| Наши партнеры |
М. С. КАЙСАРОВ
Скромный ответ
на нескромное замечание г. К-ва
Один знаменитый архипастырь и изыскатель отечественных древностей в письме своем к трудолюбивому библиографу нашему В. Г. А -ичу1 говорит: «Жаль, что г. В. потерял над разбором "Руслана" много времени; зная его занятия, я уверен, что он мог бы полезнее употребить его». Будучи совершенно согласны с мнением сего славного историка-литератора, мы, подобно К. Б., остроумно разрешившему запросы г. NN2 вместо г. В., хотим избавить сего последнего от неблагодарного труда отвечать на замечания г. К-ва.
Мы пойдем шаг за шагом за г. антирецензентом.
I. Г. замечатель думает, что издатель «С<ына> о<течества>» из снисхождения напечатал в журнале своем разбор г. В. Мы сами уверены, что это снисхождение, но такое, в котором он подражал Российской Академии, Обществу любителей российской словесности при Московском и таковому же при Казанском университете, избравшим г. В. в свои действительные члены; Санктпетербургскому обществу любителей словесности, наук и художеств и Вольному обществу любителей словесности, избравшим г. В. в свои почетные члены; Дерптскому университету, сделавшему г. В. ординарным российского языка и словесности профессором и доктором философии, и гг. издателям «Вестника Европы», Каченовскому, Жуковскому и В. В. Измайлову, четырнадцать лет с постоянным снисхождением печатавшим сочинения и переводы его в своем по всем отношениям превосходном журнале.
II. Г. замечатель изъявил похвальное желание доказать, что г. В. не имеет познаний в тех предметах, кои он разбирает, т. е. в словесности, и особенно в том, что составляет сущность поэм. Труд совершенно лишний! Г. В. уже давно доказал a posteriori*1 свое невежество: а) переводом Вергилиевых «Эклог», «Георгик» и «Энеиды» с латинского; b) переводом разных мелких стихотворений, проповедей и повестей с немецкого; с) переводом Вольтерова «Века Людовика XIV» и Делилевой поэмы «Сады» с французского; d) сочинением поэмы «Искусства и науки», речей, произнесенных в разных ученых обществах, посланий и сатир, из коих по крайней мере последние не безызвестны г. ученому замечателю.
III. Г. замечателю не нравится плодовитость г. В. Что же делать? Он руководствовался при сочинении своей рецензии дурными образцами, а именно имел в виду: «Mercure de France», «Allgemeine Literatur-Zeitung», «Revue Encyclopédique», «Cours de Littérature par La Harpe» и рецензии, в «Вестнике Европы» и «Северном вестнике» помещенные.
IV. Пушкин сам, в предисловии к поэме, назвал стихи свои грешными. В. повторил это с оговоркою, что он это делает не в осуждение, а в предосторожность молодому автору. Впрочем, один ли г. В. называет стихи Пушкина грешными? Увенчанный, первоклассный отечественный писатель, прочитав «Руслана и Людмилу», сказал: «Я тут не вижу ни мыслей, ни чувств: вижу одну чувственность»3. — В июле месяце «Невского зрителя» о сей поэме напечатано: «Еще более надобно сожалеть, что Пушкин представляет часто такие картины, при которых невозможно не краснеть и не потуплять взоров. <...> Картины сладострастия пленяют только грубые чувства. Они недостойны языка богов»4. — Г. замечателю много будет хлопот, если он захочет с этой стороны оправдать Пушкина.
V. Напрасно г. замечатель разглагольствует о цели, для коей он написал свою антикритику, она очень ясно видна: досада на рецензента за то, что он не признал стихотворения Пушкина непогрешительным, водила пером его. Но г. В. упрям! И один ли он находит ошибки в поэме Пушкина? Загляните в 11 книжку «Вестника Европы»: там уж не то говорят, что г. В.!5
только: «Хорошие судьи полагают, что прозаическая поэма есть противоречие в словах, чудовищное произведение в искусстве». Загляните в разбор, почтенные читатели «С<ына> о<течества>», и вы увидите весьма четко напечатанным следующее предложение: «Наш молодой поэт поступил очень хорошо, написав сию богатырскую повесть стихами, и предпочел идти по следам Ариоста и Виланда, а не Флориана. Хорошие судьи, истинные знатоки изящного не одобряют такого рода творений в прозе; ибо прозаическая поэма есть противоречие в словах, чудовищное произведение в искусстве». То ли это?
VII. В другом месте г. замечатель, желая доказать, что г. В. несправедливо назвал поэму Пушкина романтическою, делает силлогизм такого рода: «"Освобожденный Иерусалим" есть поэма, в нем есть волшебство, а как в "Энеиде" нет волшебства, то она и не должна называться поэмою». Это софизм!
Поэзия требует, чтобы мы писали: «копием». Стихотворцы, по вольности, сократили сие слово и стали писать: «копьем»; потом и «копьём»; последнее есть уже слово низкое, простонародное, как же назвать прикажете грубое слово «копиём»?6
IX. Г. замечатель заговорил было что-то о перчатках, и мы надеялись, что он откроет нам, в котором веке начали в Европе рыцари носить железные перчатки и когда переняли сию моду россияне; но ему угодно было ученым невежеством г. В., и только!
X. Г. замечатель иногда очень забавно оправдывает сочинителя поэмы; например, у Пушкина написано «зубы стеснены», а он в замечаниях ставит «зубы стиснуты» и от всей души верит, что дело в шляпе.
«По какой анатомии ?» Объясните нам это, многоученый г. антикритик; ваш решительный тон так же, как решительный тон г. В., ничего не доказывает.
XII. Мудрено ли, что многоученый остроумец-замечатель догадался, что Финн благодетельствует Руслану потому, что он добрый волшебник? Мы, невежи, и теперь еще об этом не догадалися и в невежестве своем спрашиваем: ежели единственно доброта добрые волшебники и волшебницы ему покровительствуют, а он один? Кто дал Финну такое исключительное право?
XIII. Несмотря на красноречивые доводы г. замечателя, признаемся, что так же, как г. В., мы никак не можем одобрить выражения «путем широким широкий пересекся путь». В военной и гражданской терминологии бессмыслица есть бессмыслица; постигаете ли вы это, ревностный защитник молодого поэта нашего?
XIV. Г. антикритик с торжествующим видом спрашивает: «Какой характер он нашел в голове Черноморова брата?» Отвечаем, что огромная голова сердится, усмиряется, рассказывает свои приключения; следовательно, имеет страсти, характер,
XV. Напрасно также ревностный защитник добродетели хлопочет о том, чтоб восстановить добрую славу Рогдая. Его черный характер Пушкин изобразил яркими красками: кто, кроме хладнокровного, закоренелого злодея, решится умертвить счастливого любовника-супруга единственно для того, чтоб заставить поплакать несчастную вдову его, его обожающую? Кто, кроме убийцы, может без ужаса произнесть следующие стихи:
Убью... преграды все разрушу...
.............................................
Но г. замечателю везде угодно выдавать добродетель за порок, а порок за добродетель: c’est son fort!*2
XVI. Г. К. в своей антикритике, беспрестанно упрекая г. В. в неучтивости, сам на каждой строчке осыпает его грубостями и берет тот тон, который ему в г. В. не нравится. Например: «остроумное изречение г. В.»; «г. В. доказал в сем случае свою недогадливость», «острота, коею вы блистать хотите, весьма плоска»; «, г. В.!»; «Признайтесь, г. критик, что вы воображаете, что сказали тут острое словцо? Крайне ошибаетесьи плоско, и натянуто, и жалко», «и эта шутка не из последних». Мы могли бы наполнить целые страницы выписками учтивостей и нежностей г. антикритика, но, зная страсть его к краткости, мы не станем об этом распространяться, а услужим ему одним Вергилиевым стихом, который впредь ему пригодится:
Degeneres animos timor arguit... *3
XVII. Г. антикритик говорит: « г. В. строго вооружается против некоторых эпизодов Пушкина. Эпизоды сии, конечно, напоминают нам, что пламенный гений поэта не освободился еще от пылких страстей, впрочем весьма извинительных в его лета». Только напоминаютцеломудренной своей матушке, целомудренным сестрицам, дочерям, если вы их имеете?7
XVIII. «Отдавая полную справедливость отличному дарованию Пушкина, сего юного гиганта в словесности нашей, мы, однако, уверены, что основательный разбор его поэмы, поясненный светом истинной критики, был бы полезен и занимателен». Не понимаем, какого разбора желает г. замечатель. Г. В. сделал разбор методический: предложил сокращенное содержание всей поэмы и каждой песни в особенности, разобрал чудесное, характеры, ход, действие, завязку и развязку, показал достоинство слога и, наконец, коснулся нравственности, первого достоинства всякого сочинения. — Если же г. замечатель желает, чтобы кто-нибудь, разбирая поэму «Руслан и Людмила», назвал ее училищем нравственности, то советуем ему поискать рецензента г. В.; мы его коротко знаем; он к этому совершенно не способен.
Заключим: г. антикритик показал редкое искусство на пяти страничках убедить нас, что у него нет робкого целомудрия и что совесть его не пуглива. Вперед, г. антикритик!
*1 на деле (лат.). — Ред.
*2 в этом его сила! (фр.). — Ред.
*3 Трусость изобличает низменность души... (лат.). — Ред.
Примечания
Скромный ответ на нескромное замечание г. К—ва
СО. 1820. Ч. 65. № 43 (выход в свет 23 октяб.). С. 112—121. Подпись: М. К—в.
Возражение Перовскому, подписанное М. К—в, появилось в момент резкого обострения борьбы вокруг «Руслана и Людмилы», когда полемика приняла памфлетный характер. В своей первой статье, воспользовавшись тем, что Воейков не подписался полным именем, Перовский представил его литературный облик почти в гротескном освещении. По методу критической характеристики противника он оказался близок к полемистам «Арзамаса», в частности к Вяземскому; кроме того, он ввел в свою статью ядовитые двусмысленности, которые могли быть поняты как оскорбительный намек личного свойства, — и так и были восприняты в воейковском кругу. М. К—в ставил своей целью восстановить ученую и литературную репутацию Воейкова и ответить на «личность».
Сделано это было чрезвычайно неискусно. Защитник Воейкова, по существу, раскрыл его псевдоним и перечислил его ученые и литературные заслуги, долженствовавшие придать авторитетность его критическим суждениям. Эффект был обратным; весь этот список становился теперь мишенью для сатирических выпадов. Очень неудачной оказалась и апелляция М. К—ва к мнению литераторов старшего поколения — Е. Болховитинова и И. И. Дмитриева, не выступавших печатно и вовсе не желавших ввязываться в публичную полемику; холодный отзыв Дмитриева, впервые обнародованный в статье М. К—ва, вызвал вежливое, но недвусмысленное противодействие в ближайшем окружении Дмитриева (Жуковский, Вяземский, А. Тургенев) и очень задел Пушкина, вплоть до конца 1820-х гг. говорившего о Дмитриеве с плохо скрытым раздражением. Наконец, отвечая на мнимые или умышленные «личности» Перовского, М. К—в, не владевший, как его противник, искусством иронической игры, включил в свою статью плоскую грубость пасквильного свойства.
К—в скрывался сам Воейков. Так думал, в частности, Вяземский, писавший А. И. Тургеневу из Варшавы 13 ноября 1820 г.: «Кто этот антиантикритик? Верно, сам Воейков» (ОА. Т. 2. С. 102). Такое мнение установилось и в исследовательской литературе (Благой Д. Творческий путь Пушкина (1813—1826). M.; Л., 1950. С. 233; Томашевский. Т. 1. С. 312). Между тем А. И. Тургенев в переписке с Вяземским недвусмысленно указывает на другое лицо; 28 октября он сообщает ему: «Мои чиновники: Воейков и Алексей Перовский батально ругаются за Пушкина. Третий вступился за Воейкова и написал вместо антикритики послужной его список. Dieu, delivre moi de mes amis! <Боже, избавь меня от моих друзей! (фр.). — Ред.>. Но Воейков об этом не молится» (ОА. Т. 2. С. 95). Имя «третьего» автора антикритики раскрыл в своем дневнике Н. И. Тургенев; указание это прошло мимо внимания исследователей Пушкина. Дневник Тургенева содержит и дополнительные сведения об обстоятельствах и причинах появления «Скромного ответа...». 27 октября 1820 г. Тургенев записывает: «На сих днях были у нас шумные разговоры об ответе на антикритику Перовск<ого>. В сем ответе, как кажется, без намерения, а может быть, и с намерением, сказана непростительная глупость, до личности П<еровского> касающаяся. Мих<аил> Кайсаров написал этот ответ. Это меня взбесило и огорчило. Каждый день узнаешь новые гнусности. Толпа подлых глупцов увеличивается. Беспрестанно видишь, что люди, кот<орых> почитал порядочными, являются в противном виде. Я слишком ясно сказал мое мнение о К<айсарове> Воейкову. Но он думает, что умыслу не было. Я пожалел, что погорячился. Но сегодня узнал, что эти дураки думали, что я и Блуд<ов> были главными сочинителями антикритики, и потому на нас метили словами: «защитник трона». По крайней мере, так изъясняет это В<оейков> Пер<овскому> (посему я уже не сожалею о том, что говорил В<оейкову>), говоря, что К<айсаров> имеет на меня какие-то неудовольствия по службе. Какая мелкая подлость! Он на меня неудовольствие! Я слышал, что ему врал что-то обо мне свинья Свиньин. Но это не резон. Если В<оейков> не лжет, то К<айсаров> должен быть один из тех скаредных людей, без воли, без рассудка» (Архив Тургеневых. Вып. 5. С. 245—246).
«Дружеского литературного общества»; возможно, этими давними связями объясняется уклончивость А. И. Тургенева, не назвавшего его имени Вяземскому), пользовался в свое время некоторой литературной известностью; он владел французским, немецким, английским и итальянским языками, печатал стихи в журналах «Приятное и полезное препровождение времени» и «Иппокрена», переводил Л. Стерна (см. некрологи его: СПч. 1825.
№ 36; МВед. 1825. № 28; см. также: В. И. Из разысканий о сочинениях В. А. Жуковского. СПб., 1906. Вып. 1. С. 241—243; 248—249; Истрин В. М. 3, отд. 2. С. 6; Лотман Ю. М. Андрей Сергеевич Кайсаров и литературно-общественная борьба его времени. Тарту, 1958. С. 18); в 1821 г. был избран почетным членом Вольного общества любителей российской словесности (см.: Базанов. с. 447). С сентября 1820 г. служил по Министерству финансов вместе с Н. И. Тургеневым, с которым вошел в серьезный служебный конфликт, в результате чего Тургенев вынужден был уйти (Декабрист Николай Иванович Тургенев: Письма к брату С. И. Тургеневу. М.; Л., 1936, по указ.). Все это наложило отпечаток на тон и характер его полемического выступления, однако оно имело и принципиальный литературный смысл: отстаивая литературный и общественный авторитет Воейкова, Кайсаров присоединялся к нему и в критике новой, неприемлемой для него, романтической генерации поэтов. Его статья была показателем далеко зашедшей эволюции прежнего кружка литературных единомышленников: группа Жуковского — А. Тургенева собирала вокруг себя сторонников романтического движения; А. Ф. Мерзляков, М. С. Кайсаров, Воейков оставались сторонниками поэтического нормативизма, сохранявшего прочную связь с «классической» традицией.
В фонде Перовских в РГИА (ф.1021, оп.1, № 16) сохранился ответ Перовского на эту статью, в печати тогда не появившийся и опубликованный лишь в 1966 г. (Вацуро В. Э. А. Перовского о «Руслане и Людмиле» // Врем. ПК. 1968. М.; Л., 1966. С. 48—55; ср. Погорельский А. Избранное. М., 1985. С. 385—390). Ответ написан не ранее 23 октября, когда вышел номер журнала со статьей Кайсарова, и не позднее 28 октября, когда А. И. Тургенев сообщил Вяземскому о только что состоявшемся примирении Воейкова и Перовского, после которого продолжение полемики лишалось смысла. Приводим текст статьи.
1 Знаменитый архипастырь — митрополит Евгений Блоховитинов (1767—1837), филолог, историк церкви, друг Державина. Г. А—ич — Василий Григорьевич Анастасевич (1775—1845), библиограф, антикварий, переводчик. Мнение митрополита Евгения о Воейкове и его трудах на самом деле было далеко не столь лестным (см. также с. 352 наст. изд.). Попытку использовать его авторитет митрополит воспринял с возмущением. 5 ноября 1820 г. он писал Анастасевичу: «Больно и мне, что в ссору за Ерусланщину вставлено и мое имя с вымышленными словами, каких я и к вам, помнится, не писал. На рецензента восстают, кажется, не пушкинцы, а вся молодежь за хвастливый подряд его у Греча на рецензии. <...> Рецензент же дерзок на язык и в словесных спорах, верно, многих оцарапал. Такой профессорский тон сам по себе вызывает уже парнасских щепетильников, как ласточек на ястреба. Притом и худой выбор первой рецензии на странного Еруслана подал повод насмешникам. Словом сказать, почти можно предвидеть, что рецензента сгонят с Парнаса, осрамят и заставят ехать с досады в орловские свои деревни» (РА. 1889. Т. 2. № 7. С. 377—378).
2 Имеется в виду статья Перовского, написанная в ответ на «Письмо» Зыкова (см. с. 82 наст. изд.).
3 И. Дмитриев. Об отношении Дмитриева к поэме см. с. 351—352 наст. изд.
4 Речь идет о статье в июльском номере «Невского зрителя», вышедшем только 21 сентября (см. с. 72—73 наст. изд.).
5 Имеется в виду статья Жителя Бутырской слободы (А. Г. Глаголева) в «Вестнике Европы» (см. с. 25—27 наст. изд.).
6 См. примеч. 15 на с. 354 наст. изд.
7 «целомудренных сестрицах и матерях» намекает на незаконнорожденность Перовских — побочных детей графа А. К. Разумовского и М. М. Соболевской. На это место статьи обратили внимание как Н. И. Тургенев (см. с. 360 наст. изд.), так и А. И. Тургенев, писавший Вяземскому 28 октября: «Если они у вас есть, то есть целомудренные сестрицы и матери, — не злость, а просто глупость» (ОА. Т. 2. С. 95). Не исключено, что специально выделенное курсивом место в антикритике Перовского («Ответ на скромный ответ...»), где подчеркивалось, что это последнее его письменное объяснение (см. с. 364 наст. изд.), содержало скрытую угрозу возможных «устных» объяснений, являвшихся обычно преддверием дуэли.