Бонди С. М.: Черновики Пушкина
Подлинный текст и политическое содержание "Воображаемого разговора с Александром I"

ПОДЛИННЫЙ ТЕКСТ И ПОЛИТИЧЕСКОЕ СОДЕРЖАНИЕ
«ВООБРАЖАЕМОГО РАЗГОВОРА С АЛЕКСАНДРОМ I»

I

Последние месяцы 1824 г. были самым тяжелым временем михайловской ссылки Пушкина. Оставшись один в деревне после крупной ссоры с отцом и отъезда всей семьи в Петербург, Пушкин тосковал и рвался на свободу. Он пытался действовать одновременно и легальными и нелегальными способами. Подготовляя свой тайный отъезд за границу, он в то же время просил друзей хлопотать за него перед Александром I.

На свою внезапную высылку из Одессы в Михайловское Пушкин смотрел как на вопиющую несправедливость; он видел в ней результат интриг своего личного врага — Воронцова.

Ближайшим поводом к этой ссылке было, как известно, распечатанное полицией письмо Пушкина к кому-то из его друзей, где он непочтительно говорил о библии и о ее «авторе» — Святом Духе, сравнивая его с другими, земными писателями. До нас дошел только отрывок этого письма: «...читая Шекспира и Библию, святый дух иногда мне по сердцу, но предпочитаю Гёте и Шекспира». Далее в этом же письме Пушкин признавался в своем атеизме, которому он обучается у «глухого философа-англичанина», исписавшего «листов 1000, чтобы доказать невозможность бытия разумного существа, являющегося создателем и промыслителем, мимоходом уничтожая слабые доказательства бессмертия души». (Предпоследняя часть фразы в подлиннике по-французски: «... qu'il ne peut exister d'être intelligent Créateur et régulateur».)

«Система не столь утешительная, как обыкновенно думают, — прибавляет Пушкин, — но, к несчастью, более всего правдоподобная».

Сопоставляя свою новую ссылку в глухую деревню без права выезда с южной ссылкой, вызванной действительным участием его в политической борьбе, сочинением и распространением антиправительственных, революционных стихов, Пушкин считал, что новое, гораздо более суровое наказание совершенно не соответствовало тяжести нового «преступления» — несколько атеистических фраз в частном письме. Именно эта несоразмерная строгость наказания и давала ему некоторые надежды.

В первой половине ноября 1824 г. Пушкин писал брату, прося его поговорить с Карамзиным и Жуковским о заступничестве перед царем. «Зная его твердость и, если угодно, упрямство, — писал Пушкин, — я бы не надеялся на перемену судьбы моей, но со мной он поступил не только строго, но и несправедливо. Не надеясь на его снисхождение — надеюсь на справедливость его».

Таким образом, в это время, в ноябре 1824 г., Пушкин, по-видимому, считал возможным добиться своего освобождения, взывая к чувству справедливости Александра, несмотря на его «твердость и, если угодно, упрямство».

Через месяц после этого письма к брату, в декабре 1824 г., Пушкин написал в одной из своих черновых тетрадей своеобразное произведение, начинающееся словами: «Когда б я был царь, то позвал бы Александра Пушкина и сказал ему...» Далее идет «воображаемый разговор» Александра I с Пушкиным. В этом разговоре автор, поставив себя на место Александра I, показывает, как следовало бы царю разговаривать с Пушкиным.

Разговор ведется со стороны «царя» в тоне в высшей степени милостивом, благожелательном. Он хвалит поэта за прекрасные стихи, задает ему вопросы о его действиях и убеждениях и спокойно выслушивает горячие и взволнованные ответы и объяснения «Пушкина».

Речь идет сначала об оде «Вольность» (причина первой ссылки Пушкина), затем о ссоре его с Воронцовым и, наконец, об его атеизме. Весь разговор ведется так, что неизбежно должен кончиться полным прощением поэта. В рукописи так и было сначала:

«— Признайтесь, вы всегда надеялись на мое великодушие? — Это не было бы оскорбительно вашему величеству (или иначе: «Хоть бы то было и правда, ужели тем оскорбил я ваше величество?»). — Я бы тут отпустил А. Пушкина».

По-видимому, этими словами первоначально заканчивался «Разговор». Но затем Пушкин резко изменил окончание: к словам поэта «Это не было бы оскорбительно вашему величеству» он приписал: «но вы видите, что я бы ошибся в своих расчетах». И далее «милостивая аудиенция» неожиданно заканчивается новой ссылкой: «Тут бы Пушкин разгорячился и наговорил мне много лишнего (зачеркнуто: «хотя отчасти и правды»), я бы рассердился и сослал его в Сибирь, где бы он написал поэму «Ермак», или «Кочум» разными(?) размерами с рифмами».

Таким неожиданным поворотом Пушкин завершает свой «Разговор»¹.

Как видим, эта новая ссылка поэта вызвана здесь вовсе не враждебностью к Пушкину царя, его несправедливостью, «упрямством», — ведь не забудем, что здесь Пушкин себя ставит на место царя («когда б я был царь...»), а поведением самого поэта, который даже в такой ответственный момент, в мирном разговоре с царем, готовящимся его отпустить на свободу, не может удержаться от того, чтобы не «разгорячиться» и не наговорить царю «много лишнего», то есть дерзостей.

В этом в высшей степени интересном произведении Пушкина есть одно место, смысл и даже самый текст которого до сих пор вызывает споры. Это место — обмен репликами между царем и Пушкиным по поводу оды «Вольность».

Об этих репликах и будет идти речь в настоящей статье.

Текст их в том виде, как он печатался во всех изданиях до 1948 года, находится в резком противоречии со всем смыслом, характером и тоном воображаемой беседы и вызывает ряд неразрешимых недоумений.

Прежде чем обратиться к этим репликам, перечитаем все остальные речи воображаемого «царя». Мы увидим, насколько все они носят мирный и благожелательный характер. (Сокращенные написания Пушкина даются в полном виде без особых оговорок.)

«Когда б я был царь, то позвал бы Александра Пушкина и сказал ему: «Александр Сергеевич, вы прекрасно сочиняете стихи». (Далее зачеркнуто: «я читаю с большим удовольствием»). Пушкин поклонился бы мне с некоторым скромным замешательством, а я бы продолжал...»

Тут следует разговор об оде «Вольность», который подробно будет разобран дальше. После него «милостивая беседа» продолжается:

«— Ах, ваше величество, зачем упоминать об этой детской Оде? Лучше бы вы прочли хоть третью или шестую песнь «Руслана и Людмилы», ежели не всю поэму, или первую часть «Кавказского пленника», «Бахчисарайский фонтан». «Онегин» печатается; буду иметь честь отправить два экземпляра в библиотеку вашего величества, к Ивану Андреевичу Крылову, и если ваше величество найдете время...» — «Помилуйте, Александр Сергеевич! Наше царское правило: дела не делай, от дела не бегай». (Зачеркнутый вариант: «Чтение ваших стихов доставит нам приятное занятие». Далее зачеркнуто: «Скажите, неужто вы все не перестаете писать на меня пасквили? Это не хорошо. Вы не должны на меня жаловаться; если я вас и не отличал еще, дожидаясь случая, то вам и жаловаться не на что. Признайтесь, любезнейший наш товарищ король Гишпанский или император Австрийский с вами не так бы поступили — за все ваши проказы вы жили в теплом климате».) Вместо этого зачеркнутого монолога царь у Пушкина задает поэту краткий вопрос:

«Скажите, как это вы могли ужиться с Инзовым, а не ужились с графом Воронцовым?»

В ответ Пушкин произносит горячую филиппику против Воронцова. Выслушав ее, царь продолжает:

«Но вы же и афей². Вот что уж никуда не годится».

После оправданий Пушкина («как можно человека судить по письму, писанному товарищу») и его встречных упреков («ваш последний поступок со мною <то есть ссылка в Михайловское. — С. Б.> противоречит вашим правилам и просвещенному образу мыслей») царь, как уже сказано выше, отвечает весьма благожелательно:

«Признайтесь, вы всегда надеялись на мое великодушие».

Трудно в более милостивом тоне вести царю разговор с поэтом, сосланным за революционные стихи и безбожие! Самые «сильные» упреки царя: «Это не хорошо!», «Вот что уж никуда не годится»³.

И вот в самом начале этого мирного разговора мы читаем во всех изданиях до 1948 г. такой текст⁴:

«Я читал вашу оду Свобода. Она написана немного сбивчиво, слегка <?> обдумана», а я: «Но тут есть три строфы очень хорошие...» — «Я заметил, вы старались очернить меня в глазах народа распространением нелепой клеветы. Вижу, что вы можете иметь мнения неосновательные, что вы не уважили правду личную и честь даже в царе». — «Ах, ваше величество, зачем упоминать об этой детской Оде?...»

Речь идет об убийстве Павла I. «Распространение нелепой клеветы», по выражению пушкинского Александра I, — распространение слуха об участии самого Александра I в убийстве его отца.

Содержание этого отрывка вызывает ряд недоуменных вопросов. Разберем его подробно. Но прежде надо исправить одну мелкую ошибку в этом тексте: слово «и» в конце реплики царя, из-за неясности указания Пушкина в его рукописи, попало не на место. Вместо «не уважали правду личную (что такое «личная правда»? — С. Б.) и честь» должно быть — «правду и личную честь».

Из приведенного выше текста получается, что едва царь начинает разговор об оде «Вольность» («Я читал вашу оду Свобода. Она написана немного сбивчиво, слегка обдумана»), как поэт, не дав ему договорить свою мысль, прерывает его, вступаясь за свое стихотворение: «а я (то есть Пушкин): «Но тут есть три строфы очень хорошие...» Обычно под «тремя строфами очень хорошими» подразумеваются строфы, где говорится об убийстве Павла I и где поэт клеймит его эпитетами «тиран», «Калигула», «увенчанный злодей»⁵. Впрочем, уже в следующей фразе Пушкин словно забывает о своем горячем заступничестве за свою Оду и говорит о ней с пренебрежением: «Ах, ваше величество, зачем упоминать об этой детской Оде?...» Непонятное противоречие. Еще большее недоумение вызывают слова «а я». Не говоря уже о том, что подобный сокращенный оборот (вместо: «а я бы ответил») Пушкин никогда не употреблял в прозе, существеннее другое: кто этот «я» в данной ремарке? Ведь в «Воображаемом разговоре» «я» не Пушкин, а царь!..

Новые затруднения встречаются при попытке разобраться в смысле и форме следующей реплики царя: «Я заметил, вы старались очернить меня в глазах народа распространением нелепой клеветы. Вижу, что вы можете иметь мнения неосновательные, что вы не уважили правду и личную честь даже в царе». Оставив в стороне необычайную тяжеловесность, искусственность построения этих двух фраз («я заметил, вы старались»; «вы можете иметь мнения неосновательные»), а также странную мягкость выражений царя, который клевету на него, неуважение к его личной чести называет всего лишь... «мнениями неосновательными», остановимся на самом содержании этой реплики, вызывающем ряд вопросов. Оно никак не вяжется ни с предыдущим, ни с последующим.

Александр I в этой редакции текста ведет себя совершенно бессмысленно, совершенно непоследовательно. Похвалив Пушкина за прекрасные стихи, он вдруг начинает предъявлять поэту самые грозные обвинения: Пушкин старается очернить царя в глазах народа, он оклеветал царя (ложно обвинив его в цареубийстве и отцеубийстве), он не уважил правду, он оскорбил личную честь царя... Предположим, что ласковым началом разговора царь хотел усыпить бдительность поэта (хотя тогда непонятно, почему Пушкин приписывает себе эту коварную тактику: «когда б я был царь...»), — но как же дальше развивается действие? Что же отвечает поэт на эти тяжкие обвинения в лжи, клевете, «оскорблении величества»? Ведь обвинение в неуважении личной чести приводило к дуэли между простыми смертными, а тут речь идет о царе! Как же оправдывается Пушкин? Оказывается, никак. Вместо того чтобы отрицать свою вину, каяться, он с необыкновенным легкомыслием просто отбрасывает эти обвинения: «Ах, ваше величество, зачем упоминать об этой детской Оде? Лучше бы вы прочли ... «Руслана и Людмилу» и т. д. Это совершенно неправдоподобно!

Но еще неправдоподобнее то, как у Пушкина реагирует сам Александр I на последние слова поэта. Оказывается, он мгновенно забывает о клевете, об оскорблении и необыкновенно любезно заявляет поэту: «Помилуйте, Александр Сергеевич! Наше царское правило: дела не делай, от дела не бегай» (или — в зачеркнутом варианте — «Чтение ваших стихов доставит нам приятное занятие»).

Наконец, следует задать себе вопрос, о каком «распространении нелепой клеветы» в оде «Вольность» говорит пушкинский Александр I? Где в этой оде говорится об участии Александра в убийстве Павла I? Приведем полностью соответствующее место оды:

... Калигулы последний час
Он видит живо пред очами,
Он видит — в лентах и звездах,

Идут убийцы потаенны,
На лицах дерзость, в сердце страх.
Молчит неверный часовой,
Опущен молча мост подъемный,
Врата отверсты в тьме ночной
Рукой предательства наемной...
О стыд! о ужас наших дней !
Как звери, вторглись янычары !..
Падут бесславные удары...
Погиб увенчанный злодей.

Здесь говорится о пьяных офицерах, физических исполнителях убийства, о предательстве часовых, впустивших во дворец убийц, но об Александре не сказано ни слова. М. А. Цявловский в 1936 г. следующим образом думал разъяснить это недоумение. Он писал:

«В стихах оды:

Молчит неверный часовой,
Опущен молча мост подъемный,
Врата отверсты в тьме ночной
Рукой предательства наемной...

Александр читал обвинение его в участии в убийстве Павла I, так как убийство было совершено в ночь, когда часовые и караул на гауптвахте Михайловского замка были от Семеновского полка, шефом которого был Александр, очень любимый офицерами этого полка.

Что приведенные стихи Александр принял на свой счет, доказывается еще и тем, что в пушкинском «Воображаемом разговоре с Александром I» последний говорит: «Я заметил, вы старались очернить меня в глазах народа распространением нелепой клеветы. Вижу, что вы можете иметь мнения неосновательные: что вы не уважали правду личную и честь даже в царе». «Клевета» в «Вольности» на Александра это, конечно, обвинение в причастности его к убийству Павла»⁶.

Эти соображения мне кажутся совсем неубедительными.

лет, — даже и в этом случае все же невозможно, внимательно читая Оду Пушкина, найти в ней то, что видел М. А. Цявловский.

В самом деле, дойдя до стиха «Молчит неверный часовой», читатель должен вспомнить (если вообще ему это известно), что этот часовой — солдат Семеновского полка (у Пушкина об этом не сказано). Далее, ему должно прийти в голову, что шефом этого полка был Александр I (и об этом Пушкин не упоминает в своей Оде), что его любили солдаты и офицеры... И из всего этого читатель должен сделать совершенно произвольный вывод, что часовые действовали в эту ночь по прямому приказанию Александра. Ведь только в этом случае можно было бы говорить об участии Александра в цареубийстве. Если бы часовые нарушили свой долг и впустили убийц в замок из любви к своему шефу, из желания увидеть его на престоле, но без его ведома, без его приказа, то никакой вины на Александре не было бы. Но как раз о таком приказе Александра, о сговоре с ним в стихах Пушкина нет ни слова.

Если бы хоть какой-нибудь намек на роль Александра был в стихах оды «Вольность», то Пушкин был бы прав, вкладывая в уста своего воображаемого царя — слова о клевете, о неуважении к правде. Действительно, не обнаруживший открыто своего участия в перевороте 11 марта, Александр так и должен был бы квалифицировать всякое упоминание, всякий намек на это его участие. Но есть ли в оде «Вольность» повод для Александра употреблять подобные выражения? В стихах, на которые указывал М. А. Цявловский, перечисляются только точные факты, сопровождавшие убийство Павла. В них речь идет вовсе не о тайных намерениях и сговорах, а о событиях, происходивших при свидетелях:

Молчит неверный часовой,
Опущен молча мост подъемный.

Мог ли Александр это назвать клеветой и ложью? Независимо от участия или неучастия Александра в заговоре, часовой, молча впустивший заговорщиков в замок, был «неверным» часовым.

Врата отверсты в тьме ночной
Рукой предательства наемной...

Где в этих словах клевета, неуважение к правде и личной чести царя, с точки зрения Александра?

недаром больше ста лет цензура запрещала говорить об этом событии. Но совершенно несомненно, что если Александр, читая оду «Вольность», нашел там резкое осуждение Павла («Калигула», «злодей», «тиран»), нашел там при описании убийства резкое осуждение его непосредственных убийц;

О стыд! о ужас наших дней!
Как звери, вторглись янычары!..
Падут бесславные удары...

— если он нашел в оде осуждение предательства часовых, молча пропустивших во дворец убийц, то он, во всяком случае, не нашел ни слова о своем участии в этом деле, не нашел того, что должен был бы назвать «нелепой клеветой», ложью и оскорблением его личной чести.

«Воображаемом разговоре» (в старых изданиях).

Все эти противоречия и несообразности в содержании и в стиле «Воображаемого разговора с Александром I» заставляют усомниться в точности и правильности воспроизведения его текста в прежних изданиях.

II

Рукопись «Воображаемого разговора» представляет собой очень небрежный черновик, написанный на трех страницах одной из пушкинских записных тетрадей (ПД, № 835).

Впервые полностью он был напечатан В. Е. Якушкиным в 1884 г. в его описании пушкинских рукописей Румянцевского музея⁷. В тексте этой публикации есть ряд ошибок. В. Е. Якушкин не все в рукописи разобрал, кое-что прочел неверно, в нескольких случаях ввел в текст зачеркнутое Пушкиным, не всегда обозначая скобками, что данные слова зачеркнуты. В последующих публикациях, в собраниях сочинений Пушкина, текст «Разговора» постепенно исправлялся.

«Воображаемого разговора»⁸:

«Когда б я был царь, то позвал бы Александра Пушкина и сказал [бы ] ему: Александр Сергеевич, вы сочиняете (прекрасные) стихи, (я читаю с большим удовольствием). А. П-ъ поклонился бы мне с некоторым скромным замешательством, а я бы продолжал: я читал вашу оду Свобода, (прекрасно, хоть) она писана немного сбивчиво, мало обдуманно (вам ведь было 17 лет, когда вы написали эту оду. — В. В., я писал ее в 1817 году)... — Тут есть 3 строфы очень хорошие... ».

Этот текст сильно отличается от того, который дается в советских изданиях. Здесь слова о «трех хороших строфах» в оде «Вольность» произносит не Пушкин, а царь; в последней фразе нет указанной выше тяжеловесности: выражение «вы можете иметь мнения неосновательные» вполне уместно при дальнейшем противопоставлении: «но вижу, что вы» и т. д. Однако именно из-за этого противопоставления текст в этом месте становится совершенно бессмысленным: «неосновательным (с точки зрения царя) мнениям» Пушкина противопоставляется... его неуважение правды и личной чести царя... Несомненно, и В. Е. Якушкин прочел это трудное место черновика неправильно.

Когда при воспроизведении чернового текста редактору приходится для связности дополнять его словами, зачеркнутыми автором в рукописи (В. Е. Якушкин брал одни зачеркнутые слова, редакторы советских изданий — другие), то это указывает па то, что текст оставлен автором в незавершенном виде, что он, уничтожая те или иные не понравившиеся ему выражения или мысли, не всегда успел или сумел заменить их новыми, необходимыми по смыслу или по грамматическому контексту.

«Воображаемого разговора». В ряде мест он недоделан, крайне небрежно написан и изобилует описками.

Не работавшим над черновиками Пушкина трудно представить себе то обилие самых разнообразных, самых странных и неожиданных описок, которыми полны его рукописи: пропуски букв и слов, перестановки, повторения, ошибки в исправлениях, бессмысленные слова, попавшие в текст по каким-то боковым ассоциациям, вроде «Матерь господа гневу» (вместо «господа Христа»), «Он на женщиной не смотрелой» и т. п. Об этих описках, возникавших у Пушкина в процессе его быстрого, взволнованного, творчески напряженного письма, я писал в статье «О чтении рукописей Пушкина» (глава «Об описках черновика»).

На первых двух страницах рукописи «Воображаемого разговора» Пушкин сделал до десяти бесспорных описок: «неблагозумно» (вместо «неблагоразумно»), «ближих» (вместо «ближних»), «мнение неосновательныя», «объявлъ» (вместо «объявлял»), сначала было: «лучше бы вы прочли <...> «Руслана и Людмилу» <...> заглянули бы в «К <авказского> п<ленника>» в «Бахчис <арайский> фонт(<ан>»; затем, зачеркнув «заглянули бы в», Пушкин написал «или I часть» и забыл зачеркнуть «в» перед «Бахчисарайским фонтаном». «Окончательное» чтение: «лучше бы вы прочли <...> «Руслана и Людмилу» или I часть «Кавказского пленника» в «Бахчисарайский фонтан»; зачеркнутое слово «удостои <те>» написано: «удотои <те>»; слова «дела не делай, от дела не бегай», после того как были написаны, «исправлены» Пушкиным так: сначала буква «б» в слове «бегай переправлена на «д» («дегай»)⁹, а затем вовсе зачеркнуто слово <<не бегай». Получился такой «окончательный», «исправленный» текст: «дела не делай от дела». Вместо «присылал мне» написано: «прислал мне». В фразе «Генерал Инзов добрый и почтенный старик» слово «старик» зачеркнуто и ничего вместо него не написано (вероятно, Пушкин имел в виду слово «человек»). Вспомним также, что отброшенный первоначальный конец «Разговора»: «Я бы тут отпустил А. Пушкина» — остался по ошибке незачеркнутым (см. сноску на с. 110).

В этом длинном перечислении приведены описки явные, сразу бросающиеся в глаза. Немудрено будет, если в том же тексте обнаружатся описки менее заметные с первого взгляда и потому более опасные.

Приводим транскрипцию первой страницы рукописи «Разговора» (в частности, то место, о котором идет речь в данной статье).

Зачеркнутое Пушкиным в рукописи поставлено в транскрипции в квадратные скобки.

<?>.

Когда бъ я былъ Царемъ [то позвалъ бы А. П.] и
                                                  прек <?>
сказалъ ему А. С. [я чи] вы сочиняете [прекрасные]
А .] Пъ
                           некоторымъ
поклонился бы мне съ [какимъ] скромнымъ
                                         бы
замешательствомъ— а я продолжалъ — [Ваше сочиненiе]
— как бишь оно — Русл. и Л. — да точно — ] я читалъ
                     она вся [она] <?> [она]
вашу Оду свобода, [прекрасно хоть] [и]
       <?> [потому] [что] слегка обдумано
писано сбивчиво, [мысли незрелы] [отъ] [т]
           [но это прости]
[молодо, зелено] — [вамъ ведь было 17 летъ когда]
                                     [В. В.] [В. И. В.]
                                                                                             
[вы написали] [эту Оду] — [это было въ 1817 году] [когда]
    но [къ] [стати]
тутъ есть 3 строфы очень хорошия — [благодарю]
                            [не щадя] [моихъ ближихъ]
                                                          
[васъ что] [конечно вы поступили¹⁰ неблагозумно]¹¹

я заметилъ [благо] [я виделъ]

[зато не повторили нелепой клеветы], [не]

старались очернить меня въ глазахъ народа
распространениемъ нелепой клеветы — это

[вамъ] вижу что
[делаетъ честь], вы можете иметь мнение

неосновательныя, [но вижу] что вы не
[ист] правду личную зачемъ
уважили и¹² Честь — Ахъ В. В. [что гово] упоми
                             
                                                                              Оде

Если в этой рукописи читать просто, «не мудрствуя лукаво», все, что в ней оставлено Пушкиным, то есть все незачеркнутое им, а также зачеркнутое, но затем восстановленное (прерывистой чертой под строкой), то для разбираемого места мы получим такой текст:

«Я читал вашу Оду Свобода, она вся писана немн <ого> <?> сбивчиво, слегка обдумано ее а я но тут есть 3 строфы очень хорошие — поступив очень <?> неблагоразумно я заметил старались очернить меня в глазах народа распространением нелепой клеветы — вижу что вы можете иметь мнения неосновательные, что вы и не уважили правду и личную Честь даже в Царе».

Сразу видно, что этот текст дефектный. Бесспорно лишние слова «ее» (перед «а я»), «и» (перед «не уважили»). Нет сомнения, что они оставлены незачеркнутыми второпях, по ошибке. Так, и понимали все редакторы и никогда не вводили их в окончательный текст. Далее, также бесспорно испорчено синтаксически место: «поступив очень <?> неблагоразумно, я заметил, старались очернить меня» и т. д. Выходит, по контексту, что не Пушкин, а сам Александр I поступил неблагоразумно; кроме того, пропущено «вы» перед словом «старались».

И в этом месте редакторы никогда не воспроизводили буквально пушкинский текст, а давали его в таком виде: пропуская вовсе слова «Поступив очень неблагоразумно», они печатали: «Я заметил, вы старались очернить меня».

автором словах, связного, грамматически законченного текста.

Подобных текстов (и прозаических и стихотворных) довольно много в рукописях Пушкина. Для того чтобы дать в публикации верный, подлинно пушкинский и к тому же связный, законченный текст, неправильно, ненаучно было бы просто отбрасывать одни из незачеркнутых слов, лишние, по мнению редактора, и сохранять другие; извлекать из зачеркнутых автором вариантов слова и фразы — нужные, по мнению редактор

Вместо этого в советской текстологии давно уже принят определенный метод.

Редактор должен внимательно проследить весь ход работы писателя над текстом в данной рукописи, проследить все варианты текста в той последовательности, в какой они создавались и отменялись (зачеркивались) автором. Текстолог должен вслед за писателем пройти все стадии создания им данного текста, он должен точно уяснить себе, в какой момент работы возник данный вариант, какой текст этот вариант заменил в рукописи и (в случае, если он сам оказался зачеркнут автором) что написано было вместо него. Дойдя таким образом до конца работы писателя над данным местом, до последнего слоя его поправок, текстолог (в черновике, подобном разбираемому) убедится, что автор бросил свою работу незавершенной, то есть, отменив, зачеркнув в рукописи предпоследний слой и начав вместо этого текста записывать придуманный новый, он не довел до конца этой последней работы и оставил вместо связного текста только, так сказать, наброски, создаваемого им последнего слоя. Так как редактор не имеет права заканчивать, доделывать за автора не доделанную им работу, то он обязан дать в своей публикации законченный автором текст, то есть предпоследний слой работы писателя. При этом он обязан показать в своей публикации, что даваемый им текст не явился для самого поэта окончательным: поставив в квадратные скобки зачеркнутые части предпоследнего слоя, редактор тем самым указывает читателю, что автор остался недоволен этим текстом, отменил его, начал исправлять и заменять, но нового связного текста не дал.

Кроме того, если начатые и недоконченные исправления имеют существенный характер (меняют смысл произведения, вводят новые важные оттенки в текст и т. п.), то редактор в особом примечании или в сноске указывает и на этот этап работы, приводит наброски новой редакции или иным способом доводит до сведения читателя о перемене или усложнении замысла писателя.

При таком методе работы над черновиком и при таком способе подачи его нет места редакторскому произволу, текст дается подлинный, авторский.

III

Прежде чем обратиться к детальному анализу работы Пушкина над текстом интересующего нас места, посмотрим внимательно — по снимку и по транскрипции — на зачеркнутые варианты этих строк. Тут мы, к нашему удивлению, увидим такие строки:

«Конечно, вы поступили неблагоразумно, зато не повторили нелепой клеветы, не старались очернить меня в глазах народа распространением нелепой клеветы — это делает вам честь...» Эти слова, совершенно ясно написанные Пушкиным, в противоположность традиционному чтению, находятся в полном соответствии и с общим смыслом и тоном речей воображаемого царя, и с действительностью (с отсутствием в «Вольности» намеков на Александра).

Однако, как мы видим на снимке, эти фразы Александра I зачеркнуты Пушкиным, вследствие чего радикально меняется смысл реплики царя: вместо благодарности за нераспространение клеветы — упрек в ее распространении. Как это случилось? Почему или зачем Пушкин так резко изменил в процессе работы смысл этого места и тем самым создал указанные выше несообразности?

Для того чтобы разобраться в этом, необходимо проследить по рукописи ход работы Пушкина над этим местом.

Не будем утомлять читателя, заставляя его следить за каждой поправкой Пушкина, за каждым зачеркнутым словом, за каждой опиской этого небрежного черновика. Однако то место, где говорится об оде «Вольность», нам придется проанализировать самым внимательным образом, слово за словом, поправку за поправкой. Это единственный способ правильно понять мысль Пушкина, обнаружить правильный, неискаженный пушкинский текст.

«Я читал вашу Оду Свобода, прекрасно, хоть и писано сбивчиво, мысли незрелы, от т...»

Начатое слово «от того» — объяснение причины незрелости мыслей оды «Вольность» — Пушкин зачеркивает и выражает то же иначе:

«мысли незрелы, молодо, зелено — вам ведь было 17 лет, когда вы написали эту Оду. — Это было в 1817 году, когда...»

Ответ поэта остался недоговоренным, и Пушкин стал перерабатывать только что написанное, говоря о том же другими словами.

По-видимому, тут же (а может быть, и позже — в данном случае это не имеет значения) Пушкин поправил конец реплики царя: он зачеркнул слова «эту Оду» и надписал между словами «вы» и «написали» слово «ее». Вместо «вам ведь было 17 лет, когда вы написали эту Оду» получилось:

«Вам ведь было 17 лет, когда вы ее написали».

Обратим внимание, что в этой стадии работы пушкинский Александр I, говоря о «Вольности», не адресует Пушкину никаких упреков. Он характеризует это произведение словом «прекрасно» и только оговаривает, что содержание его «сбивчиво» и что мысли в нем незрелы. Но и тут он старается объяснить и оправдать это крайней молодостью автора («молодо, зелено», «вам ведь было 17 лет»).

«Вольность» в официальном письме к Инзову, подписанном министром иностранных дел графом Каподистрия, утвержденном Александром и, по-видимому, известном Пушкину: «...Несколько стихотворений и особенно ода к свободе обратили внимание правительства на г-на Пушкина. Это последнее сочинение обнаруживает, наряду с величайшими красотами содержания и стиля, опасные принципы, почерпнутые из современных учений или, лучше сказать, из той системы анархии, которую недобросовестность называет системой прав человека, свободы и независимости народов»¹³.

Во всяком случае, мы видим, что воображаемый разговор Александра с Пушкиным, по его замыслу, с самого начала носит самый дружелюбный характер.

Пушкин попробовал исправить недоконченную реплику поэта. Он вставил в начало ее обращение к царю «В. В.» (то есть «Ваше Величество») или «В. И. В.» («Ваше Императорское Величество»), а затем начал изменять ее строение. Было написано: «Это было в 1817 году, когда...» По-видимому, имелось в виду «когда я только что окончил Лицей», или «когда мне было 17 лет», или что-нибудь подобное. Пушкин зачеркнул слово «когда» и надписал сверху (и, следовательно, вместо этого слова) «а я», то есть: «Это было в 1817 году, а я... » или что-нибудь в этом роде. Недокончив фразы, Пушкин зачеркнул всю реплику поэта. Слова «а я», написанные над строкой, Пушкин по небрежности оставил незачеркнутыми.

Много потрудился Пушкин и над репликой царя («Прекрасно, хоть и писано сбивчиво, мысли незрелы, вам ведь было 17 лет, когда вы ее написали»). Начало фразы он изменил так: «Прекрасно, хоть она писана немного <?> сбивчиво».

Далее он зачеркнул выражение «Мысли незрелы» и заменил его другим: «потому что слегка обдумано», а затем зачеркнул слова «потому что»:

«Прекрасно, хоть она писана немного сбивчиво, слегка обдумано».

Странное впечатление производит выражение «слегка обдумано», очевидно, в смысле «поверхностно обдумано», «мало обдумано».

«слегка» (ср. написание буквы «к» выше, в словах «сказал», «скромным»). Продолжая работать над репликой царя, Пушкин зачеркнул слова «молодо, зелено» и надписал сверху «но это прости...» — недописанное слово «простительно». Вместе с последующим получилось:

«но это прости<тельно> — вам ведь было 17 лет, когда вы ее написали».

Ответ Пушкина (указание, что «Вольность» была написана им в 1817 г.) остался, как вы видели, недописанным и зачеркнут. Далее Пушкин продолжал:

«тут есть 3 строфы очень хорошие — благодарю вас что...»

Затем Пушкин приписал сверху «к стати»:

«к стати благодарю вас, что...»

Не дописав этой фразы, Пушкин решил изменить смысл слов царя об оде «Вольность». Он убрал все ссылки его на молодость поэта: слова «но это прости<тельно>: вам ведь было 17 лет, когда вы написали» зачеркнуты. Слово «ее» (написанное над строкой) опять (как и выше «а я») второпях осталось незачеркнутым.

«сбивчивости», необдуманности оды в целом отдельным «очень хорошим» ее строфам. В результате ряда поправок (не буду их анализировать) реплика царя получила в конце концов такой вид:

«Я читал вашу оду Свобода. Она вся писана немного<?> сбивчиво, слегка обдумано, но тут есть 3 строфы очень хорошие».

Совершенно ясно, что слова о трех очень хороших строфах говорит у Пушкина Александр I, а не поэт. И не только в новом контексте, когда сведены в одну фразу и противопоставлены друг другу сбивчивость всей оды и очень хорошие три строфы, заключающиеся в ней. Рукопись ясно и несомненно показывает, что и с самого начала, когда Пушкин писал фразу «тут есть три строфы очень хорошие», эти слова у него принадлежали Александру. Ведь после них непосредственно, как мы видим, идут слова «благодарю вас что...». Каким образом мог бы царь сказать это в ответ на дерзкое заявление Пушкина о том, что лучшие строфы в его оде — это три строфы об убийстве Павла? Нужны ли еще какие-нибудь доказательства?

Таким образом, старое чтение этого места («а я: «но тут есть три строфы» и т. д.), отнесение этих слов к Пушкину, причем «я» здесь оказывается Пушкиным, хотя на протяжении всего «Разговора» «я» — это царь, — все это нагромождение ошибок, натяжек и противоречий должно быть окончательно отвергнуто вместе с тем психологическим комментарием, которым пытается спасти это чтение Д. Д. Благой в своей книге «Творческий путь Пушкина»: «... «Я читал вашу оду Свобода. Она вся писана немного сбивчиво, слегка обдумано», — Пушкин ядовито, явно поддразнивая своего воображаемого собеседника, замечает: «Но тут есть три строфы очень хорошие...»¹⁴

Александр I в «Разговоре» Пушкина противопоставляет всей оде, сбивчивой, плохо обдуманной, три очень хорошие ее строфы. Нетрудно решить, о каких строфах говорит царь. В оде «Вольность» есть, действительно, три строфы (точнее, две с половиной), о которых Пушкин мог думать, что они понравились Александру I. Это те три строфы (6-я, 7-я и 8-я), где говорится о французской революции и о Наполеоне.

Дело в том, что ода «Вольность» — произведение действительно очень молодое, «сбивчивое», внутренне противоречивое. В нем соединяются горячий, заражающий революционный пафос с довольно умеренной конституционно-монархической положительной программой. С одной стороны — чудесные поэтические формулы, выражающие революционный дух всего замысла:

...гроза царей
...
...........................
Хочу воспеть Свободу миру,
На тронах поразить порок...
...........................

Тираны мира! трепещите!
А вы, мужайтесь и внемлите,
Восстаньте, падшие рабы!
...........................

Тебя, твой трон я ненавижу!
                                      и т. д.

А с другой стороны — чисто идеалистическая концепция отвлеченного Закона, стоящего выше царей и выше народа, заставляет поэта, наряду с решительным осуждением тиранов, столь же решительно осуждать народ, нарушающий «вечный Закон», осуждать французскую революцию, в особенности ее якобинский период, эпоху террора. Пушкин в своей оде с осуждением говорит о казни Людовика XVI, самого Людовика называет «мучеником ошибок славных», сложившим голову за предков; гильотину он называет «кровавой плахой вероломства», «преступной секирой». Этот эпизод занимает вторую половину 6-й строфы и 7-ю. Он заканчивается стихами о Наполеоне:

И се — злодейская порфира

Следующая строфа (8-я) целиком посвящена Наполеону:

Самовластительный злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу!
                                          и т. д.

— третья из строф, которые, должны были, по мнению Пушкина, понравиться Александру — «победителю Наполеона».

Продолжая работу, Пушкин, как сказано выше, зачеркнул следующее непосредственно за словами о трех строфах начало новой фразы царя. «Кстати, благодарю вас, что» и стал писать о том же по-другому:

«Конечно, вы поступили неблаго<ра>зумно, зато не повторили нелепой клеветы».

Последние четыре слова Пушкин зачеркнул и построил фразу иначе:

«не старались очернить меня в глазах народа распространением нелепой клеветы — это делает вам честь».

«вам» Пушкин вписал над строкой.

Между строками Пушкин вписал объяснение к словам «вы поступили неблаго<ра>зумно»:

«не щадя моих ближ<н>их»

— то есть так резко выражаясь об отце Александра, Павле I. В полном виде вся фраза стала звучать так:

«Конечно, вы поступили неблагоразумно, не щадя моих ближних, зато не старались очернить меня в глазах народа распространением нелепой клеветы. Это делает вам честь».

говорить с Пушкиным («Когда б я был царь...»)! Пригласив поэта, чтобы после милостивого разговора освободить его, царь ищет даже в отношении криминальной оды «Вольность» то, что могло бы смягчить вину Пушкина. Сначала он указывает на молодость поэта; затем автор отказывается от этого мотива и вводит новый, гораздо более убедительный. Говоря в своей оде об убийстве Павла, поэт имел все основания и по смысловому контексту и по революционному характеру стихотворения упомянуть каким-нибудь образом об участии в этом убийстве Александра. Но он этого не сделал. И эту сдержанность поэта должен был, по мнению Пушкина, заметить и оценить Александр («Это делает вам честь», а в зачеркнутом варианте «благодарю вас»).

Таков совершенно ясный смысл этой реплики царя в пушкинском «Разговоре».

Написав это место, Пушкин начал его переделывать. После колебаний и поправок он остановился на таком тексте: «Поступив очень <?> неблагоразумно, вы однако ж не старались очернить меня в глазах народа распространением нелепой клеветы».

Обратим внимание, что Пушкин второй раз повторяет совершенно отчетливо и сознательно формулу, в которой говорится об отсутствии в оде «Вольность» намеков на участие Александра I в цареубийстве 11 марта; зачеркнув «не» в словах «зато не старались», он снова пишет это слово в фразе: «вы однако ж не старались очернить меня» и т. д. Это вполне понятно, так как и в самом деле в пушкинской оде нет этих намеков, как мы убедились выше.

«вы однако ж не» (см. снимок) и стал набрасывать новые варианты начала фразы. Справа между строками он написал: «я видел», зачеркнул, написал левее «благо» (очевидно, возвращение к прежнему варианту — «благодарю») и, наконец, не дописав этого слова и зачеркнув его, еще левее — «я заметил». Вероятно, что-нибудь вроде: «я заметил, что вы, поступив неблагоразумно, однако ж не старались очернить меня» и т. д. На этом он и бросил переделку, не доведя ее до конца.

Выше уже было указано, что в случаях, когда последний слой поправок в рукописи не доведен автором до конца, брошен в незавершенном виде, приходится брать для публикации предпоследний слой, законченный в смысловом и грамматическом отношении, иначе говоря, то подлинное авторское чтение, которое предшествовало последним незаконченным (вернее, только начатым) поправкам. Таким чтением в данном случае будет приведенный выше текст:

«Поступив очень неблагоразумно, вы однако ж не старались очернить меня в глазах народа распространением нелепой клеветы».

Следующие за этой фразой слова: «Это делает вам честь» — Пушкин зачеркнул. Далее он продолжает речь царя, который вслед за противопоставлением «неблагоразумия» поэта в отношении Павла I и сдержанности в отношении Александра строит новое противопоставление:

«вы можете иметь мнения неосновательные, но вижу, что вы не...»

Здесь кончается строка в рукописи Пушкина, и видно, что он тут остановился, несколько задержался, не переходя еще на следующую строчку. Прежде чем продолжать следить за дальнейшей пушкинской работой, поставим себе вопрос: что хотел сказать Пушкин в этой фразе? Что должен был противопоставить в его «Разговоре» царь «неосновательности мнений» Пушкина — его революционным убеждениям, выраженным в «Вольности»?

Весь предшествующий контекст ведет к тому, что здесь «неосновательным мнениям» поэта противопоставлялась лояльность его по отношению к личности царя. Такой смысл этого места подкрепляется тем, что тут же, не перейдя еще на следующую строку, Пушкин вставляет, усиливая контраст, после слов «что вы» слова «и в сатире»:

«вы можете иметь мнения неосновательные, но вижу, что вы и в сатире не»:

«И в сатире» значит «даже в сатире». Таким образом, по словам Александра, Пушкин, несмотря на неосновательность своих политических мнений, даже в сатире... 

А между тем в рукописи после слов «но вижу, что вы и в сатире не» читаем на следующей строке: «уважили честь», а затем вставлено сначала «личную честь», потом начато и зачеркнуто «ист» (то есть «истину») и, наконец, «правду и личную честь» Далее приписано: «даже в царе». Получается такой текст: «Но вижу, что вы и в сатире не уважили правду и личную честь даже в царе».

Эта фраза, в связи с предыдущим, почти бессмысленна. «Неосновательные мнения» и «неуважение к правде» противопоставлять невозможно!

Кроме того, со словами «не уважили» никак не вяжется вставка «и в сатире», то есть «даже в сатире». В самом деле, как раз в сатирическом жанре естественнее всего ожидать оскорбления личной чести. Естественно было бы сказать: «вижу, что вы даже в сатире сохранили уважение к личности вашего противника, хотя бы это и был царь, против которого направлена ваша ода». Нет сомнения, что здесь Пушкин снова допустил описку. Произошло это, вероятно, таким образом. Пушкин написал: «вы можете иметь мнения неосновательные, но вижу что вы не...» Прежде чем перейти на следующую строку и написать соответствующий глагол, сказуемое этой фразы, Пушкин остановился и вписал над строкой «и в сатире», а затем стал придумывать нужный глагол. Это могло быть «не оскорбили личную честь», «не затронули личную честь», «не нарушили правду» или тому подобное. Не придумав подходящего слова, Пушкин решил отрицательный оборот заменить утвердительным и написал на следующей строке (то есть не видя прямо перед глазами слова «не») глагол «уважили», что подходило и к словам «личная честь» («уважили личную честь»), и к слову «правда» («уважили правду»). Написав это слово, Пушкин продолжал писать дальше, а оставленное в конце предыдущей строки слово «не» опять забыл зачеркнуть, как раньше забыл он зачеркнуть слова «ее», «а я», а также ряд слов в дальнейшей части этого черновика.

Итак, если наше рассуждение правильно, если «не» не связано непосредственно со следующим словом, а является следом отброшенного замысла (построить фразу в отрицательной форме), то правильное чтение данного места в его начальной редакции было:

«но вижу, что вы и в сатире уважили правду и личную честь даже в царе»,

— то есть в политическом противнике.

Далее Пушкин, по обыкновению, стал исправлять написанное. Он прежде всего зачеркнул вставку «и в сатире», очевидно, заметив неточность выражения: все же ода «Вольность» не может быть названа сатирой.

«Вижу, что...»:

«Вижу, что вы можете иметь мнения неосновательные...»

Этому новому началу уже не соответствовало продолжение — «но вижу» («Вижу, что вы можете.....»), и Пушкин зачеркнул эти два слова. Однако он не заменил их ничем, и переработка осталась недоконченною.

Если во всех предыдущих случаях подобные клочки незавершенных замыслов, отдельные слова, оставшиеся в рукописи незачеркнутыми («ее», «а я», « я заметил старались»), своей несвязностью ясно указывали на случайность и оторванность их от контекста, то в данном случае эти обрывки разных контекстов сложились в сочетание, вполне осмысленное с первого взгляда: «вижу, что вы можете иметь мнения неосновательные, что вы не уважили правду...» и т. д.

Эта видимость гладкого текста и вводила в заблуждение редакторов, не взявших на себя труд внимательно вдуматься в пушкинский текст и проследить ход работы Пушкина, понять ход его мыслей.

«Вы можете иметь мнения неосновательные, [но вижу] что вы уважили правду и личную честь даже в царе».

Вполне естественным продолжением этих милостивых слов царя является следующая за ними реплика Пушкина: «Ах, Ваше Величество, зачем упоминать об этой детской Оде? Лучше бы вы прочли хоть третью или шестую песнь «Руслана и Людмилы» и т. д.

Эту же линию любезного разговора продолжает и ответ царя: «чтение ваших стихов доставит нам приятное занятие» и т. д. При таком тексте в этой части разговора между поэтом и царем отсутствуют указанные выше странности, внутренние противоречия, психологические и грамматические неправдоподобности. Каждая фраза вытекает естественно из предыдущей и влечет за собой последующую.

IV

Наша задача в настоящей статье состоит не в том, чтобы защищать новое чтение пушкинского черновика и свое толкование его смысла во что бы то ни стало, а в том, чтобы выяснить истину, то есть самым внимательным и добросовестным образом разобраться в одном из труднейших казусов пушкинской текстологии.

В самом деле, нельзя ли предположить, что Пушкин не по ошибке, а вполне сознательно зачеркнул «не» в словах «не старались очернить», и также не по ошибке оставил «не» в словах «не уважили правду», то есть вполне сознательно изменил смысл написанного им на прямо противоположный?

Правда, мы убедились, что в первоначальных, зачеркнутых Пушкиным вариантах текста смысл, несомненно, был именно тот, что царь не упрекает Пушкина за «распространение нелепой клеветы» и неуважение царской чести, а, наоборот, хвалит его за то, что он не поддался этому соблазну. «Благодарю вас», «зато не повторили нелепой клеветы», «не старались очернить меня», «вы однако ж не старались очернить меня», «это делает вам честь» — все эти слова ясно и отчетливо написаны Пушкиным в рукописи. Но они же и зачеркнуты им. Почему не предположить, что Пушкин в какой-то момент в процессе писания отказался от прежней своей мысли и решил заменить ее противоположной? Ведь изменил же он конец «Разговора» — вместо «Я бы тут отпустил А. Пушкина» написал: «Я бы рассердился и сослал его в Сибирь».

Если остановиться на этой мысли, то нужно пойти и дальше: попробовать установить, в какой же момент работы Пушкин отказался от прежнего своего замысла, переменил его на прямо противоположный и зачеркнул ранее написанное. Или, иначе говоря, с какого же места в рукописи начинается новый, измененный смысл речи Александра: со слов «что вы не уважили правду и личную честь», или раньше, со слов «вы можете иметь мнения неосновательные», или еще раньше? Это нам будет нужно для решения вопроса о правдоподобности нашей гипотезы. Вид рукописи дает возможность совершенно точно установить этот момент предполагаемой перемены смысла реплики царя.

Как видно на снимке и на транскрипции, слово «не» во фразе «не старались очернить меня в глазах народа» и слова «вы однако ж не» во второй редакции этой фразы зачеркнуты Пушкиным. Однако нельзя думать, что предполагаемая перемена замысла произошла именно в этот момент, то есть что Пушкин дважды зачеркнул «не» тотчас после того, как написал эту фразу, а дальше продолжал уже, имея в виду новый смысл. Нельзя потому, что после приведенной фразы идут слова «это делает вам честь». Итак, пока еще Пушкин пишет в прежнем смысле (не упрек, а похвала Пушкину). Но и фраза «это делает вам честь» также зачеркнута. Может быть, именно тут, только что написав эти слова» Пушкин решил изменить смысл реплики, зачеркнул ее, зачеркнул «вы однако ж не» в предыдущей фразе и затем уже продолжал по-новому? Нет, оказывается, и это не подтверждается рукописью. Вслед за словами «это делает вам честь» идет начало фразы «вы можете иметь мнения неосновательные, но вижу, что вы» с противопоставлением («но вижу»), которое, как уже сказано, может иметь смысл лишь в том случае, если «мнениям неосновательным» противопоставлено во второй части фразы какое-нибудь положительное (с точки зрения Александра) действие Пушкина.

«вы можете иметь мнения неосновательные, но вижу, что вы...», он также не подразумевал еще нового, упрекающего смысла реплики царя. Однако и слова «но вижу» зачеркнуты, и тем самым уничтожено противопоставление «мнениям неосновательным» чего-то положительного в поведении Пушкина. Может быть, в этот-то момент Пушкину и пришло в голову переосмыслить реплику царя, почему он и зачеркнул только что написанное «но вижу» и продолжал, имея в виду новый смысл речи царя, — «что вы не уважили честь». Нет, оказывается, и этому предположению противоречит вид рукописи. Дело в том, что уже после того, как Пушкин написал слово «не», он вписал «и в сатире» (то есть «что вы и в сатире не...»). Этот оборот также предполагает прежний положительный смысл слов царя: «вижу... что вы и в сатире (то есть даже в сатире! — С. Б.) не...» ... «оскорбили честь», «не затронули честь», «не нарушили правду».

Но может быть, «ни в сатире» не значит «даже в сатире»? Может быть, эти слова обозначают — и в сатире, и в другом каком-нибудь жанре, «и в сатире, как и в оде», например (или в поэме или т. п.)?¹⁵

Однако такое понимание выражения «и в сатире» совершенно исключается данным контекстом. Оно могло бы иметь место лишь при сопоставлении по крайней мере двух произведений или жанров: вы и в сатире также не уважаете правду, как и... в чем же? Где же это другое произведение или жанр? В «Разговоре» речь идет только об одном произведении — о революционной оде «Вольность», которую пушкинский Александр называет здесь сатирой. «И в сатире» может значить здесь только — «даже в сатире».

Итак, написав «вижу, что вы не», Пушкин еще не изменил смысла речи царя. И тут только, уже после написания частицы «не», происходит изменение: Пушкин пишет слово «уважили»... «смысл»), то это изменение могло произойти только в этот момент: между «не» (относящимся к прежнему смыслу) и «уважили» (дающим новый, измененный смысл).

А это значит, что Пушкиным вовсе не было просто написано: «вы не уважили». Нет! Эти слова явились в результате сочетания двух разных мыслей, они относятся к двум разным словесным контекстам. Сначала Пушкин написал «не», подразумевая что-нибудь вроде «не оскорбили», а затем уже написал слово «уважили». Как мало правдоподобия в том, что именно в этот момент Пушкин неизвестно почему решил изменить простой и естественный смысл речи царя на прямо противоположный и создать массу несообразностей в тексте! Насколько проще, естественнее, правдоподобнее увидеть в этом месте текста, написанного в высшей степени небрежно, торопливо, взволнованно, изобилующего ошибками и недоделками, — еще одну небрежность, описку¹⁶.

Наконец, зададим себе вопрос: как могло случиться, что Пушкин в процессе работы так резко изменил смысл в очень ответственном месте? Почему или зачем он это сделал? Когда в «Разговоре» царь несколько раз, в разных вариантах, выражает удовлетворение, что в оде «Вольность» нет ничего об его участии в убийстве Павла, соответствует ли это утверждение действительности, или Пушкин хочет сказать, что намек на царя у него был, но Александр не заметил этого намека? Мы уже видели, с помощью каких сильных натяжек можно выискать в «неверном часовом» грозное обвинение Александру в отцеубийстве... Итак, если там нет этого намека, если Александр действительно мог благодарить Пушкина за то, что он в данном стихотворении не оскорбил его честь, то зачем бы Пушкину менять смысл реплики царя и придумывать небывалое обвинение? Так ли должен был вести себя царь со ссыльным поэтом, по мнению Пушкина? Так ли он сам, «когда б он был царь», вел бы себя с Пушкиным?

Если же предположить, что намек на Александра все же был в оде «Вольность», тогда непонятно, почему же в первых редакциях реплики царя Пушкин заставляет его благодарить поэта именно за отсутствие намеков на него? Неужели Пушкин думал, что вот он написал (хотя и в очень завуалированной форме) об участии Александра в убийстве, все читатели сразу поняли, какой это часовой и кто нанимал предательскую руку (иначе зачем было бы писать?), а один Александр не понял, ничего не заметил и благодарит поэта как ни в чем не бывало? И только написавши чуть не страницу своего «Разговора», Пушкин вдруг спохватился, что пишет бессмыслицу, и стал исправлять: к «не» приписал «уважили» (вместо «оскорбили», «нарушили») и зачеркнул выше все остальные «не»?.. Насколько все это малоправдоподобно!

V

Рукопись «Воображаемого разговора» дает две редакции диалога Александра I с Пушкиным на тему об оде «Вольность». В одной — царь хвалит поэта за отсутствие в оде намеков на его участие в убийстве Павла, в другой — упрекает за наличие этих намеков.

Подлинность этих двух редакций далеко не одинакова. Вопрос состоит не в том, которая из них создана Пушкиным и которая явилась в результате «произвола» или ошибок редакторов. Сомнения в подлинности, принадлежности Пушкину первой редакции не может возникнуть, стоит взглянуть на рукопись. Под сомнение может быть поставлена только подлинность, принадлежность Пушкину второй редакции. Вопрос идет только о ней, и состоит он в том, является ли эта редакция плодом сознательной отмены Пушкиным созданной им первой редакции и заменой ее противоположной по смыслу, или же она возникла чисто графически, в результате стечения в одном месте ряда описок Пушкина, случайно сложившихся во внешне осмысленный текст.

Все предыдущее должно было показать, что, останавливаясь на первом предположении, мы попадаем в такую сеть противоречий, несообразностей, натяжек, что вероятность этой идеи становится почти равна нулю. В то же время совпадение ряда обычных у Пушкина описок, случайно приобретающих осмысленность, ничего невероятного или невозможного собой не представляет, тем более что происхождение каждой из этих описок может быть вполне удовлетворительно объяснено.

Вот почему редакторский комитет при Главной редакции юбилейного академического издания сочинений Пушкина, выслушав наши соображения, разобравшись по снимку в автографе Пушкина, признал правильным дать в качестве основного текста этого места «Воображаемого разговора» текст бесспорно и безусловно подлинный пушкинский, но являющийся предпоследним слоем автографа (поскольку последний недоработан Пушкиным)¹⁷.

«Вольность», ни в «Разговоре» нет указаний на то, что Пушкин публично обвинял Александра в отцеубийстве, не умаляем ли мы революционного значения этих двух произведений, не делаем ли Пушкина менее беспощадным к Александру, чем это думали до сих пор?

Ответ может быть только один: новое чтение текста «Воображаемого разговора» и новое объяснение смысла двух строф оды «Вольность» не вносят никаких изменений в общепринятый взгляд на отношения Пушкина к Александру I. Действительно, едва ли не с лицейских дней и до смерти Александра и даже после его смерти Пушкин, по собственному выражению, «подсвистывал ему». В лицейской, еще полудетской эпиграмме «Двум Александрам Павловичам» он вышучивает претензии императора на полководческий талант и катастрофические неудачи его на этом поприще. Александр в этой эпиграмме «хромает головою», «нос переломил под Австерлицем». В ноэле «Сказки» Александр назван «кочующим деспотом», высмеивается его дипломатическая деятельность, организация «Священного Союза», его лицемерные демагогические обещания дать «из доброй воли» «людям все права людей», его мелкое тщеславие («меня газетчик прославлял, я пил и ел, и обещал»), даже его жирная фигура («о, радуйся народ, я сыт, здоров и тучен»). В эпиграмме на Стурдзу Пушкин называет Александра «венчанным солдатом», ту же фрунтоманию вышучивает в стихотворении «Воспитанный под барабаном». Здесь, кроме кличек «лихой капитан», «фрунтовой профессор», мы снова находим напоминания о трусости и бездарности царя в военном деле («под Австерлицем он бежал, в двенадцатом году дрожал»), презрительную характеристику его дипломатической деятельности («теперь коллежский он асессор по части иностранных дел»).

Отхлестав в своей эпиграмме Аракчеева, Пушкин не забывает попутно хлестнуть и Александра. Аракчеев — «всей России притеснитель», полный злобы и мести, «без ума, без чувств, без чести», личной своей жизнью вызывающий в памяти непристойную солдатскую песенку, и в то же время — «царю он друг и брат». Даже в трудно разбираемых набросках негодующего стихотворения, адресованного умеренно-либеральным друзьям поэта («Заступники кнута и плети»), читается в конце обещание — «я дам царю свой первый кнут...». И после смерти Александра Пушкин продолжал разоблачать его. В стихотворении «К бюсту завоевателя» он называет Александра «в лице и в жизни арлекином» (то есть клоуном, ломакой).

Наконец, развернутый сатирический портрет Александра I Пушкин дал в стихах, к величайшему сожалению, дошедших до нас только в отрывках — в начальных строфах десятой главы «Евгения Онегина». По крайней мере две первые строфы (то есть двадцать восемь строк!) были посвящены Пушкиным характеристике Александра. Какова была эта характеристика, легко можно представить себе по дошедшим до нас отрывкам — двум начальным четверостишиям I и II строф. Начинается она четырьмя яркими стихами, где с пушкинской силой, лаконичностью и точностью врезано неуничтожимое клеймо на лбу царя. Спокойно-презрительным тоном Пушкин говорит сразу и о характере Александра, и о его внешности; и о случайности его военно-политических успехов:

Плешивый щеголь, враг труда,
Нечаянно пригретый славой,
Над нами царствовал тогда.

Можно себе представить, как продолжались и развивались эти мотивы в не дошедших до нас десяти стихах первой строфы! Что все эти десять стихов посвящены были личности Александра, видно из контекста: следующая, II строфа прямо продолжает эту тему:

...

Эта строфа говорила о трусливом поведении Александра в период с 1805 до 1812 г. и, вероятно, о народном недовольстве, «ропоте» народа (см. начало IV строфы) на царя и его неудачную политику. Дошедшее до нас начало говорит об унизительном смирении царя в период военных неудач в борьбе с Наполеоном:

Его мы очень смирным знали,
Когда не ваши повара
Орла двуглавого щипали

Пушкин писал 24 марта 1825 года в письме к А. А. Бестужеву; «У меня бы затрещала набережная, если б коснулся я сатиры». Вот здесь Пушкин, наконец, в полную силу «коснулся сатиры», — и она была направлена на Александра¹⁸.

Какими жалкими рядом с этими выступлениями Пушкина против Александра, выступлениями прямыми, смелыми, дерзкими, кажутся приписываемые Пушкину «тонкие намеки» на Александра в оде «Вольность», трусливо припрятанные так далеко, что даже сам Александр (по первой редакции «Разговора») не замечает их и благодарит Пушкина за отсутствие упоминаний о нем в оде!

VI

«Воображаемый разговор с Александром I» написан Пушкиным, конечно, не для печати. Но для чего же? На какого читателя рассчитывал Пушкин, когда писал это своеобразное произведение? Считать его разновидностью дневника или автобиографии, которая пишется писателем для себя, а по существу для потомства, нельзя. Ведь в «Разговоре» передаются не подлинные события, а воображаемые, слишком заметна в нем полемическая, публицистическая направленность.

Можно высказать предположение, что «Разговор» предназначался для друзей Пушкина, принимавших то или иное участие в устройстве его судьбы. Целью его было, возможно, с одной стороны, показать несправедливость и бесцельную жестокость царя в обращении с ним, а с другой — разъяснить ложность обвинений против него. Не забудем, что в это время далеко не все друзья Пушкина, несмотря на любовь к нему и к его таланту, были на его стороне в тяжбе поэта с правительством. Не говоря уже о Жуковском и Карамзине, которые всю вину возлагали на Пушкина и восхищались «великодушием» Александра, оставившего на свободе революционера-поэта, почти так же думал и Александр Тургенев¹⁹.

«проказничать», успокоиться, не дразнить правительство.

Известно, как Пушкин сердился на своих друзей, по его мнению, неловко, бестактно хлопотавших о его судьбе: «...дружба входит в заговор с тиранством, сама берется оправдать его, отвратить негодование... лишают меня права жаловаться..., а там не велят и беситься. Как не так!» (письмо к Вяземскому от 13 сентября 1825 г.).

«Нет сомнения, что граф Воронцов, как умный человек, сумеет сделать меня виноватым в глазах общественного мнения». Он не раз запрашивал брата, что говорят о нем и Воронцове... И вот, желая показать, что не так следовало бы царю обращаться с поэтом, Пушкин пишет диалог «Когда б я был царь...». По мнению Пушкина, царь должен был бы призвать его к себе, выяснить все недоуменные вопросы, проверить правдивость враждебных информаций Воронцова — и отпустить его на свободу. Несомненно, в этом диалоге Пушкин, отвечая царю, разъясняет свою позицию и читателям «Разговора», то есть друзьям.

Царь, по мнению Пушкина, прежде всего должен был помнить, что он имеет дело не просто с «либералом», автором «возмутительных стихотворений», но с крупнейшим русским поэтом. Поэтому он и начинает разговор с заявления: «Вы прекрасно сочиняете стихи».

После молчаливого скромного поклона поэта царь переходит прямо к делу — к вопросу об оде «Вольность». В этом криминальном произведении, помня свою цель — поговорив с поэтом, отпустить его, царь указывает, наряду с ошибочными мнениями поэта, а также неосторожным затрагиванием запретного вопроса (убийство Павла), два смягчающих вину обстоятельства: строфы, осуждающие якобинскую революцию и Наполеона, и осторожность поэта, удержавшегося в революционном стихотворении от обвинений царя в отцеубийстве.

«этой детской Оды» — и, конечно, соглашается вполне искренно: Пушкин к концу 1824 года настолько политически созрел по сравнению с 1817, что на оду «Вольность» с ее противоречием между революционностью ее пафоса и умеренностью конституционных выводов должен был смотреть как на детское произведение. «К чему упоминать об этой детской Оде?» Пушкин предлагает царю познакомиться с его позднейшими произведениями — лучшими главами «Руслана и Людмилы», романтическими поэмами, первой песней «Онегина».

Царь не возражает и переходит ко второму существенному вопросу: «Как это вы могли ужиться с Инзовым, а не ужились с графом Воронцовым?» — то есть с европейски образованным, славящимся своим либерализмом вельможей? Горячий и взволнованный ответ поэта, мне кажется, был для Пушкина центральным местом всего «Разговора», возможно, что именно из-за него и было написано произведение. Пушкин в форме похвалы Инзову осыпает Воронцова градом обвинений: он не русский в душе; он «предпочитает первого английского шелопая всем известным и неизвестным своим соотечественникам»; он, несмотря на свой возраст, продолжает заниматься волокитством, он, не имея сам благородных чувств, не доверяет благородству чувств в других; он из-за своей невежливости и опрометчивости постоянно подвергается заслуженным насмешкам и колкостям; он дает веру тайным пасквилям...

Царь, по-видимому, удовлетворившись таким объяснением расхождения Пушкина с Воронцовым, подымает, наконец, вопрос об атеизме Пушкина: «Но вы же и афей? Вот что уж никуда не годится».

Пушкин, возражая, выдвигает свою претензию: как можно наказывать человека за его мысли, если он не стремится их распространять в обществе, проповедовать их? «Ваше Величество, как можно судить человека по письму, писанному товарищу, можно ли школьническую шутку взвешивать как преступление и две пустые фразы судить как бы всенародную проповедь?»

Удовлетворившись и этим объяснением, Александр готовится отпустить Пушкина на свободу и, подводя к этому, задает последний вопрос: «Признайтесь, вы всегда надеялись на мое великодушие?»

«Разговора» происходит неожиданный поворот. Вместо того чтобы смиренно согласиться с этим и получить свободу из рук милостивого царя, Пушкин, у которого слишком много накипело на душе против его гонителя, не удерживается...

По поводу надежд на великодушие царя он заявляет; «Вы видите, что я бы ошибся в своих расчетах» — и далее: «Тут бы Пушкин разгорячился и наговорил мне много лишнего...» В результате «милостивая аудиенция» заканчивается ссылкой в Сибирь.

Такое неожиданное окончание «Разговора» у Пушкина носит, как видно по его тону, характер шутки.

Но почти всякая шутка Пушкина заключает в себе серьезную мысль. Так и здесь. В воображаемом «Разговоре» царя с Пушкиным ясно обнаруживается, что враждебные отношения их не основаны только на недоразумениях, которые легко рассеять в спокойном разговоре при личном свидании.

«преступления» Пушкина, то Пушкин не может так легко простить. У него есть свои обиды, которые не позволят ему, встретившись с царем глаз на глаз, смиренно принять свободу из рук «смилостивившегося» царя. Так легко не может закончиться борьба между представителем самодержавной власти и поэтом, борцом против самодержавия и крепостного права.

С этим новым окончанием, пришедшим в голову Пушкину, как мы видели, уже в процессе работы, «Разговор», естественно, не мог служить своей первоначальной цели (если она верно нами указана).

Поэтому Пушкин никому и не показывал это произведение, даже, по-видимому, не переписал его набело, а оставил в виде недоработанного, не приведенного в порядок черновика.

Таковы содержание и смысл пушкинского «Воображаемого разговора с Александром I».