| Наши партнеры |
П. П. СВИНЬИН
Бакчисарайский дворец
(Из путевых записок издателя
«От<ечественных> зап<исок>» 1825 года)
<Отрывки>
Покинув север — наконец,
Пиры надолго забывая,
Я посетил Бакчисарая
В забвенье дремлющий дворец.
Среди безмолвных переходов
Бродил я там, где, бич народов,
Татарин буйный пировал
И после ужасов набега
В роскошной лени утопал.
Еще поныне дышит нега
В пустых покоях и садах;
Играют воды, рдеют розы,
И вьются виноградны лозы,
И злато блещет на стенах.
За коими, в своей весне,
Янтарны разбирая четки,
Вздыхали жены в тишине.
Я видел ханское кладбище,
Владык последнее жилище;
Сии надгробные столбы,
Венчанны мраморной чалмою,
Казалось мне — завет судьбы
Гласили внятною молвою.
А. Пушкин
Если искусное перо прозаика может переносить сердца и воображение читателей в избранные или созданные им миры, может заставлять полюбить его героев, то одной поэзии, одному вдохновенному поэту принадлежит волшебство — в немногих словах живописать верную картину исторического места, врезывать ее в память читателя глубокими чертами. Это мы видим из приведенных выше стихов, которые всяк читавший «Бакчисарайский фонтан» помнит наизусть; но надобно быть на месте, надобно с сим прелестным произведением Пушкина в руках обойти развалины дворца Гиреев, подобно как с «Енеидою» осматривать остатки Трои, чтоб почувствовать всю силу гения, согласиться, что истинная поэзия заключает в себе совершенное волшебство. Ах! какими сладкими миногами я обязан таланту Пушкина, особенно в сем таинственном саду*, где я провел несколько часов в упоении мечтаний, им мне показанных. Несмотря что было уже за полночь, как я приехал в Бакчисарай, мне хотелось непременно увидеть любопытный фонтан, столь прелестно им описанный. Седой привратник отпер железную дверь; робкими шагами вступил я в сие святилище тайны и тишины; светлая луна не проникала сквозь густоту вьющегося повсюду винограда и розмарина; но плески падающей воды указали мне путь к предмету моего любопытства. Я присел на мраморном подножии фонтана и — глазам моим открылся бассейн, покрытый серебряною пеленой, а с тем вместе, казалось, ниспадала какая-то завеса, скрывавшая от меня новый мир, мир волшебный — очаровательный! То, облекшись в броню-невидимку, я проникал в сокровенности гаремов, бесстрашно встречал страшных евнухов, следовал за грозным Гиреем в Золотую палату его — место таинственных дум и свиданий, и за решетку — подслушивать решения дивана; то невольно содрогался, вспомня, что сад сей был некогда святилищем, в которое взор смертного не смел проникнуть, под страхом неминуемой казни, кроме нескольких получеловеков и самого хана, любовавшегося втайне из небольшого окошка своего киоска, как,
Раскинув легкие власы,
Ходили пленницы младые
Купаться в жаркие часы;
И льются волны ключевые
На их волшебные красы...
<...> В Алупке странствующий татарский бард пел мне подвиги Керим-Гирея в Гурию — сей рассадник магометанских гаремов, для исхищения прелестной Зюлейки из рук корыстолюбивого армянина, хранившего благоуханнейший цветок Кавказа — в угодность мощному и щедрому Баязету2! Поистине, гений Пушкина мог бы составить превосходную поэму из сей любопытной баллады, дышащей всеми страстями, всеми отличительностями пиитического Востока.
Там жены робкие Гирея,
Ни думать, ни желать не смея,
Цветут в унылой тишине;
Под стражей бдительной и хладной,
На лоне скуки безотрадной,
Измен не ведают оне.
В тени хранительной темницы
Утаены их красоты:
Так аравийские цветы
Живут за стеклами теплицы.
Для них унылой чередой
Дни, месяцы, лета проходят,
И неприметно за собой
И младость и любовь уводят...
Меж ними ходит злой эвнух,
И убегать его напрасно!
Его ревнивый взор и слух
За всеми следует всечасно.
Его душа любви не просит;
Насмешки, ненависть, укор,
Обиды шалости нескромной,
Презренье, просьбы, робкий взор,
И тихий вздох, и ропот томный...
О! какую прелесть, какое очарование придают сии мечты прогулке по развалинам Бакчисарайского дворца: от их благодетельного талисмана все предметы животворятся в вашем воображении, все дышит правдоподобием! Сойдите в сад — и иссохшие фонтаны, уединенные деревья — припоминают, как красавицы
... при шуме вод живых,
Над их прозрачными струями,
В прохладе яворов густых
Гуляют легкими роями...
Младые жены, как-нибудь
Желая сердце обмануть,
Меняют пышные уборы,
Заводят игры, разговоры...<...>
* См. приложенную при сем картинку1.
Примечания
П. П. СВИНЬИН
Бакчисарайский дворец. (Из путевых записок
«От<ечественных> зап<исок>» 1825 года)
<Отрывки>
ОЗ. 1827. Ч. 29. № 81 (выход в свет после 6 дек. 1826 г. даты ценз. разр.) С. 3—7, 17—19. Подпись: П. С.
1 К этому номеру журнала прилагалась гравюра с рисунка Свиньина «Вид ханского сада в Бахчисарае».
2 Татарскую балладу Свиньин, очевидно, слышал через переводчика. Подобный сюжет обнаружить не удалось. Очевидно, речь шла о некоем походе крымского хана в Гурию (область в Западной Грузии; с XIV в. на ее территории существовало Гурийское княжество), предпринятом им по повелению своего сюзерена, турецкого султана Баязета (видимо, Баязида II Дервиша, 1481—1512).