| Наши партнеры |
М. М. КАРНИОЛИН-ПИНСКИЙ
«Бахчисарайский фонтан»
Задумчивая грация беседовала с поэтом в роскошном дворце Гиреев. Ее внушения не потеряны для света: в новом произведении Пушкина, явившемся в словесности под именем «Бахчисарайского фонтана», сохранилась томная улыбка хариты!
Народная молва, основавшая сбивчивую повесть на памятнике, сооруженном горестию крымского хана в честь красоты, сделалась добычею жреца муз и его сильною волею перенесена с берегов Салгира в область прекрасного. Но предание и в новом жилище сохранило нравы своей родины: стихи поэмы проникнуты духом восточных обычаев и цветут азиятскою роскошью, подчиненною законам образованного вкуса. Покров уныния, накинутый на целое творение, составляет пленительную противуположность с живыми красками подробностей, раскрывающих блестящие цветы свои под пеленою полупрозрачною. Так поэзия соединяет по могущественному закону изящества части, в обыкновенном мире враждующие; так истинное дарование берет дань со всех климатов и образует новый, прекрасный мир!
Свежесть, живость и нега сопутствуют воображению при чтении этого стихотворения; но разум, следуя за воображением, ведает, как непродолжительно благо в мире конечном; знает, что по цветам влеклися жертвы к алтарям кровавым, и провидит ужасную развязку. Воображение, как дитя, перебегая от явления к явлению, спешит видеть новую картину, отражающую новую мысль поэта; ум, как существо опытное, медлит при игривых водометах, слушает пение сирен и неохотно оставляет приятную известность для новизны неизвестной. Первое, как ненасытный собиратель, утешается количеством разнообразных приобретений; последний, как Аристипп1, измеряет благополучие количеством наслаждений. Воображение любит перемены и, по уверению знаменитого поэта, играет самою грустию2; но разум, счастливый настоящим, неохотно с ним расстается, и если идет к концу поприща, то невольно — его увлекает талант. Проникнув в тайну Заремы, ум тревожится будущим: он прав. Что утешит его при гробе невинной страдалицы? Что утешит! Поэт напоминает о лучшем мире,
Где все не на час3,
и приподнимает край завесы, сокрывающей бесконечное!
Бейрон служил образцом для нашего поэта; но Пушкин подражал, как обыкновенно подражают великие художники: его поэзия самопримерна. В изображениях британца удивляешься величию характеров, но характеры его ужасны и только по отделке принадлежат миру красоты. Они почти все граждане одного мира. — Характеры русского менее совершенны, но более привлекательны. Они разнообразнее в идеях. Не всегда резец М<икель>-Анжела оставляет на них следы грозного величия; часто нравственное изображение существа бывает начертано кистью любимца нежных граций. Такова Мария, вторая героиня поэмы. Пушкин чаще, нежели Бейрон, советуется со вкусом Корреджия4. Сердце, растерзанное видением страстей необузданных, отдыхает пред изображением Марии. В этом изображении покоится соприкосновение между лучшим миром, нашею землею и теми призраками, которые исходят из страны, нам неизвестной и страшной. Какою смертию умирает Мария! Она должна оставить землю прямо потому, что земля не отечество ее. Она должна погибнуть непременно потому, что в одно время, на одной черте с нею живет грузинка. Могут ли сблизиться существа неподобные? Нет — и потому нравственно уступающие вытеснят убийственно из круга жизни все, их превосходящее. Как неподражаемо создана грузинка! Вот характер, в котором осязаемо развита идея пламенной страсти. Зарема не живет вне любви. Все чуждо для нее, кроме внутреннего чувствования:
..................... Но где Зарема,
Звезда любви, краса гарема?
Увы! печальна и бледна,
Похвал не слушает она.
В ней побеждена сущность женщины сущностью страсти. Разговор с Мариею есть истинное проявление внутренней бури, внутреннего бытия грузинки, как вопрос первой:
Кто ты? одна, порой ночною,
Зачем ты здесь?
— есть проявление души невинной, для которой странен, ужасен язык страстей. Хан Керим в очертании своем представляет дань, собранную поэтом нашим с различных образов, получивших вещество под кистью Бейрона. Самые движения, самые положения Гирея списаны, подражательны. Его сострадание — сострадание варвара: чувство непостоянное, непродолжительное; и здесь поэт уловил черту народную. В заботливом страже гарема раскрыта деятельность искаженной природы. Пылкая любовь, разорвавшая узы нравственных существ, образует идею сего творения. Развитие оной идеи в одежде вещественной принимает определенный вид и открывает действие в поэме. Действие полно, но ослаблено средствами. Если вкус, с одной стороны, наслаждается б(льшим количеством стихов гармонических, если воображение находит удовольствие в точном представлении двора ханского, если от подробного изыскания причин печали Гирея место действия и его народность нечто выигрывают, то перед судом ума, с другой стороны, самое действие безвозвратно проигрывает много выразительности, много силы и способности отразиться живее в душе нашей. Эвнух, как эпизод, действует также продолжительно: он неправедно похищает у грузинки время и внимание читателя. Казалось бы, талант для изображения действия в полноте все сделает, если придаст к нему место, время и ярким светом озарит сражение разнородных страстей и выгод, в законной подчиненности; однако ж и опытное дарование, ко вреду своего произведения, не всегда ограничивается нужным. Поэты, увлекаясь воображением, нередко медлят над подробностями и проливают на них весь избыток творческих сил дарования. Такая роскошь бесспорно прелестна в частях, но вредит стройности целого. Наш поэт владеет в высшей степени искусством в описании и приносит ему иногда немаловажные жертвы на счет других красот: прекрасные стихи и живописные изображения не могут вознаградить читателя за неподвижность действия.
«Бахчисарайского фонтана» не картина — очерк; но по нем познается великое искусство. Такой очерк достоин предпочтения на суде знатоков пред многими красивыми картинами дарования. Иногда легкий туман способствует выразительности более, нежели свет. Статуя в честь Пенелопы, представлявшая идеал стыдливости, была под покрывалом; резец греческого ваятеля, пожелавшего изобразить совершенную красоту, увенчал наилучшие формы тела покровом на лице5. Вкус требует от изящного произведения подлежательной ясности, или внешней. Если читатель знаком с областью прекрасного, если он не страдательно принимает впечатления от изящных искусств и понимает, почему они названы artes humamiores, то для разумения его довольно сказать: Марии нет!
Мгновенно сирота почила.
Если же иной, с другими понятиями, пожелает насладиться произведениями вкуса, то для него не будет лишним и означение меры упоминаемого грузинкою кинжала.
Не открывая способом повествования причин, подвигших мщение Заремы, поэт отдал поклонение стыдливым грациям; намекая же только о смерти Марии, пожертвовал возможностию дарования для успехов искусства. Если бы представил он робкую красавицу под кинжалом неистовой грузинки, то рассеял бы все очарование наше и, следовательно, собственное свое творение. Негодование изгнало бы из души все прочие чувствования, возбужденные поэмою. Пушкин знал, что читатель расстанется с ними не без сожаления, не без досады на поэта. Путь из мира фантазии в мир существенности не легок. При всем уважении к германской трагедии я позволю себе заметить мимоходом, но кстати, что пистолетные выстрелы и проклятия, ручьи крови и стоны умирающих пред глазами мало способствуют к возбуждению сострадания в зрителях просвещенных и нисколько не помогают выразительности сочинения. В произведениях искусств греки и за ними французы прежней школы, если можно было, охотно избегали кровавых позорищ. Картина смерти, и притом насильственной, никогда не может быть превлекательна, редко принимает одежду изящества в созерцании. Красотою повествования в драме великие поэты любили вознаграждать ущерб в резких впечатлениях, происходящий от удаления разрушительных событий, в глазах зрителя совершающихся. Думаю, что такому принятому мнению потомство обязано за прекрасный рассказ о смерти царевны в Эврипидовой трагедии «Поликсена»6
Что же он делает? Приводит в деятельность воображение читателя и представляет ему право по данным чертам окончить картину. Грузинка, существо необыкновенное, достойна и смерти необыкновенной. Вы угадываете с трепетом ее мучения из сильных, но с умыслом неопределительных стихов:
Какая б ни была вина,
Ужасно было наказанье!
Представления частные в «Бахчисарайском фонтане» превосходны своею точностию. Хотите ли видеть картину жизни невольниц богатого мусульманина? Смотрите! Поэт отпирает внутренность гарема:
Беспечно ожидая хана,
Вокруг игривого фонтана
На шелковых коврах оне
И с детской радостью глядели,
Как рыба в ясной глубине
На мраморном ходила дне.
Нарочно к ней на дно иные
Вот каким образом эти несчастные всегда проводят время, остающееся у них от сна и происков. Стихотворные сравнения, истинно пиитические, попадаются на каждом листке. Не могу не заметить одного, по особенной красоте и новости:
Она (Зарема) как дух промчалась мимо.
Живо представляю себе эту легкость! Татарская песня напоминает les chansons madécasses* 7, столь живые по выражению, столь выразительные по чувству. В обращениях поэт не говорит о Востоке, но показывает его в неге и роскоши.
прекрасную группу превращений; народы восточные хотят, чтобы безжизненные предметы принимали участие в потере человека, и они оживляются, по крайней мере в воображении. Наш поэт, угождая мнению крымцев, заставляет воду над могилою Марии падать в виде слез и нежным сравнением олицетворяет фонтан. Разум, уделяя часть качеств своих веществу, сближается с природою. Эпилог поэмы превосходен: в нем видны непритворная чувствительность, томная мечтательность, верные спутницы дарования. Они ручаются за будущие труды Пушкина и вкус оных. Мы верим, что поэт смотрит на природу, на искусства, на самое разрушение другими глазами, другим образом, нежели как обыкновенно смотрят люди, не посвященные в тайны поэзии. Верим охотно его видениям.
Наружная форма стихотворения напоминает «Гяура»8.
Говорить ли о стихах в особенности? Кто не знает стихов Пушкина? Кому неизвестны они своею силою, благозвучием и точностию? Если бы я должен был выписками доказать прелесть их в новой поэме, то списал бы все стихотворения с немногими пропусками.
Не знаю почему здесь:
Чей страстный поцелуй живей
— встречается известная читателю перемена? Между поцелуем страстным и язвою поэт усмотрел соотношение смелое, новое, но справедливое. Язва и пламень удобнее сравниваются нежели пронзительность и пламень. Если словом пронзительные лобзания хотя не близко переведем baisers pénétrans, то словом язвительные âcres холодны пред огненным выражением Пушкина9. Быть может, что замеченная перемена сделана в угождение принятому словоупотреблению. Ах, сей тиран и такою жертвою не будет доволен!
Беспристрастным разбором желая изъявить благодарность поэту за прекрасный подарок словесности, я мог ошибаться в суждениях, но не в выборе способа к изъявлению признательности.
16 марта
Москва.
* мадагаскарские песни (фр.). — Ред.
Примечания
M. M. КАРНИОЛИН-ПИНСКИЙ
«Бахчисарайский фонтан»
13 (выход в свет 31 марта). С. 270—281. Подпись: ей—ъ—ий. Псевдоним раскрывается в «Словаре псевдонимов» И. Ф. Масанова (М. 1956. Т. 1. С. 365) со ссылкой на указание в неопубл. письме В. И. Саитова.
Матвей Михайлович Карниолин-Пинский (1796—1866) учился в Смоленской гимназии, затем в Главном педагогическом институте, после окончания которого в 1816 г. был направлен учителем в Симбирскую гимназию: преподавал сначала историю естественную, затем всеобщую и, наконец, логику и риторику. В 1823 г. переехал в Москву, был учителем в Лефортовском кадетском корпусе, преподавал декламацию и словесность в театральной школе. В 1825 г. поступил на службу в канцелярию московского военного губернатора, в 1831 г. перешел в департамент Министерства юстиции, в 1846 г. назначен директором департамента Министерства юстиции, с 1850 г. — сенатор. О Карниолине-Пинском см. также в «Главах из воспоминаний моей жизни» М. А. Дмитриева (Новое литературное обозрение. 1992. № 1. С. 213—215).
В 1820-х гг., живя в Москве, Карниолин-Пинский опубликовал в различных журналах несколько стихотворений («Охотник», «М. П. Б—у», (МТ. 1825. № 3, подпись: й); «К спокойствию. Элегия» (Соч. в прозе и стихах. (Тр. МОЛРС) 1824. № 4)) и ряд критических статей по вопросам литературы и искусства. Принял активное участие в споре между классиками и романтиками. В 1824 г. под псевдонимом Аристотелид вступил в полемику с Н. Д. (см. с. 388—389 наст. изд.) в защиту кантаты А. Н. Верстовского на стихи А. С. Пушкина «Черная шаль», пародируя аргументацию своего противника — сторонника строгих классических форм. Наиболее подробно Карниолин-Пинский изложил свою позицию в статье «Замечания на разбор пролога "Торжество муз", помещенный во 2-ой книжке "Московского телеграфа"» (СО. 1825. № 6. С. 183—203). Карниолин-Пинский признает за автором право выбора любой: и классической и не классической формы. Выступая против оценки пролога М. А. Дмитриева «Торжество муз» рецензентом «Московского телеграфа», он пишет: «Отвращение рецензента от классических форм поэзии так велико, что он предчувствует и предрекает посредственность всякому, осмеливающемуся пиитствовать под эгидою оных. Оставив обманчивые предчувствия старушкам, потребуем от стихотворца положительных совершенств пиитических и позволим его фантазии вести нас куда угодно: в Грецию или Рим, на остров Исландии или на берега Инда» (Там же. С. 190).
1 Аристипп — греческий философ (род. около 430 г. до н. э.). Определял счастье как постоянное удовольствие, слагающиеся из отдельных мгновений удовольствий.
2
3 Цитата из баллады Жуковского «Эолова арфа» (1814).
4 Имена Корреджио и Микеланджело используются Карниолиным-Пинским как условные (и общепринятые в литературном языке той эпохи) знаки различных художественных манер — ориентированной на прелестное, грациозное у Корреджио (см. прим. 8 на с. 354 наст. изд.) и на возвышенное, грандиозное у Микеланджело.
5 Вероятно, Карниолин-Пинский имеет в виду легенду, приведенную др.-греческим писателем Павсанием: «...когда Икарий <спартанский царь. — Ред.> выдал замуж за Одиссея Пенелопу, он стал убеждать Одиссея, чтобы он и сам остался жить в Лакедемоне; получив от него отказ, он стал тогда умолять дочь, чтобы она осталась с ним; когда она уже отправилась на Итаку, он, следуя за ней на колеснице, продолжал ее упрашивать. Одиссей, до тех пор все время <молча> выносивший это, наконец предложил Пенелопе или добровольно следовать за ним, или, сделав выбор между ним и отцом, вернуться в Лакедемон. Говорят, она ничего не ответила, но так как на этот вопрос она спустила покрывало себе на лицо, то Икарий понял, что она хочет уйти с Одиссеем; он перестал ее просить и поставил здесь статую "стыдливости"...» ( Описание Эллады. М., 1938. Т. 1. С. 266).
6 Имеется в виду трагедия Еврипида «Гекуба» (424 г. до н. э.). Одно из центральных ее событий — смерть дочери Гекубы Поликсены, принесенной в жертву на могиле Ахилла. О смерти Поликсены рассказывает Гекубе глашатый Талфибий (эпизод второй, ст. 518—584). Впоследствии этот сюжет разрабатывали Сенека («Троянки»), Шатобриан («Троянки»), Озеров («Поликсена»).
7 «Les chansons madécasses» («Мадагаскарские песни») — поэтический цикл Э. Парни; вышли в свет в 1787 г., выданы автором за образцы малагасийского народного творчества.
8 «Гяур» (1813) — поэма Дж. Г. Байрона.
9 Это замечание показывает, что Карниолин-Пинский был по спискам знаком с допечатным текстом поэмы. Ст. 152 («Твоих язвительных лобзаний») был исправлен Пушкиным по предложению Вяземского уже накануне публикации. В письме из Одессы 1—8 декабря 1823 г. Пушкин писал: «Язвительные лобзания напоминают тебе твои <———>? Поставь пронзительных. Это будет ново» (XIII, 80). При переиздании поэмы Пушкин, однако, вернулся к первоначальному варианту.