологических и лингвистических знаний его поры, нисколько не пугаясь специального анализа; такова например его статья о «Песне о полку Игореве», в которой Пушкин боролся с «своевольными поправками» и «ни на чем не основанными догадками» современных ему толкователей этого шедевра русской поэзии.
большинство писателей его поры разучивалось писать: «ты, да кажется Вяземский — одни из наших литераторов — учатся; все прочие разучаются» (письмо А. А. Бестужеву от 30 ноября 1825 г.). О том же поразительном невнимании к культуре писательского труда неоднократно писал в наши дни и А. М. Горький (см. его замечательный сборник статей «О литературе». М., 1933). Пушкин является лучшим целителем всех тех, кто думает, что правильная политическая установка и интересные наблюдения одни могут обеспечить высокую художественную ценность произведения. Тем, кто думает так, а их в нашей литературе немало, полезно обратиться к пушкинским рукописям и поучиться у автора «Евгения Онегина» его огромному творческому упорству, его высочайшей требовательности к своим поэтическим созданиям. Пушкин остается учителем современных писателей в самых различных сторонах своей деятельности. «Малерб ныне забыт, подобно Ронсару, — читаем мы в одном из его фрагментов. — Сии два таланта истощили силы свои в борении с механизмом языка, в усовершенствовании стиха. Такова участь, ожидающая писателей, которые пекутся более о наружных формах слов, нежели о мысли — истинной жизни его, не зависящей от употребления!» С какой силой бьют эти строки не только по бездушию современных Пушкину бездарных версификаторов, но и по всей теоретической деятельности современного нам формализма. Казалось бы, кто больше Пушкина, взыскательного художника и глубокого филолога, мог обращать внимания на «наружную форму слов»? Но этот величайший мастер стиля превосходно понимал, что основа искусства — все же в мысли, «истинной жизни его». И этим утверждением примата содержания он снова громко перекликается с нашей современностью.
VI
Творческий метод нашей эпохи есть метод социалистического реализма, стремящегося к изображению действительности во всех ее противоречиях под углом зрения коммунистического мировоззрения. Метод социалистического реализма не возник на пустом месте: он был исторически подготовлен всем поступательным движением русского буржуазно-дворянского и мелкобуржуазного демократического реализма. Среди его предшественников одно из центральных мест принадлежит Пушкину.
Уже сказанное нами выше с неоспоримостью свидетельствует о том, что творческим методом Пушкина был реализм. Широкий охват процессов мировой истории говорит о глубоком внимании писателя к этой действительности, о неизменном стремлении изобразить ее. Культура писательского труда, основанная на внимательном изучении реалий, также была бы немыслима у писателя с иным художественным методом. Пушкин является одним из самых убежденных реалистов своей поры и его реализм далеко не ограничивается, как это можно было бы думать, только последекабрьской порой.
Уже в ранний, классический, период своей деятельности он время от времени создает реалистические описания. Конечно в эту пору внимание поэта поглощено выражением мира субъективных переживаний. Однако это не мешает ему создавать в ряде случаев любопытные картины как прошлой, так и современной действительности. Так в стихотворении «Торжество Вакха» он изображает во всей исторической точности и со всеми мифологическими атрибутами один из эллинских культовых праздников. В стихотворении «К Лицинию» он уже в лицейский период своей лирики дает замечательное изображение быта и образов древнего Рима. В «Деревне» он переходит к отражению современности и создает в этом произведении хотя и не свободные от сантиментальной окраски, но вместе с тем достаточно реалистические картины ужасов крепостнического произвола. Из этого следует, что уже в самых ранних произведениях Пушкина можно искать ростки его будущего реализма. То же должно сказать и о втором, романтическом, периоде его творчества. И здесь внимание поэта в основном отдано личности мятежного и свободолюбивого героя. Но наряду с изображением субъективного мира мы находим в южных поэмах Пушкина широкий нравоописательный фон. Картины жизни тех народностей, в среде которых развивается действие его байронических поэм, созданы подчас с этнографической точностью. В «Братьях-разбойниках» им описан реальный случай переправы скованных друг с другом разбойников через реку. В «Цыганах» он обрабатывает записанные им самим бессарабские песни. Любая из его южных поэм содержит в себе развернутые описания быта и нравов черкесов («Кавказский пленник»)6«Бахчисарайский фонтан»), бессарабских цыган. Внимание к «местному колориту», столь характерное вообще для романтиков, придает этим картинам несомненную познавательную ценность.
Однако все это только отдельные попытки создания реалистического изображения действительности, ибо субъективное явно довлеет в эти годы над объективным. Решительный поворот Пушкина к изображению процессов реальной действительности происходит в 1823 г., когда поэт пишет первую главу «Евгения Онегина»; за «Онегиным» следует шутливая поэма «Граф Нулин» и историческая трагедия «Борис Годунов». Эти произведения со всей силой свидетельствуют о глубоком творческом повороте Пушкина к реализму, к истории, к быту, к социальной психологии. Чем дальше, тем этот реалистический метод его творчества углубляется и крепнет, охватывая собой все новые и новые стороны действительности.
Реализм Пушкина пронизывает собою все компоненты его поэтического стиля. Поворот к реализму определил реформу Пушкиным русского литературного языка. Вслед за Карамзиным, Жуковским и Батюшковым, но неизмеримо настойчивее их Пушкин отталкивается от того высокого витийственного стиля, в духе которого писались в XVIII столетии торжественные оды и классические трагедии. В статье «О драме» он иронизирует над «смешной надутостью» классической трагедии, над господствующим в ней «странным, нечеловеческим способом изъяснения». «У Расина, например, Нерон не скажет просто: je serai caché dans ce cabinet, но caché près de ces lieux je vous verrai, Madame». Трагедии Сумарокова кажутся Пушкину «исполненными противумыслия», писанными варварским, изнеженным языком. Хорошо сознавая, что эта «изнеженность» проистекает от ограничения сферы внимания писателей придворно-аристократической средой, от глубокой зависимости русского литературного языка от иноземных влияний, он пишет: «Причинами, замедлившими ход нашей словесности, обыкновенно почитаются: общее употребление французского языка и пренебрежение русского. Все наши писатели на то жаловались, — но кто же виноват, как не они сами...» Отмечая влияние на русскую литературу французской и немецкой словесности, Пушкин заключает: «Не решу, какой словесности отдать предпочтение, но есть у нас свой язык; смелее! — обычаи, история, песни, сказки и проч. Что между ними общего?» Огромной исторической заслугой Пушкина является то, что он решительно высказывается за расширение сферы языка, за обогащение последнего всем разнообразием средств народной речи, за приближение языка литературного к разговорному. Эта борьба Пушкина за реалистический язык со всей силой сказалась на литературной практике. Уже в юношеской своей поэме «Руслан и Людмила» он заговорил новым, свежим и простым языком, приведя тем в состояние предельного раздражения классическую критику. Вспомним например возмущение критика журнала «Сын Отечества» простонародностью выражений «щекотит ноздри копьем», «удавлю» и пр.: «Но увольте меня от подобного описания; и позвольте спросить: если бы в Московское Благородное Собрание как-нибудь втерся (предполагаю невозможное возможным) гость с бородою, в армяке, в лаптях и закричал бы зычным голосом: Здорово, ребята! Неужели бы стали таким проказником любоваться?» Но Пушкин идет своей дорогой, не слушая возмущенной брани литературных староверов. То, что в «Руслане и Людмиле» было первой пробой пера, особенно широко развернулось в «Борисе Годунове». В этой трагедии с шекспировской широтой воссозданы различные языковые диалекты начала XVII столетия — лукавый язык боярина Шуйского соседствует в ней с торжественной речью летописца Пимена; утонченный язык польских вельмож с нецензурной бранью иностранных офицеров и грубой речью простонародья. Когда Жуковский захотел использовать «Бориса Годунова» в литературной лекции великой княгине Елене Павловне, Пушкин иронически возразил: «Какого вам Бориса и на какие лекции? в моем Борисе бранятся по-матерну на всех языках. Эта трагедия не для прекрасного полу» (П. А. Плетневу 7—8 марта 1826 г.). Пушкин сознательно стремился к «огрублению» русского литературного языка, разрывающему с лощеностью классической трагедии и с изысканностью легкой поэзии. Критикуя ненужные метафоры, он считал важным достоинством языка его простоту. «Мы не только еще не подумали приблизить поэтический слог к благородной простоте, но и прозе стараемся придать напыщенность». Откроем его «Графа Нулина» — как прост в этой поэме ее диалог, как близок он к житейской, разговорной речи тогдашней дворянской среды:
«Как тальи носят?» — Очень низко,
Почти до ....
Позвольте видеть ваш убор;
Так... рюши, банты, здесь узор;
Все это к моде очень близко.
«Мы получаем ».
— Ara!.. Хотите ли послушать
Прелестный водевиль? — И граф
Поет. «Да, граф, извольте ж кушать».
— Я сыт и так...
Но особенно сильна борьба за реализм языка в пушкинской прозе. Считая язык прозы «языком мыслей», Пушкин особенно резко восстает против «вялых метафор», которыми отягощают прозаическую речь «наши писатели». «Эти люди никогда не скажут «дружба», не прибавя: «сие священное чувство, коего благородный пламень, и проч.» Должно бы сказать рано поутру — а они пишут: «едва первые лучи восходящего солнца озарили восточные края лазурного неба». Как это все ново и свежо, разве оно лучше потому только, что длиннее?» (1822). «Точность и краткость — вот первые достоинства прозы. Она требует мыслей и мыслей — без них блестящие выражения ни к чему не служат». Пушкин был величайшим реформатором русского литературного языка, разрушившим его аристократическую ограниченность, его иностранную зависимость. Не следует думать, что он порвал все связи, например с французской речью — иноязычная стихия в его творчестве чрезвычайно сильна, это и понятно, ибо французский язык был почти что разговорным языком того самого дворянства, идеологом которого в числе других является и сам Пушкин; отсюда галлицизмы, к которым он относился с некоторой снисходительностью. Но это не умаляет огромных исторических заслуг Пушкина перед литературным языком. Как никакой другой писатель его поры он понял и подчеркнул значение простонародных наречий, демократизирующих язык, придающих ему величайшую гибкость и свежесть. «... Карамзин освободил язык от чуждого ига и возвратил ему свободу, обратив его к живым источникам народного слова». «Альфьери изучал итальянский язык на флорентийском базаре. Не худо нам иногда прислушаться к московским просвирням. Они говорят удивительно чистым и правильным языком». «Разговорный язык простого народа (не читающего иностранных книг и, слава богу, не выражающего, как мы, своих мыслей на французском языке) достоин также глубочайших исследований». Борьба за максимальную простоту и точность литературного языка, за гибкость его, дающую возможность изображения всех сторон действительности, за реализм, навсегда останется неоспоримой заслугой Пушкина. Насколько успешно велась эта борьба, насколько глубоко отвечала она потребностям века свидетельствует то, что даже в наше время, столетие спустя, Пушкин читается с легкостью едва ли не большей, чем произведения современной нам литературы.
экзотика пейзажа. Пушкин решительно порывает с установками своих предшественников, уже в половине 20-х годов начиная создавать реалистические изображения русской природы. Его поэма «Граф Нулин» не случайно открывается подчеркнуто прозаическим описанием того серого, но типичного для помещичьего двора осеннего пейзажа, который расстилался перед глазами скучающей помещицы:
Меж тем печально под окном
Индейки с криком выступали
Три утки полоскались в луже;
Шла баба через грязный двор
Белье повесить на забор;
Погода становилась хуже...
«Странствии Онегина» Пушкин подчеркнул свое охлаждение к красотам экзотической природы и тягу к серой, прозаической, повседневной картине среднерусского пейзажа. Поэту в эту пору чужды «пустыни, волн края жемчужны, и моря шум, и груды скал, и гордой девы идеал, и безыменные страдания» —
Иные нужны мне картины:
Люблю песчаный косогор,
Перед избушкой две рябины,
Калитку, сломаный забор,
Перед гумном соломы кучи —
Да пруд под сенью ив густых,
Раздолье уток молодых...
Вспомним наконец написанную в этом плане низкого деревенского пейзажа пушкинскую «Шалость» (1830), справедливо почитаемую за одно из самых реалистических изображений русской природы.
условия, в которых эти характеры сформировались. Если образы Руслана и Алеко даны вне воспитавшей их среды и потому так неясны и загадочны, то в «Евгении Онегине» и в «Капитанской дочке» Пушкин обращается к быту даже в самых мелких и эпизодических своих характеристиках. Поразительно то умение, с которым поэт буквально в двух строках рисует портрет того или иного персонажа. Так 30-я строфа второй главы «Евгения Онегина» посвящена вздыханию старушки Лариной по человеку, которого она называет модным именем Грандисона:
Сей Грандисон был славный франт,
Игрок и гвардии сержант.
Возьмем другой пример. Среди множества гостей, наехавших к Лариным по случаю именин Татьяны, фигурирует между прочим
Гвоздин, хозяин превосходный,
Только шесть слов посвящены характеристике этого Гвоздина, но они достаточны для того, чтобы представить этот образ во всей его социальной типичности. Пушкинское мастерство сжатых социально-бытовых характеристик исключительно. В «Графе Нулине» например он характеризует крепостную горничную Натальи Павловны следующими пятью стихами:
Шьет, моет, вести переносит,
Изношенных капотов просит,
Порою с барином шалит,
И лжет пред барыней отважно.
Насколько выразительнее эта характеристика не только образов «наперсниц» в классических комедиях XVIII в., но даже образа Лизы в «Горе от ума», не лишенного условности и схематизма. Пушкинский портрет неизменно реалистичен. В резком противоречии с традициями классической прозы Пушкин далеко не всегда дает описание внешности его героев. Возьмем например образ Онегина: в первой главе романа внешность его героя подается сквозь призму вещей его кабинета. Точно так же дана и портретная характеристика Нулина: ни слова не говорится о его внешности, но перечисление всех вещей, которые он везет с собой из Парижа, делает излишним детальное описание этого образа светского дэнди и мота7.
Реалист в изображении внешних черт, Пушкин остается реалистом и в изображении характеров.
Образы Пушкина рисуют действительность; им чужда какая-либо символика, они неизменно конкретны. Но этого мало: при всей конкретности этих образов, при всей их художественной живости Пушкин придает им типологическую ценность, создавая с их помощью художественные обобщения. Уже в первой своей романтической поэме он ставит перед собою задачу отобразить одну из сторон своей современности. «Характер Пленника неудачен... Я в нем хотел изобразить это равнодушие к жизни и к ее наслаждениям, эту преждевременную старость души, которые сделались отличительными чертами молодежи 19-го века». Еще сильнее типологизм «Евгения Онегина», где обобщен огромный опыт «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет» над современным Пушкину дворянским обществом. Тяга поэта к обобщенному изображению действительности видна уже в характеристике воспитания героя, столь типичного для его эпохи и для его круга («Мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь...»). Безукоризненный светский лоск, эпикуреизм, смешивающийся с разочарованностью, хандра, бегающая за Онегиным «как тень или верная жена», — все эти черты личности пушкинского героя были типичны не для одного только поколения дворянской интеллигенции, но во многом определили черты героев Лермонтова, Тургенева и Л. Толстого. То же неизменное внимание к социальной типологии современного Пушкину общества заметно и в других образах романа — в стариках Лариных, нарисованных типичными помещиками средней руки, в описании «обыкновенного удела», который ждал Ленского в том случае, если бы он не был убит на дуэли, и во многочисленных авторских отступлениях, в изобилии рассыпанных по тексту пушкинского романа (характеристика NN — «прекрасного человека», друзей от нечего делать, людей, глядящих в Наполеоны, и мн. др.). Не только в образах Онегина, Ленского, Татьяны, представляющих различные группы дворянской интеллигенции 20-х годов, но и во всем своем творческом методе Пушкин является писателем, неустанно стремящимся изобразить конкретную действительность, придающим своему изображению обобщающие, типические черты.
«Борис Годунов», его маленькие трагедии представляют собой резкий разрыв с той крепостнической трактовкой русской истории, которую культивировали Сумароковы и Булгарины. Реалистичен уже самый подход писателя к историческому материалу. «Борис Годунов» изображает эпоху смуты по доступным Пушкину и тщательно изученным им источникам; конечно и Карамзин, и летописи были ненадежным в политическом отношении материалом, но самый метод работы Пушкина и его творческая установка оставались глубоко реалистическими. В прошлом Пушкина больше всего интересовали политические противоречия и в этом он глубоко созвучен нашей современности. Внимание поэта привлекают к себе поворотные моменты русской истории: «смута», восстание Степана Разина, реформы Петра, пугачевщина, заговор декабристов. Что касается характеристики исторических персонажей, то об их реалистичности в пределах классового сознания поэта свидетельствует не только Борис Годунов» или «Капитанская дочка», но и такие второстепенные произведения, как «Арап Петра Великого» (вспомним характеристику парижского света эпохи регентства, образы Петра, щеголя Корсакова, боярина Лыкова, картину ассамблеи и пр.).
Нет спора — реализм Пушкина был социально ограниченным либерально-дворянским реализмом. Для автора «Капитанской дочки» существовали «запретные темы», которые он старался обходить. К числу таких тем принадлежало например изображение бунтующего крестьянства. Пушкин ясно сознавал, как сильна угроза крестьянской революции его классовому благополучию, и уже по одному этому не мог верно изобразить народное восстание. Тема эта, глубоко близкая социальному сознанию Некрасова, у Пушкина звучит приглушенно: фигурирующие в его творчестве крестьяне или неизменно верны своему доброму помещику (дворня Дубровского), или только временно совращены смутьянами (крепостные мужики Гринева). Конечно в этих образах мы не найдем достаточно исторического правдоподобия: ни широчайшего моря крестьянских восстаний, столь типичного для пугачевщины, ни разрозненных, но столь частых в 30-х годах бунтов крепостных против ига помещичьего деспотизма Пушкин не отразил. Но крестьян, не помышляющих о бунте господам, он изображает реалистически — вспомним хотя бы замечательный образ няни в «Евгении Онегине» или Савельича в «Капитанской дочке».
Мы упомянули Некрасова. Сопоставление с ним может прояснить отличительные особенности пушкинского реализма. В противоположность либерально-дворянскому характеру пушкинской поэзии Некрасов отражает в своем творчестве противоречия крестьянского сознания 50—70-х годов. Реализм Пушкина и реализм Некрасова глубоко различны. В некрасовских крестьянах подчеркнуты те черты, которые социально объединяют их в один класс, — страдание крепостных, глухой протест их, переходящий в бунт. Это конечно глубоко реалистические черты феодально-крепостнической эпохи, особенно характерные для крестьянского сознания предреформенных лет. Но создавая своими крестьянскими образами широкие социальные обобщения, Некрасов стирает разделяющие эти образы внутренние психологические и бытовые грани. Типизируя крестьян, Некрасов их в значительной мере обезличивает. Возьмем например женские образы Некрасова: и героиню стихотворения «В полном разгаре страда деревенская», и Орину — мать солдатскую, и баб из поэмы «Кому на Руси жить хорошо» — всех их не отличить друг от друга. Все они тяжело страдают от крепостной кабалы, от семейного произвола, всех их изнуряет рабский труд, все они несчастны и т. д. Реализм Некрасова социален, но психология героев, индивидуальные черты того или иного персонажа, характерные особенности его быта удаются Некрасову несравненно меньше. В пушкинском реализме налицо иные, глубоко противоположные тенденции: автор «Евгения Онегина» все свое внимание устремляет на бытовую и психологическую диференциацию и отделку своих образов. Так образ Татьяны дан им частью в противопоставлении ее окружающей бытовой среде, частью в психологическом анализе ее характера. Решающее событие ее жизни — письмо к Онегину — подготовлено всей суммой черт ее характера и быта — мечтательностью, начитанностью и т. д. С исключительным вниманием Пушкин останавливается как раз на тех особенностях своих героев, мимо которых проходит Некрасов. Мы имеем здесь два типа реализма, два способа изображения действительности. Уступая Некрасову в социальной насыщенности, в политической тенденциозности, Пушкин не знает соперников в психологической и бытовой обрисовке образов, являясь в этом плане учителем всех русских реалистов, начиная от Гоголя и кончая Львом Толстым.
Излишне доказывать в наше время, насколько близок и созвучен нам некрасовский тип реализма с его постоянной установкой на раскрытие классовых противоречий, с его насыщенностью острым политическим протестом. Но приемля творческий метод автора «Кому на Руси жить хорошо» в качестве одного из близких предшественников метода социалистического реализма, мы не можем равнодушно пройти и мимо Пушкина. Его реализм тем более ценен для нас, что для современных писателей чрезвычайно характерно неумение подать образ в единстве его общих и частных черт. Возьмем например изображение ударника в советской литературе. В этой области, как и в целом ряде других, часты соскальзывания писателей то в схематический универсализм, то наоборот, в эмпирическую фотографичность. Ударники или изображаются только в своих типических классовых чертах и, будучи лишены индивидуализирующих особенностей, становятся абстракцией, или наоборот — даются эмпирически, описывается только рабочий данного завода со столькими-то годами производственного стажа. В живом типическом образе ударника должны быть органически сплавлены его общие и частные черты, его классовое начало и его индивидуальные особенности. В изображении таких образов нашим писателям должен принести огромную пользу Пушкин с его величайшим мастерством социально-психологического и бытового рисунка.
VII
О поэтическом мастерстве Пушкина говорить в наше время нелегко: на него, как и на все пушкинское творчество, «навели» обезличивающий его «хрестоматийный глянец» (Маяковский). Импрессионизм критики и выхолощенность формалистских штудий равно мешают живому звучанию пушкинского слова. Необходимо со всей силой указать здесь еще на одну опасность, грозящую со стороны «исследователей», подменяющих изучение пушкинского творчества праздными разглагольствованиями о его экономических корнях, о «дворянском разложении», «оскудении» и т. д.
Как мы ни бились, отличить.
Бранил Гомера, Феокрита;
Зато читал Адама Смита
В пушкинском мастерстве нас прежде всего поражает его исключительное многообразие. Стиль поэта раскрывается в произведениях самых различных жанров — лирики, драмы и эпоса. Подобной широты стиля мы не найдем ни у одного из предшествующих ему писателей — ни у Державина, остававшегося преимущественно витийственным классиком, ни у культивировавшего интимную лирику Жуковского, ни у сатирика Крылова.
Широта стиля порождена колоссальной амплитудой того охвата, который свойственен был Пушкину в изучении действительности, глубиной его анализа противоречий дворянского сознания. В любом из жанров своего творчества Пушкин преодолевает предшествующую ему традицию, достигая в этом преодолении величайшего художественного мастерства.
Такова например лирика Пушкина. Несмотря на то, что поэт является в ней продолжателем знаменитейших поэтов своего времени, он вносит в свою лирику новые, радикально преображающие ее черты. Предельно раздвигаются границы лирической поэтики: со времен Пушкина не существует запретных тем, которые еще существовали для Державина или Батюшкова. Литературная выразительность сочетается в его лирических стихотворениях с психологической интимностью и с политической остротой. Патетика звучит в его лирических стихотворениях рядом с веселой шуткой, глубокая грусть рядом с иронией и бичующим сарказмом. Лирике Пушкина присуще исключительное разнообразие и гибкость.
Не менее разносторонен его стихотворный эпос. «Русланом и Людмилой» он отдал дань классицизму, продолжив жанр шутливой волшебной поэмы; «Гавриилиадой» он перенес на русскую почву запретный жанр эротической антицерковной поэмы Вольтера и Парни. «Кавказским пленником», «Бахчисарайским фонтаном» и «Цыганами» Пушкин положил начало русской романтической поэме. Шутливой поэмой типа «Графа Нулина» или «Домика в Коломне» он ввел в употребление один из популярных жанров Байрона, насытив его русским сатирическим содержанием. В героической поэме Пушкин отразил поворот своего классового сознания, свое приближение к самодержавию («Полтава», «Медный всадник»). Наконец в социально-психологическом «романе в стихах» («Евгений Онегин») он создал величайшее по силе изображение дворянской действительности. В это перечисление стихотворных эпических жанров Пушкина мы должны включить его переводы «Песен западных славян» и особенно его сказки.
«шекспиризирует» русскую трагедию, выкидывая в «Борисе Годунове» за борт обветшалый груз классических условностей. Вся русская трагедия, в частности исторические драмы Островского и Алексея Толстого не могли быть созданы без «Бориса Годунова». Во-вторых, Пушкиным создан совершенно новый для современной ему литературы жанр «маленьких трагедий», сложность содержания которых заключена в предельно сжатую и лаконическую форму. Следует отметить, что маленькие трагедии Пушкина не нашли себе продолжения и оставались единственным в русской драматургии образцом этого замечательного жанра.
С конца 20-х годов Пушкин круто поворачивает от лирики к прозе. Усложнение сознания, необходимость изобразить действительность и бытие своего класса делают закономерным это обращение писателя к широким прозаическим полотнам, в которых действительность была бы изображена во всей ее реальной повседневности. Пушкинская культура повести сложна и многообразна: мы находим здесь и бытовую и психологическую новеллу («Повести Белкина»), и авантюрную повесть о великодушном разбойнике («Дубровский»), и историческую повесть («Арап Петра Великого», «Капитанская дочка»). Эти произведения остаются до сих пор величайшими созданиями пушкинского гения по типичности характеров и по предельной лаконичности и сжатости повествования, из которого убрано все лишнее, осложняющее и замедляющее ход действия.
Реалист, внимательный наблюдатель, взыскательный художник, Пушкин неустанно стремится к тому, чтобы сделать максимально эффективным не только все произведение, но и мельчайшие его детали. Борьбой за наибольшую выразительность насыщены самые различные этапы его творческой работы. Во имя ее он переделывает по нескольку раз характеры своих действующих лиц, во имя ее он упорно ищет новые образы, острые эпитеты или сравнения, во имя ее он предельно заостряет технику стиха. О выразительности пушкинского стиля говорят не только его образы, но и самые мелкие ритмико-мелодические особенности его стиха, например звукопись, величайшим мастером которой Пушкин выступает в своих эпических поэмах (вспомним например звукоподражательное описание боя в «Полтаве», топот коня в «Медном всаднике», описание вальса, мазурки, трепака в «Онегине» и т. д.)8. Стиль Пушкина поражает своей исключительной конденсированностью; если обратить внимание на значительность того содержания, которое вложено в каждое из его произведений, то сжатость пушкинской формы становится особенно очевидной. Огромное в малом — таков девиз и «Капитанской дочки», и «Повестей Белкина», и «маленьких трагедий». Стиль Пушкина графичен. Ему абсолютно несвойственны те описательные пассажи, которыми так изобилуют произведения Гоголя или Гончарова. Предельная легкость сюжеторазвертывания, быстрота его переходов, лапидарность характеристик, гибкость языка — типические черты его литературной манеры.
Это высокое совершенство пушкинского стиля оказало огромное воздействие на русскую литературу. Сложная простота его творчества во многом определила собою искания Гоголя (сюжеты «Ревизора» и «Мертвых душ»), Тургенева (поэмы первого периода, образы «лишних людей»), Лермонтова (техника стиха, образ Печорина, мотивы политического протеста), Льва Толстого (усадебная атмосфера ранней трилогии), Достоевского («Станционный смотритель», сильно повлиявший на «Бедных людей», «Египетские ночи», «Пиковая дама») и др. От влияния Пушкина не ушли и те поэты, творческий путь которых развивался в плане резкой борьбы против пушкинских канонов. Таково революционно-демократическое творчество Некрасова, при всей своей отличности от Пушкина несомненно испытавшего влияние его лирики. Таковы народные новеллы Л. Толстого, в которых последний боролся с пушкинским влиянием (путь от «Казаков» к «Кавказскому пленнику»). Таковы попытки Валерия Брюсова соприкоснуться с чуждым ему по духу пушкинским мастерством (окончание им «Египетских ночей»), таково признание Пушкина Маяковским, от сбрасывания его с «корабля современности», от «расстреливания» его вместе с «прочими классиками» пришедшего к признанию его поэтических достоинств. Пушкинская культура доходит до нас не только сама по себе, но и насыщая собою всю огромную сложность русской литературы.
художественной культуры, равноценной нашей героической эпохе. Его мастерство окажется одинаково полезным и в борьбе с выкрутасами, с надуманной сложностью выражения, и в преодолении примитивизма этого выражения, в борьбе с беспомощным фотографизмом, не умеющим подняться до сущности явлений. У Пушкина сейчас, более чем когда-либо, можно и должно учиться сложной простоте поэтического мастерства.
VIII
Но Пушкин не только страстный политический поэт, не только реалист, не только величайший мастер поэтического слова. Даже в самых, казалось бы, интимных, в самых лишенных социальной насыщенности произведениях он оказывается глубоко созвучным всему духу нашей эпохи.
В бумагах поэта сохранился набросок стихотворения, который исследователи относят к 1836 г., т. е. к самому концу жизни и творчества поэта. Приведем его в том виде, в каком он сохранился: —
О нет, мне жизнь не надоела,
Я жить хочу, я жизнь люблю,
Утратя молодость свою.
Еще хранятся наслажденья
Для любопытства моего,
Для милых слов воображенья,
............ всего
Зачем ............
.......
Что в смерти доброго? .....
Это дошедшее до нас в обрывках стихотворение поистине замечательно по той простоте и силе, с какими поэт выражает свою жизнерадостность, свой огромный оптимизм. Политические и социальные корни этого оптимизма ясны: они лежат в неудовлетворенности Пушкина феодально-крепостнической действительностью, в либеральной вере его в силу реформ, в признании им прав и жизнеспособности «третьего состояния». Пушкинский оптимизм порожден перспективностью его классового сознания. Конечно на творческом пути поэта возникало немало трудностей; отражением их являются некоторые из его маленьких трагедий и скорбно-пессимистическая лирика конца 20-х годов. Однако эти мотивы не окрашивают собой всего творчества Пушкина, в целом поражающего своей неизбывной жизнерадостностью. В постоянном оптимизме его поэзии заключается огромная ценность последней для наших дней. Бодрость, воля к борьбе, вера в будущее — все эти черты пушкинской поэзии являются вместе с тем характерными особенностями и нашей эпохи. Из социального оптимизма Пушкина растет его лирика, волнующая не только своим художественным мастерством, но и огромной внутренней глубиной.
Возьмем например тему любви, как она ставилась Пушкиным. Гедонистическую трактовку этой темы крепостнической литературой Пушкин несомненно преодолел: в образах Алеко или Троекурова разоблачается собственническое отношение к женщине, циничное попрание прав ее личности. Отдавая некоторую (и немалую) дань светскому эпикуреизму, Пушкин неизменно вставал на защиту женщины, когда свобода ее чувства встречала осуждение со стороны светской среды. Вспомним послание к А. П. Керн, полное благородной защиты женщины от позорящего ее честь приговора дворянского круга:
Не изменяет он своих;
Он не карает заблуждений,
Но тайны требует для них.
Достойны равного презренья
И лицемерное гоненье....
Глубокое уважение к женскому чувству остается в поэте и после разрыва. Обращаясь к женщине, которую он разлюбил, поэт желает ей нового счастья:
Я вас любил; любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Эти восемь стихов представляют собою редкое по силе признание свободы чувства женщины, сохраняющее все свое звучание и для наших дней. Октябрь раскрепостил женщину социально, открыв свободу ее чувствам. И все же пушкинское стихотворение, написанное в крепостническую эпоху, глубоко волнует нас. Это происходит потому, что Пушкин касается здесь той стороны отношений, в области которых даже в наши дни существует еще много некультурного. В узких границах интимной проблемы Пушкин дает решение, которое сохраняет всю свою глубокую созвучность нашим дням. Можно смело сказать, что в современной литературе не много найдется произведений, в которых эта тема. трактовалась бы с той силой и глубиной, с которой ее более столетия назад ставил и решал Пушкин.
Возьмем другую тему пушкинской лирики — тему смерти. Несмотря на то, что в 30-е годы явно обозначилась деградация помещичьего класса,
31 несмотря на то, что и личная жизнь Пушкина изобиловала огромными трудностями, мы находим и в его личной переписке, и в его творчестве глубокое отвращение к смерти. Процесс физиологического умирания бессилен восторжествовать над поэтом. Замечательнейшим образцом преодоления им страха смерти являются «Стансы» («Брожу ли я вдоль улиц шумных»). «Вечные своды» небытия не пугают поэта, он со всей колоссальной жизненностью своего таланта сознает, что смерть бессильна прервать человеческое существование, продолжающееся в новых растущих и зреющих поколениях.
И пусть у гробового входа
И равнодушная природа
Красою вечною сиять.
Излишне говорить, как созвучно это решение вопроса о смерти нашим дням, нашей эпохе.
Столь же близким ей остается Пушкин и в решениях целого ряда других значительных проблем: проблемы искусства, дорогого ему своим непрерывным и радостным трудом (глубокая радость творчества в стихотворении «Осень» и «непонятная грусть», тайно тревожащая поэта, завершившего свою работу, в стихотворении «Труд»); темы дружбы, сплачивающей поэта и его товарищей в единый круг перед лицом жизненных испытаний (стихотворения, посвященные лицейской годовщине, — («19 октября 1825», «19 октября 1835» и др.); темы деятельной и торжествующей мысли («Так ложная мудрость мерцает и тлеет пред солнцем бессмертным ума. Да здравствует солнце, да скроется тьма!»). Во всех этих случаях разрешение Пушкиным той или иной проблемы глубоко созвучно нашей современности, ценящей в человеке прежде всего его жизненную бодрость, его радостную жизнеспособность, его борющийся с предрассудками ум, его тягу к творческому труду.
«Вновь я посетил тот уголок земли», написанном за полтора года до смерти, поэт рисует пейзаж села Михайловского, заново представший перед ним во время посещения места своей ссылки. Сосны приветствуют проезжающего мимо них поэта знакомым шорохом своих вершин. Этот пейзаж превращается у Пушкина в аллегорическое изображение растущей и торжествующей жизни. «Младая роща» разрослась вокруг трех сосен. «Зеленая семья» теснится под их сенью. И поэт обращается к этому «младому племени» со словами радостного привета:
Здравствуй, племя
Младое, незнакомое! Не я
Увижу твой могучий поздний возраст,
Когда перерастешь моих знакомцев
От глаз прохожего. Но пусть мой внук
С приятельской беседы возвращаясь,
Веселых и приятных мыслей полон,
И обо мне вспомянет...
Конечно решение Пушкиным проблемы преемственности поколений не может целиком удовлетворить нас. Мы знаем, что «дети» не просто наследовали «отцам», что они боролись с ними, что в основе социального развития лежало противоречие. Момент классовых разногласий Пушкиным здесь обойден, но это не снижает ценности стихотворения. Оно близко нашим дням своей исключительной оптимистичностью, своим глубоким чувством жизни и бодрости.
Так сохраняют свою актуальность в наши дни темы пушкинской лирики. Применяя к его творчеству знаменитую характеристику, данную Марксом древнегреческому искусству, можно сказать, что произведения Пушкина «продолжают доставлять нам художественное наслаждение и в известном смысле сохраняют значение нормы и недосягаемого образца». Пушкин достигает в них высочайших вершин оптимистической мысли, и это делает его глубоко созвучным всему духу нашей культуры. На этих произведениях многому могут научиться современные писатели. И понятна тяга к ним наших читателей, справедливо видящих в этих образцах интимной пушкинской лирики замечательные, зачастую непревзойденные до сего времени образцы идейного и созидающего искусства.
IX
Так многообразно значение Пушкина для нашей современности. Оно прежде и полнее всего определяется огромным познавательным значением реалистического метода его творчества, тем, что в его произведениях отражена действительность огромной широты, тем, что в них вскрыты огромные социальные сдвиги его эпохи. Близость Пушкина нашим дням объясняется и глубоким политическим созвучием первого — вольнолюбивого периода его творчества и бесспорной прогрессивностью его в более позднюю эпоху. В первом мы ценим его пламенный протест против самодержавно-крепостнического строя, неразрывно связавший имя Пушкина с движением декабристов, во втором — содержащуюся в нем критику феодальных отношений, веру в наступление «великих перемен», гуманное сочувствие к мелким людям, борьбу за свободу человеческой личности.
культурная ценность пушкинского творчества заключается в том, что решение им целого ряда психологических проблем глубоко «созвучно» всему духу нашей деятельной и жизнерадостной эпохи.
Можно ли во всех этих случаях говорить о внеклассовости Пушкина? Разумеется нет. Его реализм, его мастерство, его эстетика выросли и сформировались на классовой базе дворянского либерализма первой трети прошлого столетия. Но создав величайшие художественные ценности, Пушкин пережил в них и свою эпоху, и свой класс. Растущая социалистическая культура «отчуждает» эти ценности, являясь их единственным и законным наследником. Союзник декабристов, гуманист, реалист и мастер — Пушкин нужен нашей современности, ее литературе и ее необъятным читательским массам. В том классическом наследстве, которое пролетариат неустанно использует, которым он призван обогатить культуру коммунистического общества, творчеству Пушкина бесспорно принадлежит одно из самых центральных и почетных мест.
Перед марксистско-ленинским литературоведением стоит задача полного освоения пушкинского наследства под углом зрения потребностей всей нашей культуры. Это должно быть сделано без пуристского откидывания отдельных сторон этого наследства и без левацкой гримировки Пушкина под революционера. Творчество автора «Евгения Онегина» должно быть изучено во всей сложности своих внутренних противоречий — в художественном раскрытии этих противоречий заключалось его движение вперед и их творческим преодолением Пушкин приблизился к нашей культуре.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Говоря о «модернизаторах» Пушкина, мы имеем в виду книгу В. Брюсова «Мой Пушкин» с ее неустанным стремлением придать революционный смысл самым умеренным политическим высказываниям поэта. Гримировка Пушкина под революционера достигает наивысших размеров в статье о Пушкине Л. Войтоловского (в «Очерках по истории русской литературы XIX и XX вв.», ч. I), где автор «Капитанской дочки» объявляется певцом Пугачева, идеологом мужицкой революции.
2 «Творчество Рылеева» в Полном собрании сочинений К. Ф. Рылеева, изд. «Academia ». M., 1934, стр. 49—60.
3 «Попроси Жуковского, — писал кн. Вяземский Пушкину 14 сентября 1831 г., — прислать мне поскорее какую-нибудь новую сказку свою. Охота ему было писать шинельные стихи (стихотворцы, которые в Москве ходят в шинели по домам с поздравительными одами) и не совестно ли певцу в Стане русских воинов и певцу в Кремле сравнивать нынешнее событие с Бородиным? Там мы бились один против 10, а здесь, напротив, 10 против одного. Это дело весьма важно в государственном отношении, но тут нет ни на грош поэзии. Можно было дивиться, что оно долго не делалось, но почему в восторг приходить от того, что оно сделалось. ... Очень хорошо и законно делает господин, когда приказывает высечь холопа, который вздумает отыскивать незаконно и нагло (? — А. Ц.) свободу свою, но все же нет тут вдохновений для поэта». Письмо это с замечательной яркостью характеризует Вяземского, дворянскому либерализму которого претит не подавление восстания — против наказания польского «холопа» за наглость и он ничуть не возражает, — а открытая демонстрация либералами солидарности с крепостническим режимом. Нет никакого сомнения в том, что упреки, сделанные им Жуковскому, относятся и к Пушкину: «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина» были напечатаны вместе со стихотворением Жуковского «Русская слава» в одной брошюре под заглавием «На взятие Варшавы». Ответ Пушкина на это письмо неизвестен.
4 «... На мой взгляд старая наша литература была по преимуществу литературой Московской области. Почти все классики и многие крупные писатели наши были уроженцами Тульской, Орловской и других соседних с Московской губерний. Жанр и пейзаж — быт и природа, — в которых литераторы воспитывались, довольно однообразны. Эта узость поля наблюдений определенно отразилась впоследствии на творчестве классиков» (М. Горький. «О литературе». М., 1933, стр. 49.
5 «Вот тебе задача, — писал Пушкин брату в октябре 1824 г., — историческое сухое известие о Стеньке Разине, единственном поэтическом лице русской истории». Написанные в следующие годы три песни о Разине были через Бенкендорфа переданы Николаю I и признаны «при всем их поэтическом достоинстве неприличными к напечатанию». Кроме них две песни о Степане Разине были записаны поэтом. Интерес его к вождю казацкой революции XVII в. в значительной мере подготовил образ Пугачева, созданный не без некоторого влияния народных песен как образ «удалого разбойника».
6 Вспомнив здесь высокую оценку, данную Пушкиным этнографическим картинам «Кавказского пленника»: «Черкесы, их обычаи и нравы занимают большую и лучшую часть моей повести, но все это ни с чем не связано и есть истинный «hors d’œvre» (письмо В. П. Горчакову, 1821—1822). «Описание нравов черкесских [самое сносное место во всей поэме] не связано ни с каким происшествием и есть не что иное как географическая статья или отчет путешественника» (черновая письма Н. И. Гнедичу, апрель 1822). В предисловии к отдельному изданию поэмы (1828): «Сия повесть, снисходительно принятая публикой, обязана своим успехом верному, хотя слегка означенному, изображению Кавказа и горских нравов».
7 «В эпоху нами описываемую ей (Маше Троекуровой. — было семнадцать лет и красота ее была в полном цвете». Это все, что мы находим о внешности героини повести «Дубровский». В полном разрыве с требованиями литературных традиций он делает свою Татьяну некрасивой:
Не привлекла б она очей.
Всего чаще Пушкин наделяет героинь своих произведений обыденной, ничем не выделяющейся внешностью: «Тут вошла девушка лет осьмнадцати, румяная, круглолицая, с светлорусыми волосами, гладко зачесанными за уши, которые у нее так и горели. С первого взгляда она мне не очень понравилась» («Капитанская дочка»).
8 В своей статье «Онегинская строфа» Л. П. Гроссман сделал ряд тонких наблюдений, касающихся пушкинского искусства инструментовки, звукописи:
«Однообразным, и безумный
Как вихорь жизни молодой,
Кружится вальса вихорь шумный;
Чета мелькает за четой...
— передает однообразные движения, которому начальные пэоны сообщают здесь монотонную плавность, а ускорение размеров в последующих строках придает подлинный характер какого-то «безумного кружения».
р, з, к, что замечательно передает звон шпор и топот каблуков:
Когда гремел мазурки гром,
Паркет трещал под каблуком,
Наконец так же искусна инструментовка народного танца на
где скопление губных и гортанных согласных создает слуховую иллюзию тяжелого, грузного, пьяного пляса уже не на гладких досках паркета, а на утоптанной пыли — перед порогом кабака» (Л. Гроссман. «Пушкин». М., 1928, стр. 167—168).
В исключительном по своей сложности социально-психологическом полотне «Евгения Онегина» эти приемы конечно только частности. Но эти частности свидетельствуют о величайшем мастерстве, с каким Пушкин владел стихом, самыми ритмами его, самым подбором звуковых средств, изображая то или иное явление действительности.