Ауслендер С. А.: Арап Петра Великого (старая орфография)

АРАПЪ ПЕТРА ВЕЛИКАГО.

Осенью 1827 года Пушкинъ уехалъ изъ Петербурга въ Михайловское. Въ недавнее место заключенiя онъ возвращался свободнымъ, чтобы отдохнуть отъ разсеянной жизни въ столицахъ и писать на свободе, ("другiе уверяютъ, что онъ прiехалъ отъ того, что проигрался", злословитъ Вульфъ).

Въ первой главе "Арапа Петра Великаго" находимъ мы дату 31 iюля 1827 года, а въ третьей 10 августа. Этими числами имеемъ право мы определять время рожденiя замечательнаго романа, мысль о которомъ давно владела Пушкинымъ.

Вульфъ посетилъ его 16 сентября и описываетъ въ очаровательномъ по бытовымъ подробностямъ отрывке изъ своего дневника, какъ онъ нашелъ Пушкина въ молдавской красной шапочке и халате за рабочимъ столомъ, на которомъ принадлежности уборнаго столика поклонника моды были разбросаны между Montesquieu, Bibliothèque de campagne, журналомъ Петра I, ежемесячниками Карамзина, изъясненiемъ сновъ и т. д. Они уютно пообедали въ осеннiя сумерки, запивая рейнвейномъ швейцарскiй сыръ. Въ черной сафьяновой тетради, которую Вульфъ сначала принялъ за летопись массонской ложи, заметивъ на ней стертый треугольникъ, Пушкинъ показалъ гостю "только что написанныя две главы романа въ прозе, где главное лицо представляетъ его прадедъ Ганнибалъ, сынъ Абиссинскаго эмира, похищенный турками, а изъ Константинополя русскимъ посланникомъ присланный въ подарокъ Петру I, который его самъ воспитывалъ и очень любилъ. Главная завязка этого романа будетъ - какъ Пушкинъ говоритъ - неверность жены сего арапа, которая родила ему белаго ребенка и за то была посажена въ монастырь". (Дневникъ Вульфа у Майкова, "Пушкинъ").

Вотъ программа несомненно точная и записанная со словъ Пушкина.

Пушкина уже давно тянуло написать романъ. "Богъ дастъ" говорилъ онъ друзьямъ "мы напишемъ историческiй романъ изъ русской жизни, на который и другiе полюбуются" (Анненковъ 191 стр.) Уже въ третьей главе "Евгенiя Онегина" онъ мечтаетъ:

"Тогда романъ на старый ладъ
Займетъ веселый мой закатъ".

Онъ чувствовалъ, что генiй его призванъ и обязанъ передъ русской литературой завоевать еще новую область и дать начало русской повести. Такъ определяетъ историческое значенiе "Арапа Петра Великаго" Белинскiй: "Что касается до повести - она со времени появленiя Марлинскаго до Гоголя, играла роль ученицы и только въ отрывке изъ романа Пушкина "Арапъ Петра Великаго" на минуту сделалась мастеромъ въ смысле немецкаго мейстера или итальянскаго маэстро" (Белинскiй т. III, стр 41). Давъ совершенные образцы во всехъ областяхъ словесности, Пушкинъ не могъ оставить безъ защиты и покровительства художественную прозу и долженъ былъ написать романъ.

Чувствуя на себе этотъ сладкiй и страшный долгъ, на кого же, какъ не на Петра и Ганнибала могъ направить свою фантазiю Пушкинъ прежде всего. Къ Петру все влекло Пушкина; въ Петре виделъ онъ и классическаго героя - победители "Полтавы" и почти божество,-- мистически прекраснаго, восторгающаго и вместе пугающаго "чудотворца", "Меднаго Всадника".

Изобразить своего любимца; сочетать все черты небожителя съ образомъ живого человека, котораго такъ любилъ и тонко угадывалъ Пушкинъ; развернуть широкую бытовую картину времени, въ русской исторiи едва ли не самаго необычайнаго,-- это ли не соблазнительная задача художнику?

Въ Ганнибале же Пушкинъ любилъ не только замечательный художественный образъ-гротескъ, котораго не создать самому пылкому воображенiю, образъ экзотическаго принца, соединившаго въ себе всю яркость востока, французскаго XVIII века и странну ю остроту петровской эпохи. Больше всего помнилъ и любилъ въ немъ Пушкинъ своего прадеда, таинственную связь съ которымъ чувствовалъ онъ всю жизнь, всегда мечтая и думая о немъ.

Художественну ю цену образа Ганнибала Пушкинъ, конечно, отлично зналъ, и еще по поводу поэмы Рылеева "Войнаровскiй" писалъ брату Льву: "Присоветуй Рылееву поместить въ свите Петра I нашего дедушку. Его арапская рожа произведетъ странное впечатленiе на всю картину Полтавской битвы".

Такимъ образомъ, романъ "Арапъ Петра Великаго" изъ всехъ вещей Пушкина является наименее случайной, привлекшей лишь на минуту воображенiе поэта. А между темъ, Пушкинъ не только не кончилъ "Арапа", но и какъ то мало-по-малу замолчалъ и о своемъ романе и о Ганнибале, о которомъ раньше кстати и не кстати любилъ вспоминать и въ письмахъ и въ стихахъ. Уже Белинскiй обратилъ вниманiе на некоторую странность этого забвенiя. "Не понимаемъ, почему Пушкинъ не продолжалъ этого романа. Онъ имелъ время кончить его", недоумеваетъ Белинскiй.

Мы попытаемся найти отгадку на этотъ вопросъ, остановившись сначала на исторической личности Ганнибала и отношенiи къ ней Пушкина.

II.

Отсылая читателя къ схематической бiографiи Абрама Петровича Ганнибала въ статье І". Модзалевскаго (І и томъ этого изданiя, стр. 14--20), или къ спецiальнымъ и указаннымъ нами въ примечанiяхъ изследованiямъ, мы остановимся только на четырехъ моментахъ, наиболее интересовавшихъ Пушкина и имеющихъ ближайшее отношенiе къ роману "Арапъ Петра Великаго".

Фантастическое происхожденiе Ганнибала вызывало много легендъ. Самъ Пушкинъ, несмотря на весь свой интересъ и стремленiе узнать все возможное о своемъ прадеде, о происхожденiи Ганнибала имелъ представленiя весьма смутныя. Твердо считалъ онъ себя, напримеръ, "потомкомъ негровъ безобразныхъ". Это обычное и до сихъ поръ мненiе о негритянскомъ происхожденiи Пушкина следуетъ считать после обстоятельнаго изследованiя проф. Д. Н. Анучина поколебленнымъ. Показанiя о наружности Абрама Петровича, хотя вообще несколько сомнительныя, не указываютъ на характерные признаки внешности негритянской. На портрете, правда весьма недостоверномъ, Абрама Петровича въ Московскомъ главномъ архиве министерства иностранныхъ делъ (I томъ этого изданiя) онъ изображенъ съ лицомъ не негритянскаго типа, а сухимъ, овальнымъ, съ высокимъ лбомъ, средней толщины губами и прямымъ носомъ. Нигде мы не найдемъ другого изображенiя Ганнибала, кроме словъ о немъ Корсакова въ "Арапе Петра Великаго": "съ твоимъ ли сплющеннымъ носомъ, вздутыми губами, съ этой ли шершавой головой бросаться во все опасности женитьбы".

Помимо того, что Пушкинъ былъ твердо уверенъ въ своемъ негритянскомъ происхожденiи (въ бумагахъ Пушкина была найдена краткая запись Петра Абрамовича, въ которой ясно сказано "отецъ мой былъ негръ"), не было ли для Пушкина въ этомъ странномъ, преувеличенномъ безобразiи Ибрагима особой мучительной сладости? Къ этому мы, впрочемъ, еще вернемся.

Ганнибалъ былъ не негръ, а абиссинецъ. Годился онъ въ городе Лагонь, который лежитъ на правомъ берегу Марфба и вместе съ другими округами входить въ составъ горной страны Хамасенъ (или Амасенъ) въ 100--150, примерно, километрахъ къ западу отъ Массовы.

Въ немецкой бiографiи Ганнибала, найденной въ бумагахъ Пушкина, вольный переводъ которой переписанъ его рукой, гакъ описывается происхожденiе Ганнибала: "Годомъ былъ африканскiй арапъ, изъ Абиссинiи, сынъ въ тогдашнiя времена сильнаго владельца въ Абиссинiи, столь гордаго своимъ происхожденiемъ, что выводилъ оное прямо отъ Аннибала. Сей владелецъ былъ Вассаломъ Отоманской Имперiи въ конце прошедшаго столетiя, взбунтовавшагося (sic) противу Турецкаго Правленiя вместе со многими другими князьями, утесненными налогами. После многихъ жаркихъ битвъ сила победила. И сей Ганнибалъ 8 летъ, какъ меньшой сынъ Владельца вместе съ другими знатными юношами былъ отведенъ въ залогъ въ Константинополь. Жребiй сей долженъ былъ миновать отрока, но мать его была последняя изъ 30 женъ Африканскаго Владельца - прочiя княгини поддержанныя своими связями, черезъ интриги родственниковъ, обманомъ посадили его на корабль, назначенный для отвоза залоговъ - сестра его, единственная, любимая, старее его несколькими годами, имела довольно духа, чтобы бороться за него - она уступила силе, проводила его до лодки, надеясь просьбами его избавить или изкупить жертвою всехъ своихъ драгоценностей. - Но видя, что все ея старанiя были тщетны, бросилась она въ море[е] и утонула. - Въ самой глубокой старости текли слезы... (его при) воспоминанiи любви и дружбы - и диво всегда живо и ново представлялась ему сiя картина. - Вскоре после привезенъ былъ А. въ Константинополь и вместе съ другими юношами принятъ въ Сераль султана, где пробылъ годъ и несколько месяцевъ". (И. А. Шляпкинъ "Изъ неизданныхъ бумагъ А. С. Пушкина").

Августой II былъ его воспрiемникомъ. "И отъ того времени былъ при Его Императорскомъ Величестве неотлучно" - пишетъ про себя Ганнибалъ въ прошенiи къ Сенату. Абрамъ исполнялъ обязанности личнаго секретаря государя, а потомъ по словамъ бiографiи "государь будучи день это дня более убежденъ дарованiями сего юноши и подъ собственнымъ своимъ надзоромъ далъ ему лучшихъ учителей - особенно математиковъ".

Въ этомъ замысле Петра сделать изъ абиссинскаго принца одного изъ сподвижниковъ своихъ по преобразованiю Россiи, въ этомъ неутомимомъ попеченiи о чернолицемъ пленнике есть какая-то странная причудливость, столь характерная для всей Эпохи Петровскаго царствованiя.

Это та же затейливая прелесть смешенiя, какъ на портрете Шхонебека (См. т. I, стр. 15), где "государь всея Руси" изображенъ въ голландскомъ кафтане въ чулкахъ и башмакахъ, на голове его большая круглая шляпа съ загнутыми полями, украшенная перьями, изъ-подъ шляпы падаютъ на плечи длинные локоны парика. Въ правой руке онъ держитъ скипетръ, которымъ опирается на столъ съ лежащими на немъ регалiями. Изъ за правой руки Петра видна голова стоящаго позади "арапа".

Портретъ этотъ, сделанный, вероятно, еще до прибытiя Ганнибала въ Россiи" (Шхонебекъ уже умеръ въ 1704 году), показываетъ, что въ этой причуде поставить близко отъ себя "арапа" была какая-то преднамеренность. Чемъ-то это нравилось Петру; будто Петръ понималъ, что "арапская рожа произведетъ странное впечатленiе на всю картину". Въ этомъ есть какая-то особая острота начала русскаго XVIII века, тяжелаго, строительнаго, но уже по своему пышнаго и причудливаго. Петръ остался веренъ до конца жизни своей экзотической затее - усердно покровительствовать Ганнибалу. Онъ послалъ его въ Парижъ для науки (по другимъ известiямъ арапъ былъ оставленъ въ Париже Петромъ, бывшимъ тамъ въ 1717 году). Въ 1723 году вызвалъ его въ Россiю и "поехалъ къ нему навстречу съ Екатериной до 27 версты до Краснаго Села, сделалъ его (22 летъ) бомбардирской роты 1. Г. Преображенскаго полка, коего полка самъ Петръ былъ капитаномъ, капитанъ-лейтснантомъ, въ космъ чине могъ онъ Государя всегда видеть безъ доклада". Передъ самой смертью Петръ далъ приказъ выслать Ганнибалу въ Ригу, где тотъ былъ для поправки укрепленiй, 2,000 голландскихъ дукатовъ, и на смертномъ одре вспомнилъ о своемъ арапе: "Петръ умирая просилъ объ немъ свою наследницу и Великую Княжну Елизавету дабы его какъ чужестранца"... (охраняли). Такова истинно-трогательная картина отношенiй суроваго генiи Россiи къ Абраму Петровичу Ганнибалу; картина нисколько не преувеличенная и тонко угаданная Пушкинымъ въ "Арапе Петра Великаго".

Относительно жизни Ганнибала въ Париже мы имеемъ сведенiя весьма скудныя. Сохранились письма Ганнибала въ Россiю, къ кабинетъ-секретарю Макарову, но содержанiю почти однородныя: все наполнены жалобами на "нищету" и просьбами "не оставить въ такой бедности".

5 марта 1722 года Ганнибалъ пишетъ: "мы здесь все въ долгу не отъ мотовства, но отъ бумажныхъ денегъ. Если бы не было здесь графа Мусинъ-Пушкина, то бъ умерли съ голоду".

Немецкiй бiографъ сообщаетъ, что Ганнибалъ "окончилъ курсъ математическихъ наукъ подъ руководствомъ Belior, выпущенъ былъ оттуда офицеромъ артиллерiи, служилъ въ Гишпанской наследственной войне, капитаномъ артиллерiи былъ во всехъ походахъ, былъ употребляемъ въ копанiи минъ, раненъ въ голову въ одномъ подземномъ сраженiи и взятъ въ пленъ".

Мы не имеемъ никакихъ прямыхъ указанiи, что Ганнибалъ жилъ той блестящей жизнью французскаго общества XVIII века, о которой говоритъ Пушкинъ, но не имеемъ никакихъ основанiй считать эту главу "Арапа Петра Великаго" неправдоподобной. Ганнибалъ, но словамъ бiографа, имелъ особую рекомендацiю отъ Петра къ регенту, герцогу Орлеанскому; какъ знатный иностранецъ, онъ имелъ, вероятно, доступъ въ самые изысканные салоны Парижа. Кроме того мы имеемъ изъ эпохи позднейшей, петербургской уже две записочки Абрама Петровича къ какимъ-то "кронштадскимъ плутовкамъ"; сквозь тяжелую неуклюжесть штиля Петровскаго языка въ этихъ записочкахъ пробивается тонъ опытнаго въ амурныхъ делахъ, жеманнаго и насмешливаго французскаго любезника. Приводимъ одну изъ этихъ записочекъ целикомъ:

"Комплиментъ не великъ, да жалобенъ, не много пишу, да много силы замыкаю.

устъ, аки изъ пропасти бездны морскаго, волю вамъ даю теперь до моего прiезду, прости моя Дарья Яковлевна, сударышня глупенькая, шалунья Филипьевна". (Шубинскiй, Княгиня А. И. Волконская и ея друзья. "Историческiй Вестникъ" 1904, No 12).

Изъ Парижа Ганнибалъ привезъ не только внешнiй лоскъ. И по образованiю, и но взглядамъ Абрамъ Петровичъ возвратился въ Россiю истиннымъ европейцемъ. Бiографы Ганнибала, характеризуя его, ссылаются главнымъ образомъ на тяжелое дело о разводе, въ которомъ Ганнибалъ играетъ роль тирана, съ жестокими и необузданными страстями. Но матерiалы, приведенные въ статье г. Шубинскаго о кн. Волконской, рисуютъ намъ Ганнибала и съ другой стороны, какъ просвещеннаго и гуманнаго, сравнительно съ своими современниками, государственнаго деятеля. Пушкинъ, несколько идеализируя вульгарную семейную исторiю Ганнибала, правъ выставляя его человекомъ культурнымъ и тонкимъ и подчеркивая его европеизмъ.

Обращаемся теперь къ тому, что въ продиктованной Пушкинымъ Вульфу программе называется "главной завязкой этого романа".

Въ конце 1730 года, прiехавъ изъ Сибири, Абрамъ Петровичъ познакомился съ капитаномъ галернаго флота Андреемъ Дiоперомъ - грекомъ по происхожденiю. Дочь его Евдокiя скоро покорила сердце Ганнибала; онъ просилъ руки ея и получилъ на это радостное согласiе отца, но не невесты, которая ни за что не хотела идти за Абрама Петровича "понеже арапъ и не нашей породы". Кроме того флотскiй поручикъ Кайсаровъ уже былъ счастливымъ любовникомъ Евдокiи Андреевны.

Однако настоянiями отца и Ганнибала между 6 января и 21 февраля 1731 года свадьба состоялась и Абрамъ Петровичъ увезъ молодую жену въ Перновъ, куда былъ назначенъ учить кондукторовъ математике и черченiю.

поведенiя, Морши, Евдокiя Андреевна познакомилась съ кондукторомъ Шишковымъ, играла съ нимъ въ короли "и когда Шишковъ король былъ, то ей капитанше, положилъ, чтобы она его целовала, что капитанша и учинила".

Вскоре после этого у нихъ завязались сношенiя черезъ писаря Тимофеева. Шишковъ клялся "я тебя люблю всемъ сердцемъ" и съ этого у нихъ "любленiе пошло" вплоть до февраля 1732 года, когда Ганнибалу донесли объ этомъ съ прибавленiемъ, что Шишковъ "хвалился его - капитана окормить". Абрамъ Петровичъ подалъ въ Перновскую канцелярiю донесенiе о томъ, а къ жене "приставилъ караулъ" и сталъ допрашивать домашнимъ образомъ, "билъ и мучилъ ее смертельными побоями необычно", принуждая показать на допросе, что она "съ кондукторомъ Шишковымъ хотела его Ганнибала отравить"

Евдокiя Андреевна подъ угрозой смерти подтвердила все, что значилось въ доносе и была посажена на Госпитальный дворъ, где пробыла пять летъ.

Въ 1736 году, намереваясь жениться второй разъ на дочери капитана Перовскаго полка Христине-Регине фонъ-Шёбергъ, съ которой онъ жилъ уже несколько летъ на своей подгородной мызе Курикулля, Ганнибалъ потребовалъ надъ Евдокiей суда, который постановилъ: "прелюбодеице учинить наказанiе, гонять по городу лозами, а прогнавши, отослать на Прядильный дворъ, на работу вечно, а Ганнибалу, какъ невинному, за руками всехъ присутствующихъ выдать аттестатъ". Евдокiя Андреевна подала на этотъ приговоръ прошенiе въ Петербургъ и просьбу, чтобы ее вытребовали туда. Въ марте 1736 года по прибытiи въ Петербургъ, она подала въ св. синодъ челобитную, въ которой заявляла, что первоначальныя показанiя были вырваны у нея угрозами и пытками.

После всякихъ канцелярскихъ проволочекъ, въ 1743 году синодъ вытребовалъ дело къ себе и подсудимая была выпущена до окончательнаго решенiя на поруки. На свободе Евдокiя Андреевна вскоре сошлась съ подмастерьемъ академiи наукъ Абумовымъ и родила отъ него дочь Агриппину вскоре умершую, которая, вероятно, и породила слухи о белой дочери "арапа", такъ какъ ни о какомъ другомъ ребенке Евдокiи Андреевны въ процессе не упоминается. Евдокiя Андреевна была взята опять подъ стражу и по совету одного священника подала въ консисторiю прошенiе, въ которомъ она сознавалась въ своихъ проступкахъ и ходатайствовала о разводе съ Ганнибаломъ, указывая, что онъ женился уже на другой и имеетъ отъ нея детей.

только въ 1753 году (21 годъ спустя после перваго заключенiя Евдокiи Андреевны на Госпитальный дворъ).

Бракъ Ганнибала съ Христиной Шебергъ было постановлено утвердить, наложивъ на Абрама Петровича эпитимью и денежный штрафъ. Евдокiя же Андреевна была признана виновной въ преступныхъ сношенiяхъ съ Кайсаровымъ, Шишковымъ и Абумовымъ и присуждена къ разведенiю съ Ганнибаломъ и заключенiю въ монастырь. 24 января 1754 года отставному солдату Щеколдину было выдано изъ с. -петербургской консисторiи 3 рубля и приказано доставить Евдокiю Андреевну въ новгородскую консисторiю и оттуда въ Староладожскiй монастырь, где она вскоре и скончалась.

"Арапа Петра Великаго", которая должна была служить "главной завязкой этого романа"; исторiя фатальная для семейства Ганнибаловъ (сынъ Абрама Петровича - Осипъ Абрамовичъ почти повторилъ исторiю отца: въ его процессе тоже есть и двоеженство и прочiя семейныя неурядицы); исторiя, которую Пушкинъ не успелъ или не захотелъ развязать до печальнаго конца, бросивъ "Арапа Петра Великаго" на самомъ первомъ узле "главной завязки".

III.

Vrai démon pour l'espièglerie,
Vrai singe par sa mino.

(Настоящiй демонъ въ шалостяхъ, настоящая обезьяна но виду).

Можно привести еще несколько примеровъ того, что Пушкинъ какъ-то особенно подчеркивалъ свое физическое родство съ далекимъ предкомъ Ганнибаломъ.

" главное - именно го, что герой его, "арапъ", человекъ необычайный по самому происхожденiю своему, который никогда не можетъ слиться съ окружающимъ его обществомъ, у котораго всегда затаенная печаль о какой-то фантастической, далекой, навсегда утраченной жизни подъ небомъ Африки. "До глубокой старости Аннибалъ помнилъ еще Африку, роскошную жизнь отца, 19 братьевъ, изъ коихъ онъ былъ меньшой; помнилъ какъ ихъ водили къ отцу, съ руками связанными за спину, между темъ, какъ онъ одинъ былъ свободенъ и плавалъ подъ фонтанами отеческаго дома, помнилъ также любимую сестру свою Лагань, плывшую издали за кораблемъ, на которомъ онъ удалялся" (примечанiе Пушкина къ 1-й главе "Евгенiя Онегина"),

Судьба этого человека имеетъ въ себе много остро привлекательнаго, по и глубокая трагедiя таится за этой "необычайностью".

"Обыкновенно смотрели на молодого негра, какъ на чудо, окружали его, осыпали приветствiями и вопросами, и это любопытство, хотя и прикрытое видомъ благосклонности, оскорбляло его самолюбiе. Сладостное вниманiе женщинъ, почти единственная цель нашихъ усилiй, не только не радовало его, но даже наполняло горечью и негодованiемъ. Онъ чувствовалъ, что онъ для нихъ родъ какого-то редкаго зверя, творенiя особеннаго, чужого, случайно перенесеннаго въ мiръ, не имеющiй съ нимъ ничего общаго. Онъ даже завидовалъ людямъ, никемъ незамеченнымъ и почиталъ ихъ ничтожество благополучiемъ". ("Арапъ Петра Великаго" глава I).

Когда Пушкинъ почти тоже самое, что онъ говоритъ объ Ибрагиме, повторяетъ въ посланiи къ Юрьеву о себе:

А я, повеса вечно праздный,

Взрощенный въ дикой простоте,
Любви неведая страданiй,
Я нравлюсь юной красоте,
Безстыднымъ бешенствомъ желанiй:

Украдкой Нимфа молодая,
Сама себя не понимая,

не даетъ ли онъ право сказать, что печать этого "необычайнаго" чувствуетъ еще и онъ, правнукъ, на себе.

Въ посланiи къ Юрьеву эта странная "необычайность" юношески радуетъ еще Пушкина; она залогъ значительной и яркой судьбы, которая еще не пугаетъ, не утомляетъ, не заставляетъ малодушно "завидовать людямъ, никемъ незамеченнымъ и почитать ихъ ничтожество благополучiемъ".

1827 годъ уже является началомъ последняго десятилетiя жизни Пушкина, въ которое онъ, какой-то усталый, во многомъ разочарованный, такъ необъяснимо стремился (особенно после женитьбы въ 1831 году) къ спокойной обыкновенности светскаго и придворнаго семьянина.

Въ 1835 году онъ писалъ въ "Египетскихъ ночахъ":

"Чарскiй употреблялъ всевозможныя усилiя, чтобы сгладить съ себя несносное прозвище (поэта). Онъ избегалъ общества своей братьи литераторовъ и предпочиталъ имъ светскихъ людей, даже самыхъ пустыхъ, но это не помогало ему".

"это не помогало ему", что все-таки онъ останется необычайнымъ, посланнымъ Россiи для великаго дела, но не могущимъ сделаться совсемъ простымъ, совсемъ похожимъ на этихъ светскихъ людей, которыми онъ окружилъ себя, въ эту эпоху легко предположить, что браться за "Арапа Петра Великаго", возобновлять въ своей фантазiи постоянно печальную, семейно-роковую повесть тоже "необычайнаго" и столь таинственно связаннаго съ нимъ человека, Пушкину было не очень прiятно.

Странное безобразiе Ибрагима, которое было сладко преувеличивать раньше Пушкину, какъ усиленiе той "необычайности", что въ 1818 году еще мучительно радовала его и въ себе, не было кстати вспоминать въ то время, когда сложная собственная исторiя женитьбы ставила мрачный вопросъ Корсакова: ему ли, потомку злосчастнаго мужа Евдокiи Андреевны, "бросаться во все опасности женитьбы"?

Мы не решаемся наши догадки считать твердо-обоснованнымъ ответомъ на вопросъ Белинскаго: "не понимаемъ, почему Пушкинъ не продолжилъ этого романа".

Мы знаемъ, что вступаемъ въ область такихъ интимныхъ и тонкихъ переживанiй, где трудно что-нибудь утверждать, а можно только угадывать. Но то, что романъ "Арапъ Петра Великаго" связанъ самымъ теснымъ образомъ съ личною жизнью Пушкина, что многое написанное о далекомъ прадеде какъ-то очень близко касалось правнука - въ этомъ едва-л и следуетъ сомневаться.

IV.

"Арапъ Петра Великаго" известенъ но рукописи, перебеленной и снова исправленной въ тетрадяхъ Московскаго Румянцевскаго музея за No 2378 и въ несколькихъ черновыхъ отрывкахъ въ тетрадяхъ No 2367 и 2308. На первой странице рукописи выписаны Пушкинымъ эпиграфы, потомъ отброшенные. Для первой главы - изъ сатирическаго стихотворенiя И. И. Дмитрiева "Путешествiе N. N. (Василiя Львовича Пушкина) въ Парижъ и Лондонъ".


И началъ жить, а не дышать.

Для следующихъ главъ выписаны следующiе эпиграфы:

И тебе жену добуду
Иль я мельникомъ не буду.

Какъ облако на небе
Такъ мысли въ насъ меняетъ легкiй образъ:
Что любимъ днесь

Ужъ столъ накрытъ, ужъ онъ рядами
Несчетныхъ блюдъ отягощенъ.

(Источникъ не указанъ).

Железной волею Петра

(Языковъ).

Не столько нежитъ красота,
Не столько восхищаетъ радость.
Не столько легкомысленъ умъ,

Желанiемъ честей размученъ...
Зоветъ я слышу славы шумъ.

(Державинъ).

Наконецъ эпиграфъ изъ "Руслана и Людмилы", который и былъ помещенъ Пушкинымъ при IV главе, напечатанной въ "Северныхъ Цветахъ" на 1829 годъ.

"Арапа Петра Великаго" были напечатаны только два отрывка. Въ "Северныхъ Цветахъ" на 1824 годъ "IV глава изъ историческаго романа" и въ "Литературной газете" за 1830 годъ въ А;: 13--"Ассамблея при Петре I", отрывокъ изъ III главы. Имени автора при обоихъ отрывкахъ поставлено не было, и при второмъ отрывке были сделана выноска: см. Голикова и Русскую Старину ("Русская Старина" альманахъ, изданный незадолго передъ темъ Кирилловичемъ). Оба отрывка были перепечатаны съ измененiями въ 1834 году въ изданiи повестей Пушкина. Весь сохранившiйся текстъ романа былъ напечатанъ уже после смерти Пушкина въ "Современнике" за 1837 годъ въ IV томе, но неточно и съ ошибками. Въ рукописи нетъ заглавiя и фамилiя отца невесты Арапа обозначалась одной буквой, Р. Въ "Современнике" и посмертномъ изданiи была поставлена фамилiя Рагузинскiй, не смотря на то, что имя Ржевскаго указано въ самомъ тексте IV главы, а Рагузинскiй напротивъ упоминается теткой Наташи, какъ предполагаемый женихъ.

О томъ, что замыселъ "Арапа Петра Великаго" долго владелъ Пушкинымъ, свидетельствуютъ два отрывка, близкiе по содержанiю къ теме романа. Одинъ отрывокъ, известный по Румянцевской рукописи No 2370 отъ 1825 года.

Черный воронь выбиралъ белую лебедушку:
Какъ жениться задумалъ царскiй арапъ:

На боярышенъ арапъ поглядываетъ.
Что выбралъ себе арапъ сударушку
Черный воронь - белую лебедушку.
А какъ онъ, арапъ, чернешенекъ,

Второй отрывокъ не такъ близокъ къ "Арапу Петра Великаго" по содержанiю, но въ немъ много общаго по колориту съ первой главой романа. Это драматическая сцена изъ французской жизни XVIII века между господиномъ Дорвилемъ (въ "Арапе" любовникъ графини Мервиль) и графиней (см. т. III, стр. 176). Дело идетъ о беременности графини и неожиданномъ возвращенiи мужа. Такъ же, какъ въ "Арапе Петра Великаго", графиня въ отчаянiи отвергаетъ все предложенiя любовника защитить ее (въ "Арапе" Ибрагима) и въ конце концовъ придумываетъ какой-то ловкiй способъ избежать гибели.

Отрывокъ этотъ, отнесенный И. А. Шляпкинымъ къ 1830--1831 году, показываетъ, что въ это время Пушкинъ, если уже и не продолжалъ "Арапа", то какъ-то еще вспоминалъ о теме и плане его. После 1831 года (годъ женитьбы и резкiй поворотъ въ настроенiяхъ Пушкина) мы не находимъ никакихъ напоминанiи о романе. Верны ли или нетъ наши догадки, случайно ли или не совсемъ случайно, но "Арапъ Петра Великаго" съ этого времени былъ сданъ окончательно въ архивъ и забытъ - съ какимъ-то особеннымъ старанiемъ.

V.

"Эти семь главъ неоконченнаго романа, изъ которыхъ одна упредила все историческiе романы гг. Загоскина и Лажечникова, неизмеримо выше и лучше всякаго историческаго русскаго романа, порознь взятаго, и всехъ ихъ, вместе взятыхъ". Такъ писалъ Белинскiй объ "Арапе Петра Великаго", и врядъ ли его приговоръ потерялъ свое значенiе и для нашего времени. Какой историческiй романъ {"Войну и Миръ" нельзя, конечно, считать историческимъ романомъ въ тесномъ смысле слова. Ред.} по самому методу и по исполненiю поставимъ мы выше "Арапа Петра Великаго"?

ихъ.

"Арапомъ Петра Великаго" положено начало новому методу историческаго романа, методу, по которому художникъ долженъ не только знать все подробности событiй, обстановки и друг., но и какъ-то особенно чувствовать эпоху, людей имъ описываемыхъ, посредствомъ высшей интуицiи представлять ихъ такъ точно и ярко, будто они его современники, о которыхъ онъ отлично знаетъ и какъ они одеваются, и какъ говорятъ, и что переживаютъ.

Это перевоплощенiе развязываетъ художнику руки, позволяетъ избежать того нарочитаго историзма, который запахомъ учебниковъ изгоняетъ изъ романа жизнь, но съ другой стороны обязываетъ не сделать ни одного ложнаго жеста, не сказать ни одного фальшиваго противъ стиля эпохи слова.

Высокое преимущество этого метода блестяще доказано "Арапомъ Петра Великаго".

Безъ всякаго напряженiя, только иногда вкрапливая мелкiя бытовыя подробности, воскрешаетъ Пушкинъ жизнь эпохи сложнейшей по соединенiямъ элементовъ самыхъ разнообразныхъ, обращая вниманiе главнымъ образомъ на интимныя переживанiя своихъ героевъ, съ которыми онъ обращается черезъ столетiе съ такой непринужденной простотой, съ такой уверенностью, будто это его близкiе друзья, прекрасно изученные имъ въ теченiе многихъ летъ.

"старинная зала" въ доме Ржевскаго (какiя же старинныя залы въ Петербурге 1723 года?) не могутъ ни на минуту ослабить генiальной верности и полноты исторической картины, переданной въ этихъ тонкихъ минiатюрахъ семи коротенькихъ главъ неоконченнаго романа.

Весь XVIII векъ Францiи въ этомъ одномъ портрете графини, милой, легкомысленной, нежной, беззаботной, меняющей любовниковъ, какъ перчатки истинной женщине Францiи XVIII века. Вся порочность, веселость, яркость этого очаровательнаго времени последнихъ летъ великолепiя Версаля передана Пушкинымъ въ несколькихъ, необходимыхъ, казалось бы, только для хода романа, словахъ о графине.

Потайная лестница въ доме графа; замена чернаго ребенка белымъ; поздравленiе недавнимъ любовникомъ графини Мервилемъ Ибрагима съ ея благосклонностью; последнее графинино "Bonne nuit, messieurs" мужу и любовнику, изъ которыхъ ни тотъ, ни другой не хотели уйти раньше; нежное письмо къ Ибрагиму, которому графиня уже изменила,-- эти несколько небрежно брошенныхъ деталей, несколько мелкихъ эпизодовъ съ такой несомненной подлинностью и убедительностью раскрываютъ намъ маленькiе, отдельные углы сцены, необходимые для действiя романа, что все целое, о которомъ почти не говорится, угадывается само собой. И весь Парижъ шумный, пышный чувствуется такъ несомненно, какъ не передать бы его никакому самому исторически-точному описанiю праздниковъ, маскарадовъ, событiй.

Этотъ недостроенный среди болотъ и пустырей Петербургъ, въ которомъ европейская изысканность такъ своеобразно преломлялась со стариной и съ грубой простотой строителей и завоевателей; въ которомъ въ домахъ, построенныхъ на старинный ладъ, упрямые бояре еще вздыхаютъ о старыхъ порядкахъ среди шутихъ и томныхъ боярышенъ; Петръ въ холстяной фуфайке принимаетъ на мачте корабля депеши отъ герцога Орлеанскаго; въ наполненныхъ дымомъ трубокъ шкиперовъ низкихъ залахъ танцуютъ менуэтъ; весь этотъ странно-противоречивый Петербургъ данъ Пушкинымъ въ несколькихъ мимоходомъ брошенныхъ словахъ.

Всего насколько картинъ, насколько портретовъ; утрированный французскiй модникъ Корсаковъ; еще не потерявшая всего очарованiя теремной поэзiи, хрупкая, нежная - нежностью тепличнаго цветка - Наташа: загадочный, задумчиво-печальный Ибрагимъ; домъ Ржевскихъ со всей тяжестью до-Петровскаго боярскаго быта; Петръ великодушный, простой, бодрый и веселый, съ тяжелой тростью, громкимъ смехомъ, глиняной трубкой и гамбургскими газетами, чародей и властитель Россiи; и весь Петербургъ, все странное время Петра воскресаетъ, какъ по знаку магической палочки.

такъ какъ нетъ и не можетъ быть никакого сомненiя въ месте и времени действiя.

"Арапъ Петра Великаго" остается непревзойденнымъ въ русской литературе и является примеромъ удивительнымъ - совершенства достиженiя и совершенства метода {Ср.: Д. Н. Анучинъ, "А. С. Пушкинъ", Русскiя Ведомости, 1899 г., No 99--No 209 или отд. изд., Москва, 1899 г.; И. А. Шляпкинъ, "Изъ неизданныхъ бумагъ Пушкина"; А. Д. Хмыровъ, "Историческiя статьи", С. -П. -Б., 1873; С. П. Опатовичъ, Е. А. Аннибалъ" (процессъ А.), Русская Старина, 1877 г., т. XVIII; Шубинскiй, "Княгиня А. Н. Волконская и ея друзья", Историческiй Вестникъ, 1901. No 12: Гельбигъ, Русскiе избранники и случайные люди въ XVIII веке".}.

Сергей Ауслендеръ.

Библiотека великихъ писателей. Пушкинъ, т. IV, СПб., 1910

Раздел сайта: