Бонди С. М.: Черновики Пушкина
Неосуществленное послание Пушкина к "Зеленой лампе"

НЕОСУЩЕСТВЛЕННОЕ ПОСЛАНИЕ ПУШКИНА
К «ЗЕЛЕНОЙ ЛАМПЕ»

I

Изучение рукописей Пушкина сделало за последние годы большие успехи¹. Еще не так давно текстолог при чтении пушкинского черновика ставил перед собой задачу — дать максимально точное, буква в букву повторяющее подлинник воспроизведение этого черновика, без стремления отдать себе отчет в том, какое значение имеет каждое отдельное написание, отрывочное слово, буква, каков их смысл в процессе создания вещи. Плодом такого метода изучения рукописей были хорошо всем известные транскрипции, совершенно невразумительные для читателя, почти бесполезные для исследователя пушкинского творчества, изобилующие к тому же рядом неверных чтений и просто неразборчивых слов («нрзб.»). Эти неверные чтения и «нрзб.» здесь не случайны — они совершенно неизбежны при таком методе. Крайняя торопливость и взволнованность пушкинского чернового письма делают иногда вовсе невозможным прочтение тех или иных отдельных слов или даже целых фраз: подчас они могут быть только угаданы, но для этого нужно ясно понимать весь ход писания рукописи, знать, к какому моменту создания произведения относятся эти слова, с каким контекстом они связаны.

Новый метод чтения пушкинских черновиков характеризуется именно стремлением понять смысл, значение и место каждого написанного слова, отдельной буквы. Необходимо осмыслить всякое написание в двояком отношении: с одной стороны — с точки зрения окончательного результата работы Пушкина над данным местом (в какой мере приближается данное чтение к этому окончательному, удовлетворившему автора результату), с другой стороны — с точки зрения того, в какой момент работы возникло данное написание, в какой последовательности вообще писался текст подчас чрезвычайно сложного, перечерканного и перемаранного черновика. Обе эти точки зрения — телеологическая и хронологическая, в сущности, две стороны одного и того же, а именно — исследования сплошного, целеустремленного процесса написания данного произведения или части его. Такое чтение поневоле превращается в подлинное исследование, его результаты могут быть выражены уже не в неподвижной и невыразительной транскрипции (хотя бы и фотографически точно исполненной), а в последовательном изложении всего хода работы поэта, всех написаний, зачеркиваний, колебаний, возвращений к первоначальному чтению — изложении, заканчивающемся приведением того последнего текста, к которому пришел Пушкин в данном документе, — как бы этот текст ни был сам по себе незакончен. Или же просто можно дать этот текст в виде связного последнего чтения рукописи, так называемую «сводку», а при ней — все остальные, отвергнутые автором отдельные чтения в виде вариантов к соответствующим местам сводки (словам, стихам, фразам и т. д.). Последний способ, конечно, гораздо короче и потому удобнее первого, притом он вовсе не является чем-то отличным от него по существу: дать правильную сводку, привести верно все варианты и найти им точное и правильное место можно только тогда, когда известен весь ход работы поэта.

Какие результаты дает применение нового метода чтения рукописей Пушкина, можно видеть на конкретном примере. На одном листе черновика «Кавказского пленника»² есть несколько крайне неразборчивых слов, частью зачеркнутых, разбросанных на полях страницы, занятой другим, довольно ясно разбираемым текстом.

Вот как это прочтено и воспроизведено в старом академическом издании Пушкина (т. II, с. 385—386)³:

(Вожатый) (врага) онъ самъ ищетъ
(Напрасно) но

надъ раздался но
(раздался) выстрелъ — и свинецъ

По воздуху жузжитъ и свищетъ

С левой стороны против стихов 43—46 несколько неразборчивых слов и дальше:

оружиемъ (нрзб.)
(нрзб.)... сразиться
(Онъ) ищетъ
нрзб.)
Онъ (близокъ)
Онъ (нрзб.)
Онъ мыслитъ: вотъ по череде твоей
Врагу готовится
Готовить грознымъ

Ниже:

И (горной) дикой (Кавказъ) (невредимъ)
Безвреденъ

Вместо этого невразумительного набора слов в новом академическом издании читаем⁴:

Оружья смерти путник ищет⁵
Готовит грозному конец⁶
Раздался выстрел — но⁷ свинец⁸
По воздуху жужжит и свищет
И дикой невредим⁹

Ряд неверных чтений старого академического издания, а также обилие «нрзб.», повторяю, объясняется старым методом чтения по отдельным словам, чтением, не ставящим себе непременную задачу понять весь текст в его связи, а главное в последовательности его образования.

неверные расшифровки отдельных слов, но в общем нет сомнения, что ключ к правильному чтению и пониманию рукописей Пушкина, даже самых запутанных, у нас есть. Это дает смелость текстологу в иных случаях пытаться идти несколько дальше простого чтения и воспроизведения написанного Пушкиным в данном месте текста и браться за задачи более трудные.

II

Среди черновиков Пушкина встречаются черновики особого рода, которые можно назвать корректирующими заметками. Эти заметки с виду имеют крайне обрывочный характер: отдельные несвязные строки, части строк, отдельно стоящие без связи друг с другом слова, даже части слов... Однако, несмотря на эту внешнюю обрывчатость, они вовсе не какие-то беспорядочные наброски, разрозненные, незаконченные отрывки.

Пушкин их употреблял, чтобы зафиксировать определенные исправления какого-нибудь, большей частью белового, текста. Текст тут записан сокращенным образом: даются первые слова стихов, даже первые буквы. Целиком пишутся слова только с новым, исправленным чтением. Корректирующие заметки отмечают новую композицию текста стихотворения: перестановка стихов, пропуск некоторых из них. Сюда же относятся заметки, не отдельно стоящие, а около какого-нибудь текста, показывающие включение туда данного отрывка. Так, например, Пушкин одно время хотел включить в текст «Кавказского пленника» свою элегию «Я пережил свои желанья», — и вот сбоку соответствующего текста пометил ее начальными буквами:

Я пережил мои жел
Я раз
Остались мне одни страданья
Плоды ду
Безмолв ж
вл —
ж —
и —

Своим лаконичным языком корректирующие заметки указывают на ту или иную вставку, на замену одного куска, одного оборота другим или на новое расположение, новую композицию готового текста, написанного где-то в другом месте.

Если этот текст, к которому отсылают нас корректирующие заметки, нам известен, то понять и расшифровать их нет ничего легче. Если же этого текста у нас нет (не найден правильно адрес такой заметки или текст этот утерян), то совершенно безнадежно пытаться расшифровать их.

В таком положении, между прочим, находятся отрывки так называемого первоначального текста «Пиковой дамы» во второй арзрумской тетради Пушкина (ПД, № 842). Это типичные корректирующие заметки, дающие новый текст части начала повести по сравнению с каким-то другим, до нас не дошедшим, точнее — исправления и дополнения к этому тексту. Вот эти вставки и исправления: «Теперь позвольте мне покороче познакомить вас с героиней моей повести. В одной из etc.». Далее идет кусок об отце Шарлотты Миллер, о его смерти, о Германне, живущем по соседству, его знакомстве с Шарлоттой и их взаимной любви. «Но в сей день или справедливее etc. И когда милая немочка отдернула белую занавеску окна своего, Германн не явился у своего васисдаса и не приветствовал ее обычною улыбкою. Отец его, обрусевший немец, оставил ему после себя маленький капитал; Германн оставил его в ломбарде, не касаясь и процентов, жил одним жалованьем. Германн был твердо etc.».

Эти «etc.» и показывают, что здесь ссылки на другой какой-то текст, начинающийся такими же словами: «В одной из...», «Но в сей день или справедливее...», «Германн был твердо...». Поскольку до нас не дошло черновиков «Пиковой дамы», мы не можем ни расшифровать этих «etc.», ни указать, в чем именно состояли исправления, изменения, вносимые данной записью.

Впрочем, в печатном тексте «Пиковой дамы» есть места, близкие к тексту второй половины этой заметки и дающие, между прочим, возможность вскрыть содержание последнего «etc.» («Германн был твердо etc.»): «Германн был сын обрусевшего немца, оставившего ему маленький капитал. Будучи твердо убежден в необходимости упрочить свою независимость, Германн не касался и процентов, жил одним жалованьем, не позволял себе малейшей прихоти».

Аналогичны заметки Пушкина к статье о русской литературе («О ничтожестве литературы русской»), находящиеся в черновике этой статьи в «Последней тетради» (ПД, № 846, л. 17). Они также пестрят «etc.», «и проч.», но эту заметку нам нетрудно расшифровать до конца, поскольку известен текст, в который она вносит свои изменения, — рукопись статьи «О поэзии классической и романтической» (см. мою статью «Историко-литературные опыты Пушкина» в пушкинском номере «Литературного наследства», № 16—18. М., 1934).

Не буду приводить таких же заметок в «Лицейской тетради» Пушкина, относящихся к 1819 году и дающих исправленный текст напечатанного еще в 1815 году стихотворения «К Галичу» («Пускай угрюмый рифмотвор»). Эта исправленная редакция никогда не была опубликована, хотя восстановить ее по этим заметкам не составляет большого труда¹⁰.

Перехожу к гораздо более трудному и сложному случаю, которому и посвящена настоящая статья. Здесь у нас встречаются и вставки, и замены отдельных слов, и перестановки стихов стихотворения, называемого обычно «Я. Н. Толстому» («Горишь ли ты, лампада наша»), но нет полностью такого текста, к которому эти заметки относятся. Вследствие этого у нас нет возможности точно восстановить текст данного стихотворения, неминуемы пробелы, да и тот текст, который можно получить, будет, конечно, отличаться известной гипотетичностью. С такими оговорками я все же решаюсь предложить опыт такой «реставрации» ранней редакции стихотворения «Горишь ли ты, лампада наша».

III

Стихотворение «Я. Н. Толстому» при жизни Пушкина напечатано не было. Оно было прислано Пушкиным Я. Н. Толстому в письме 26 сентября 1822 года без заглавия, просто как заключение письма. Напомню его текст:

Горишь ли ты, лампада наша,
Подруга бдений и пиров?
Кипишь ли ты, златая чаша,
В руках веселых остряков?
Все те же ль вы, друзья веселья,
Друзья Киприды и стихов?
Часы любви, часы похмелья
По-прежнему ль летят на зов
Свободы, лени и безделья?
В изгнаньи скучном, каждый час
Горя завистливым желаньем,
Я к вам лечу воспоминаньем,

Вот он, приют гостеприимный,
Приют любви и вольных муз,
Где с ними клятвою взаимной
Скрепили вечный мы союз,
Где дружбы знали мы блаженство,
Где в колпаке за круглый стол
Садилось милое равенство,
Где своенравный произвол
Менял бутылки, разговоры,
Рассказы, песни шалуна,
И разгорались наши споры
От искр и шуток и вина,
Вновь слышу, верные поэты,
Ваш очарованный язык...
Налейте мне вина кометы,
Желай мне здравия, калмык!

Заглавие, под которым всегда печатается это стихотворение «Я. Н. Толстому», в источнике, как известно, отсутствует и дано, мне представляется, не очень удачно. Стихи, адресованные Пушкиным к определенному лицу, всегда содержат в себе или прямое к нему обращение, или хоть упоминание о нем. В данном же стихотворении нет ни того, ни другого. Обращается в нем Пушкин сначала к «лампаде нашей» («Горишь ли ты, лампада наша»), затем к «златой чаше» («Кипишь ли ты, златая чаша») и, наконец, к друзьям, приятелям, соучастникам «бдений и пиров», «верным поэтам», «острякам» — словом, к товарищам Пушкина по «Зеленой лампе». Ни Я. Н. Толстого, ни вообще кого-нибудь в отдельности Пушкин в этих стихах не называет, если не считать обращения в конце стихотворения к мальчику-слуге калмыку: «Желай мне здравия, калмык». Все содержание стихотворения ясно подсказывает, что считать его «Посланием к Я. Н. Толстому» нельзя: это, конечно, послание к «Зеленой лампе» в целом. Пушкин послал его в письме к Я. Н. Толстому потому, что тот был председателем кружка «Зеленой лампы».

Помимо окончательного текста, находящегося в письме, сохранился (в неполном виде) черновик стихотворения — в «Записной книжке 1820—1822 гг.». Этот текст был напечатан неточно и неполно во II томе старого академического издания Пушкина, где приложено и факсимиле соответствующих страниц «Записной книжки». По этому черновику видно, что текст послания предполагался сначала гораздо более длинный, чем нынешнее «Я. Н. Толстому», с обращением к отдельным членам «Зеленой лампы» и т. д. В работах о Пушкине и «Зеленой лампе» этот черновик, крайне интересный, использован до сих пор не был¹¹.

Кроме этого длинного, хотя и обрывочного черновика, существует еще черновой отрывок текста и корректирующие заметки, относящиеся к этому же стихотворению, в «Первой кишиневской тетради» на листах 47 _{2 1} Там мы читаем такой текст¹²:

до меня доходитъ —
       [мне]

И [милый] звуки¹³ [знакомыхъ] струнъ
Печаль на душу мне наводитъ
—————————————————
[Наве] [Молвой покинутый]
[А] [я] [потерянный] [изгнанникъ]
[въ степяхъ Молдавии забытъ]  
[Давно съ] [Непримиримою] Судьбою
Певцы давно разлучены...
                                                        [ос] <?>
[давно] [Ихъ лиры] [слад[кой]]
[Дни наши] [Не будятъ[ [чере] <?> игрой
[Окрестъ] [угрюмой] [тишины]
[Не [радостной] <?> игрой]
                ветреной
Их лиры [щастливой]
                                         —
                                щастья
[Пиров] любви¹⁴
Не славятъ чередою;
Сердца тоской омрачены¹⁵.

Если это обычный черновик стихотворения (исключая первый отрывок — неполный и имеющий вид вставки куда-то), то далее, на следующей странице тетради, после нескольких набросков другого содержания, идет типичная корректирующая заметка композиционного характера:

[Молчатъ пиры]

тихли

[Младыхъ пировъ у [молкли] смехи

я <?>

любовницы Утихъ безум[ства] вольны гласъ
[Цирцеи по] забыли насъ;
И разлетелися утехи —
В изгнаньи —
Горя —
Я к вамъ —
Вообра —
Горишь ли ты —
Подру — <?> —
Где ты —

Как видим, вслед за новосочиненными стихами Пушкин показывает начала стихов послания «Горишь ли ты, лампада наша», причем порядок начальных стихов этого послания здесь указан иной, чем в известном нам беловом тексте. Начало этого белового текста — «Горишь ли ты, лампада наша» — здесь оказывается в середине стихотворения.

«В изгнаньи мрачном каждый час — Горя завистливым желаньем...» и т. д., к которым и сочинял Пушкин начало¹⁶. Расшифровав до конца эти записи, мы получаем несколько начальных строк стихотворения (правда, начинающихся с середины фразы — «... до меня доходит»); вторую половину наброска представляют семь стихов, известных нам в беловой редакции послания «Горишь ли ты».

IV

Приведем теперь полностью текст черновика, находящегося в «Записной книжке 1820—1822 гг. ...».

Начало его отсутствует. Перед листом 60 Записной книжки, на котором начинается дошедшая до нас часть черновика, в книжке вырвано пять листов¹⁷. На них, очевидно, и было начало стихотворения.

Теперь черновик начинается стихом «Где своенравный произвол...». Не хватает, таким образом, по счету стихов беловой редакции, двадцати первых стихов. Написан черновик крайне торопливо, неразборчивым почерком, с обилием описок, недописанных слов и т. д.

Я не буду давать транскрипцию черновика; ограничусь сводкой его с приведением главнейших из зачеркнутых вариантов:

Где своенравный произвол
Менял бутылки, разговоры,
Рассказы, песни шалуна,
И разгорались наши споры¹⁸
От искр и шуток и вина¹⁹.

Далее Пушкин написал и зачеркнул ряд стихов и слов, большею частью использованных ниже: «Я вижу вас, друзья обжоры», «Поэты мудрецы», «Примите брата шалуна...», «Вот он», «Приди, Амфитрион любезный», «Счастливец добрый, умный враль»²⁰«Налей же мне вина кометы, — Желай мне здравия, калмык»²¹, «Вы здесь, беспечные поэты».

Незачеркнутый текст выглядит так:

Разлуки долгой и тяжелой
Забыта хладная печаль.
Ты здесь, Амфитрион веселый,
Счастливец добрый, умный враль. —
Бывалой пламенея,
Благослови же мой возврат —
Но где же он, твой ми<лый брат>
Недавний рекрут Гименея:
Приди²² прелестный Адонис,
Жилец <?> Пафоса и Киферы
Любимец ветр<еных Лаис>
Счастливый баловень Венеры.

Этим кончается страница. На следующей (602 ) такой текст:

Услышу ль я, мои поэты
Богов торжественный язык
Налейте мне <вина кометы,>
<вия>, к<алмык>
——————————
И ты, о гражданин кулис²³
Театра злой летописатель²⁴
Очаровательниц актрис²⁵
Непостоянный обожатель²⁶
Вы оба в прежни времена
В ночных беседах пировали²⁷
И сладкой лестью баловали²⁸
Певца свободы и вина²⁹.

_________

Далее, ниже черты и сбоку на полях, идут большею частью зачеркнутые и с трудом разбираемые наброски:

Мне скучны темные <?> (нрзб.)
И я любил их остроту
Веселость, ум и разговоры

(или: Веселый нрав и разговоры)

пламенные взоры
Любил улыбку, нежны взоры
                 речи³⁰

Этим кончается страница. На следующей — сначала идет текст чернового стихотворения, по-видимому, не относящегося к «Посланию» и, надо думать, написанного раньше на этом месте³¹. После конца его поставлена черта, и далее идут снова наброски и, можно предполагать, — продолжение только что приведенных:

Но оскорбил я красоту
Когда блистала славой³²
В венце любви, в дыму кадил³³
В досаде, может быть, неправой³⁴
Хвалы я свистом заглушил.

На следующей странице (л. 61 ₂ ):

Погибни³⁵ мести миг единый
И дерзкий лиры ложный³⁶ звук
Она виновна милый друг
Пред Мельпоменой и Моиной³⁷.

Далее чертой (еле заметной среди сети помарок и поправок) отделен новый отрывок — об актрисе Семеновой — «Все так же ль осеняют своды». Этот текст занимает всю страницу (61₂ ) и кончается на следующей (62₁). Нижняя часть последней страницы — чистая. Здесь кончается текст черновика «послания» (если только два последних отрывка — о Колосовой³⁸ и о Семеновой — относятся к этому посланию).

В конце «Записной книжки», на л. 64 ₂ (среди черновиков «Кавказского пленника») и на л. 65₁«Посланию». Вот, кажется, каков должен быть связный вид крайне разбросанных отрывков:

В кругу семей, в пирах счастливых³⁹ <?>
Я гость унылый и чужой.
Вдали друзей вольнолюбивых⁴⁰ <?>
Теснимый хладною толпой
Певец любви⁴¹, опальный странник;
Забыв и лиру и покой
Бегу за милою мечтой.
[Где ж отдохну, младой изгнанник]⁴²
Забуду горесть и любовь⁴³

И сердца пыл неосторожный,
Забуду⁴⁴ посох свой дорожный
И равнодушен буду вновь?
А вы, товарищи младые,
Друзья, готовьте шумный пир⁴⁵,
Готовьте чаши круговые

V

Можно было бы ограничиться приведением этих отрывков и указать, что все они относятся к одному большому замыслу — к посланию членам «Зеленой лампы». Но пойдем дальше и попытаемся представить себе, как выглядело послание в целом, восстановим редакцию в пределах имеющихся материалов.

У нас есть черновик начала послания (в «Первой кишиневской
тетради») и черновик середины и конца (с пробелом) — в «Записной книжке 1820—1822 гг.». Однако тексты эти не смыкаются: первый кончается третьим стихом (по счету стихов белового текста)⁴⁶, а второй начинается с двадцать первого стиха (считая по беловому тексту): «Где своенравный произвол». Недостающие тринадцать стихов⁴⁷ «Кишиневской тетради», и конец из «Записной книжки»; недостающий же текст промежутка совпадал хотя бы приблизительно с текстом тринадцати соответствующих стихов беловика. Если так, то можно попытаться восстановить, реставрировать из обломков текст этой первоначальной, более распространенной редакции. Правда, к сожалению, полного, законченного текста послания мы не получим, — останутся незаполненные лакуны, но таково состояние наших источников.

В такой реставрации могут вызвать сомнение в методологическом отношении два пункта. Во-первых, можно ли считать составляющим одно целое черновое начало (вступление к посланию) и черновую редакцию середины и конца: ведь эти два черновика записаны в совершенно разных тетрадях. Относились ли они в замысле Пушкина к единой композиции послания или же представляют собой разновременные, не связанные между собой куски большой работы Пушкина над стихотворением? Конечно, утверждать с полной достоверностью единство этого замысла мы не можем. Однако ни в содержании этих стихов, ни в композиции их ничто не противоречит этому предположению. При столь распространенной средней части, с обращением к отдельным членам «Зеленой лампы», вполне уместно то небольшое лирическое вступление, которое отсутствует в беловой, сокращенной редакции⁴⁸. Этому грустному вступлению соответствует аналогичный конец послания (от стиха «В кругу семей, в пирах счастливых...» и далее). Наконец, нет сомнения, что если бы эти оба отрывка были написаны Пушкиным в одной или в тетради и на отдельных листах.

Второе сомнение вызывает включение в текст ранней редакции тринадцати стихов из белового текста. Однако это кажется мне вполне допустимым, поскольку я не утверждаю вовсе, что они дают точный текст недостающей части черновика. Конечно, там текст был несколько иной, но все же, вероятно, близкий к беловому, тем более что он непосредственно примыкает к тексту черновика и дальнейшие стихи черновика и беловика совпадают.

С такими оговорками и ограничениями попытаемся свести в одно эти три отдельные части: черновое начало, тринадцать стихов беловика и черновое продолжение и конец послания. Повторяю, здесь мы не получим подлинного пушкинского текста послания в ранней его редакции, — а только гипотетическую модель его. Полученный текст сам своими качествами должен показать, правильно ли воспроизведен пушкинский замысел, или сделана критическая и текстологическая бестактность, соединены несоединимые куски.

Может возникнуть вопрос: к чему производить эту не всегда благодарную работу? К чему пытаться из обломков, оставленных Пушкиным, возводить на свой риск и страх целое здание, не зная ни точного плана, ни общего вида его? Нужно ли и можно ли это делать?

Я считаю, что можно и нужно. Можно, поскольку из самого материала, как бы отрывочен и разбросан он ни был, можно до известной степени видеть то целое, обломки которого он составляет. А в то же время это целое для нас, конечно, важнее и нужнее отдельных обломков. Мы не должны быть фетишистами пушкинской буквы или отдельного слова, для нас они ценны лишь постольку, поскольку имеют смысл, говорят о том или ином замысле поэта. И конечно, лучше иметь пускай не до конца достоверную, но цельную художественную концепцию, чем оставаться при протокольно засвидетельствованных обломках. Ведь и в текстологии, как и во всякой другой науке, кроме данных абсолютно точных, кроме аксиом и непреложных фактов, есть и должны быть положения более или менее достоверные, имеющие ту или иную степень вероятности. Такая реставрация, реконструкция пушкинского текста и не претендует на то, чтобы стоять в ряду с текстами, подлинность которых бесспорна. Она, естественно, не войдет на равных правах с остальными в собрание сочинений Пушкина. Но все же ей найдется место в работах о пушкинском творчестве, где она будет жить до тех пор, пока ее не отменит или не исправит более точное, глубокое и проницательное исследование.

VI

Самого начала послания нет в черновиках. Не хватает, по-видимому, всего полутора стихов: в первом (рифмующемся со словом «струн»), вероятно, обращение к адресату, а в первой половине второго — видимо, подлежащее незаконченного предложения, составляющего вторую половину стиха («... до меня доходит»): что-нибудь вроде «Твой голос до меня доходит...».

.......................
до меня доходит,
И [милый] звук [знакомых] струн
Печаль на душу мне наводит.
[Непримиримою] Судьбою

Их лиры ветреной игрою
Не славят счастья чередою,
Сердца тоской омрачены.
[Молчат пиры], утихли смехи.

Любовницы забыли нас.
И разлетелися утехи.
В изгнаньи скучном, каждый час,
Горя завистливым желаньем,

Воображаю, вижу вас.
Горишь ли ты, лампада наша,
Подруга бдений и пиров?
Кипишь ли ты, златая чаша,

Все те же ль вы, друзья веселья,
Друзья Киприды и стихов?
Часы любви, часы похмелья
По-прежнему ль летят на зов

..............................
Вот он, приют гостеприимный.
Приют любви и вольных муз,
Где о ними клятвою взаимной

Где дружбы знали мы блаженство,
Где в колпаке за круглый стол
Садилось милое равенство,
Где своенравный произвол

Рассказы, песни шалуна;
И разгорались наши споры
От искр и шуток и вина.
Разлуки долгой и тяжелой

Ты здесь, Амфитрион веселый,
Счастливец добрый, умный враль.
Бывалой <дружбой> пламенея⁴⁹,
Благослови же мой возврат,

Недавний рекрут Гименея?
Вы оба в прежни времена
В ночных беседах пировали
И сладкой лестью баловали

..............................
Приди, прелестный Адонис,
Жилец Пафоса и Киферы,
Любимец ветреных Лаис,

И ты, о гражданин кулис
Театра злой летописатель,
Очаровательных актрис
Непостоянный обожатель,

Веселость, ум и разговоры,
Любил улыбку, нежны взоры,
Но оскорбил я красоту.
Когда она блистала славой
—
В досаде, может быть, неправой,
Я свистом гимны заглушил.
Погибни мести миг единый
И дерзкой лиры ложный звук !

Пред Мельпоменой и Моиной...
................................
Услышу ль я, мои поэты,
Богов торжественный язык?

Желай мне здравия, калмык!

Далее — пропуск, сохранился лишь конец послания:

В кругу семей, в пирах счастливых <?>
Я гость печальный и чужой,
<?>
Теснимый хладною толпой.
Певец любви, опальный странник,
Забыв и лиру и покой,
Лечу за милою мечтой.

Забуду горесть и любовь
И сердца пыл неосторожный,
Забуду посох свой дорожный
И равнодушен буду вновь?..

Друзья, готовьте шумный пир,
Готовьте чаши круговые,
Венки цветов и гимны лир.

Как видит читатель, текст получился не вполне гладкий, иные переходы слишком резкие, видны швы, связывающие отдельные куски. Но этот текст и не выдается за подлинный пушкинский. Можно сказать лишь, что в таком приблизительно виде стихотворение могло существовать как целое, большое послание⁵⁰

Все так же ль осеняют своды
Сей храм Парнасских трех цариц ?
Все те же ль клики юных жриц ?
Все те же ль вьются хороводы ?

Семеновой, сей чудной музы ?
Ужель, навек оставя нас,
Она расторгла с Фебом узы,
И славы русской луч угас ?

Ей вновь готова дань сердец,
Пред нами долго не увянет
Ее торжественный венец.
И для нее любимец славы,

Младой Катенин воскресит
Эсхила Гений величавый
И ей порфиру возвратит.

Эти стихи написаны тут же, подряд, вслед за стихами послания и за эпизодом о Колосовой («Но оскорбил я красоту»). Они и по тону совершенно совпадают со стихами послания. Эти вопросы «Все так же ль», «Все те же ль» — идут в ряд с вопросами «послания»: «Все те же ль вы, друзья веселья? — Все так же ли бегут на зов» и т. д. Трудно только найти точное место в послании, где должен был находиться этот несколько обособленный эпизод. (Ср., впрочем, после обращения к «гражданину кулис» зачеркнутое начало стиха «Скажи», которое могло вводить ряд вопросов о театре: «Все так же ль осеняют своды» и т. д.)

«Я не люблю твоей Коринны <?>», текст которого перебивает текст послания в «Записной книжке» (см. выше), то он, как уже сказано, кажется написанным раньше, а кроме того, крайняя неразборчивость его делает неясным смысл его, так что пока судить о принадлежности его к тому же замыслу невозможно.

VII

Распространенная редакция послания к «Зеленой лампе» более, чем беловая, могла бы носить заглавие — «Я. Н. Толстому», поскольку на какого-то единичного адресата намекают слова начала стихотворения: «... до меня доходит — И звук давно знакомых струн — Печаль на душу мне наводит».

В стихотворении упоминается ряд лиц, членов «Зеленой лампы». «Амфитрион веселый, счастливец добрый, умный враль» — это, как известно, хозяин дома, где собирался кружок, Никита Всеволодович Всеволожский. Ему в 1819 г. Пушкин писал послание, начинающееся словами:

Прости, счастливый сын пиров
—

и кончающееся стихами, варьирующими ту же тему о «счастливце добром»:

И докажи, что ты знаток —
В неведомой науке счастья.

В стихах:

Недавний рекрут Гименея ?

— речь идет об Александре Всеволодовиче Всеволожском, женившемся в ноябре 1820 г. на княжне С. И. Трубецкой⁵¹.

«Прелестный Адонис, — Жилец Пафоса и Киферы, — Любимец ветреных Лаис, — Счастливый баловень Венеры» — конечно, Ф. Ф. Юрьев, которому этими словами Пушкин начал послание в 1818 г.:

Любимец ветреных Лаис,

Умей сносить, мой Адонис,
Ее минутные обиды...

Названный вслед за ним «гражданин кулис, театра злой лето-писатель, непостоянный обожатель очаровательных актрис» — Д. Н. Барков, страстный поклонник театра и автор театральных рецензий, которые он читал периодически на заседаниях «Зеленой лампы».

Стихи «Но оскорбил я красоту» и следующие почти все повторены в стихотворении «Катенину» («Кто мне пришлет ее портрет») и так же, как и это стихотворение, относятся, очевидно, к размолвке Пушкина с актрисой А. М. Колосовой.

— членами «Зеленой лампы», жил интересами их кружка. Вспомним его поручения и вопросы в письме к брату от 27 июля 1821 г.: «... Скажи ему (Всеволожскому. — С. Б.), что я люблю его, что он забыл меня, что я помню вечера его, любезность его, V. С. Р. его, L. D. его⁵², Овошникову его, Лампу его — и все, елико друга моего. Поцелуй, если увидишь, Юрьева и Мансурова — пожелай здравия калмыку — и напиши мне обо всем».

Получив тогда же, в 1821 г., в Кишиневе какое-то известие от Я. Н. Толстого, может быть его стихи, Пушкин решил было ответить большим посланием: в нашей реконструкции (далеко не полной) 88 стихов; всего, вероятно, их было или должно было быть до сотни.

— стихотворение «Горишь ли ты, лампада наша». Остальной же материал частью остался лежать в черновых тетрадях, частью был использован в других произведениях: эпизод с Колосовой в том же, 1821 г. Пушкин обработал в стихотворение «Катенину» («Кто мне пришлет ее портрет»). Характеристику Д. Н. Баркова («Приди, о гражданин кулис, — Театра злой летописатель, — Очаровательных актрис — Непостоянный обожатель») он присвоил Евгению Онегину, роман о котором начал писать в 1823 году. Эту характеристику мы находим в XVII строфе первой главы⁵³. В следующую же, XVIII строфу он вставил, слегка переделав, два стиха из эпизода о Семеновой, касающиеся Катенина, — «Там наш Катенин воскресил — Корнеля гений величавый» (ср. «Младой Катенин воскресит — Эсхила призрак величавый»)⁵⁴, а для XIX строфы переработал, сохранив общий характер, начало того же эпизода:

Мои богини! Что вы ? Где вы ?
Внемлите мой печальный глас ?
—
Сменив, не заменили вас ?
Услышу ль вновь я ваши хоры?..

(Сравни:

Все те же ль клики юных жриц ?
⁵⁵)

Наконец, сам план этого послания к товарищам — грустное начало, обращение к отдельным наиболее близким друзьям и характеристика их, воображаемое возвращение автора в их среду, и пир по этому случаю, лирическое излияние и бодрое, светлое заключение — Пушкин приберег для другого случая и воспользовался им через четыре года, когда писал другое послание к друзьям — «19 октября» («Роняет лес багряный свой убор»). Разница между ним и неосуществленным посланием к «Зеленой лампе» показывает, как далеко шагнул Пушкин за четыре года — с 1821 по 1825 г.

1935